Надзиратель

«Сам ты черт!»

Налетели так, как будто давно этого ждали, как будто что–то невидимое, злое, страшное подчинило себе эти три темные души и бросило их на него. Били со всей ненавистью к этой улыбке, к этим светлым глазам, не замутненным ничем, к этой спортивной сумке, к этим ногам в кроссовках. Топтали Валеркино лицо, ломали руки, ломали молодость, юность, силу, саму жизнь.

В какой-то момент Валерка изловчился и укусил за ногу одного из них, за что получил страшный, решающий удар в голову и потерял сознание.

Прохожие шарахались, не желая связываться, не желая быть свидетелями, стараясь не видеть этих лиц, не пытаясь запомнить, как выглядят эти люди. Бежали вперед, тащили за поводки своих собачек, тянули детей. Не мешали, зная, что это не их дело, что это их не касается.

Валерка скончался от полученных травм по дороге в больницу. Тех троих не поймали, потому что не было свидетелей, потому камеры на домах и магазинах не работали или работали, но как вычислить в сумерках из нескольких тысяч жителей квартала тех самых? Может быть они вообще залётные, может с другого конца города.

Если хоть кто–то из прохожих потрудился бросить хоть один внимательный взгляд на убийц, то заметил бы, что один из них хромал и тряс головой, ввиду какой-то болезни, у другого был шрам на все лицо, а третий, долговязый, сильно сутулился. Если бы хоть одного запомнили, то обязательно нашли бы всех, потому что каждый из них примелькался в супермаркете на соседней улице, потому что у двоих из них уже были судимости. Но никто не хотел стать невольным свидетелем, никто не хотел что бы сейчас, перед самым новым годом, что–то угрожало покою, привычной жизни. Потому у полиции не было зацепок. А может и полиции не хотелось заниматься этим делом сейчас перед самыми праздниками.

Могилу Валерке выкопали рядом с могилой его отца, умершим ещё когда сыну было три года.

На похоронах Ким стоял рядом с памятником и вглядывался в лицо человека, похороненного пятнадцать лет назад. Стриженный под "ёжик" Валеркин отец улыбался и смотрел с чёрного камня тем тёплым взглядом, которым смотрел на Кима в тот день, когда «заглянул» в гости к сыну.

Почему ты не предупредил меня? – спрашивал Ким у безмолвной фотографии. Зачем ты тогда вообще приходил, разговаривал со мной? Какой в этом смысл?

Глава 2

Бабушка Кима умерла, когда ему было четыре года. Единственное яркое воспоминание о ней осталось таким: бабушка сидит в кресле перед телевизором. На тумбочке рядом с ней чашка не то с чаем, не то с кофе и маленькое блюдце с печеньем. Ким жуёт печенье и не сводит глаз с высокого чернобородого, грустного отчего–то мужчины, стоящим за спиной бабушки и положившим на её плечи широкие ладони. Мальчик спрашивает:

– Кто это, бабушка?

Но та, увлечённая телепередачей, не отвечает. В комнату заглядывает мама Кима и тогда он, указывая пальцем на незнакомца, спрашивает у неё:

– Кто это, мама?

Мать усмехается:

– Киша, перестань придуриваться. Это твоя бабушка.

Так и называет до сей поры. «Киша, имей ввиду, получишь двойку по алгебре, посуда и пол – за тобой», «Киша, очень тебя прошу, не разбрасывай вещи!», «Киша, мы же договаривались, в 22:00 ты должен быть дома, как штык!». "Киша, запирай двери на три оборота и не открывай окна. Бандитов – прорва", "Киша, не выключай на ночь свет, чтобы бандиты видели, что мы дома".

Затем мать уходит на кухню, а Ким подбегает к бабушке и хлопает руками по ее коленям, стараясь привлечь внимание.

– Бабушка, кто это?! Ба-ба!

И вот она, наконец-то, отрывается от телевизора, переводит взгляд на внука и спрашивает:

– Что такое, Киша?

Ким смотрит на чернобородого во все глаза и замечает, что у того почти прозрачное тело.

– Дяденька с бородой. Кто это? – Нет ни капли страха, есть только детское любопытство.

Бабушка резко оборачивается и, быстро перекрестив грудь, поднимается, берет Кима за руку и со словами "Пойдем-ка, посмотрим, что там мама делает", тащит его из комнаты.

Воспоминание перетекает в следующую картину: бабушка и мать плачут, в руке бабушка держит черно-белую фотографию с изображением чернобородого мужчины. Потом она тычет пальцем в фото и говорит:

– Ах, Киша, Киша. Это дедушка приходил, видать, хотел с тобой познакомиться. К тебе, видать, к внуку своему приходил. Это он был? Ты же его видел?

Ким кивает, – да.

Но бабушка ошиблась. Дедушка приходил за ней.

Она умерла через несколько недель после того случая. Её размытое лицо в памяти Кима не имело ничего общего с фотографией на её могильной плите. Та, другая на плите была слишком молода, слишком улыбчива. Мама выбрала фото помоложе. Зачем? Ким не понимал. Ведь бабушка умерла старой, а эта… Словно чужой человек.

