Марфа

– Почему так? Здесь Бога забыли?

– Нет, люди Бога не забывают. Потеряли его.

– А что ж не зовут?

– Так пока не поняли.

Где храм стоит посредине села, где в сторонке у кладбища. Картина раньше была одна. Снятые колокольни, сколы стен, сиротство, бессмысленность.

Меня спрашивали:

– Про это говорят «мерзость запустения»?

– Разве тут мерзость? Печаль…

– А мерзость где?

– Мне в жизни не встретилась. Только сплошь печаль человеческая.

Бабочки яркие, как детские сны, порхают над могилами. Кругом кресты, чаще из дерева, редко увидишь крест каменный.

– А в городах не так, там могилы важные, постаменты для памяти.

– Не для памяти, нет. Не так.

– Как же?

Качаются, клонятся к оградам золотые шары и лиловый дельфиниум. А вот тут цветы обновленные, однолетние. Куда ни посмотришь, везде следы рук, тут и там позаботились.

– Это чтоб память закрыть, как книгу прочитанную.

Прошлые годы, хоть и могилы убраны, а сердце щемит. Все из-за храмов обезглавленных. Как ни убирай надгробия, ни одно не глядит в небо, ни одно не просит восстания.

А в этом году вдоль дороги вдруг – вижу! Мужа прошу:

– Останови, сойду.

Храм в лесах. А я было думала: померещилось. Обошла для верности, голова вверх, шею рукой держу. Те же сколы, так же нет колокольни, но леса возвели, да вот еще справа свезли доски, сложили в штабели, сгрузили кирпич, балки металлические.

– Неужели нашли? Бога-то?

– Ищут.

Едем дальше и вновь – храм в лесах.

– А у нас в селе как? – спрашиваю.

– И у нас восстанавливается. Там табличка висит, к людям обращение. Кто хотел бы помочь, и телефонные номера.

– Съездим туда? Я хочу записать.

Вьется дорога от одного малого города к другому малому. Пятна нового асфальта, стрелки поворотов, по обочинам лес без бурелома, вычищен. При въезде в городок снова храм. Колокольню уже надстроили.

– Откуда музыка?

– Где?

– Да вот же хор. Ты прислушайся.

И, как было обещано, случилась жара. Вновь открыли окна в доме, вставили сетки, чтобы оттуда ни комара, и ни туда кот. Занавески недвижны, воздух завис, хоть разметай.

– Ох и чудны вы, люди из города. Кота пасете, словно корову, а молоко где?

– Вместо молока любовь, она ли не пища?

Над улицей облака перевернулись. Висят конусами, у каждого нос книзу. Странная картина, будто бы неземная. Вдруг налетели чайки, забили крыльями прямо над нашим домом, и воздух зарябил, ожил, конусы пошли трещинами, разрядились и давай осколками вверх взлетать.

– Ии-йа! Ии-йа! – чайки кричат. Зовут ветер.

– Смотрите, смотрите, комар зеленый, я убил зеленого комара!

– И я!

– И меня сплошь обсидели, уже всю руку об них отбила.

– А меня даже зеленые не едят, я невкусная…

– Зато на тебя парни глядят, слюнки пускают!

Ухожу, чтобы не видеть лица той, которой досталось много комаров.

– Ии-йа! – чайки совсем низко, согнали с березы сорок.

– Выходите на улицу, зеленые комары кончились!

– Как кончились?

– А так, глядите сами! Были-были, и нет.

Выхожу. И правда – ни комаров, ни чаек. Ни стрекоз вчерашних. Вместо них по сетке забора бегают те сами птички салатовые, что поменьше воробьев. Может быть, кто-нибудь знает их название?

Больше ничего инопланетного. Участок раскидистым кажется, так потому, что уже почти весь выкошен.

– А это что за холмик? – мужа спрашиваю.

– Тут когда-то был муравейник.

– Но сейчас его нет. Почему ты его не срежешь?