Но он своей чуткой, не по-детски мудрой душой понимал, что его старую бабушку забрал тот, чернобородый, грустный. С большими ладонями. Ким осознал эту связь тогда, когда стоял перед зияющей могилой, в которую в красивом гробу укладывали навеки спать его бабушку. Чернобородый стоял рядом, улыбался Киму, дружески подмигивая ему, мол, не робей, не бойся, все идет хорошо. И Ким не боялся, не робел, лишь хихикал, глядя, как чернобородый делает вид, будто бросает комья земли в могилу. На самом деле не бросал, лишь нагнулся, зачерпнул рукой воздух и сделал движение, будто бросает. На потеху внуку.

Тогда состоялся его первый контакт с призраком.

Отца Ким никогда не видел и однажды задал вопрос матери, мол, кто его отец. На что та просто ответила: «Твой отец придурок и алкоголик. Забудь о нем и больше не спрашивай!».

И Ким больше не спрашивал, помятуя о том, как бледное и будто бы умиротворенное лицо матери тогда перекосило от его вопроса. Не спрашивал, дабы не тревожить ее нервное сердце. Он всегда знал, что сердце у матери именно нервное, по – женски одинокое, и он его интуитивно берег. Не спрашивал, пока однажды этот «придурок и алкоголик» не явился на порог их квартиры.

Хорошо, что тогда матери не было дома. Ким пришёл после школы домой, разогрел оставшиеся после ужина котлеты и приготовился обедать, как вдруг в квартиру позвонили. Заглянув в глазок, он увидел незнакомого мужчину с цветастым свёртком в руках.

– Кто там?

– Открывай, свои. Отец твой. Я был на похоронах твоей бабушки, помнишь?

Ким не помнил, но дверь открыл. Мужчина оглядел мальчика с ног до головы.

– Вот ты какой… Вымахал. Держи, чемпион. Тебе.

С этими словами он сунул мальчику в руки шуршащий пакет, в которым оказались книги и новенький футбольный мяч.

Так Ким познакомился с отцом. С тех пор они стали видеться раз в неделю. Мать первое время пыталась запретить, но потом махнула рукой. Оказалось, что ее нервное сердце вполне вынесло присутствие бывшего мужа в их жизни. Точнее в жизни сына.

Для Кима встреча с отцом было радостным и значимым событием.

На протяжении трех лет отец еженедельно забирал сына и вёз его к себе домой в другой конец города. Когда Ким подрос, он уже сам стал приезжать. За неимением своих детей или просто из душевной доброты Валя – жена отца – принимала мальчика всегда с распростёртыми объятиями, интересовалась учёбой и иногда оставляла ночевать. Валя была доброй. Светловолосая, конопатая, немного полная и с необычайно красивыми и мягкими руками, она имела привычку постоянно гладить свои руки. Отчего всякий раз Ким вспоминал услышанную где–то поговорку – «рука руку моет», хотя не понимал, что эта поговорка имела совершенно другой смысл, но она ему нравилась. Валины руки друг друга мыли. А еще по этим рукам Ким знал, что у Вали доброе сердце, не нервное, не одинокое, как у его матери, и его часто коробил тот факт, что его отец был холоден к Вале, во всяком случае – так Киму казалось. Он никогда не видел, чтобы отец обнимал ее, целовал. А она смотрела на него с тем подобострастием, с каким смотрят собаки на своих хозяев, и всегда была готова исполнить любое его желание. В их доме всегда царила идеальная чистота, всегда был готов обед, ужин.

Однажды Ким зашел в комнату отца и мачехи без стука и увидел, что отец сидит в кресле, а у его ног на полу расположилась Валя, положив ему голову на колени. Отцова рука была на Валиной голове. Мягким, подрагивающим движением он гладил ее светлые волосы, и оба они неуловимо дополняли друг друга, как детали одной картины. Киму стало тепло от того, что он увидел.

Валя вздрогнула, отец почему-то убрал руку с ее головы, и стало понятно, что они скрывали от Кима свои истинные чувства. Скрывали, быть может, потому что боялись, что это ранит его сердце, болеющее за мать. Но Кима это не ранило. Он понял, что его отец счастлив с Валей, с ее теплыми, мягкими руками, с ее мудрым сердцем. Счастлив так, как не был бы счастлив с его матерью.

Все встало на свои места, и Ким успокоился за Валю.

Шло время. За годы учебы в школе Ким несколько раз видел призраков, можно сказать привык к ним и всегда знал, что человек, которого стал сопровождать призрак, скоро умрет. Страха не было, как и не было особого любопытства. Свой дар он вопринимал, как что-то естественное.

Ким уже учился в десятом классе, как однажды после школы он как обычно поехал к отцу. Того дома не оказалось – видимо задерживался на работе, потому дверь открыла Валя.

Приветливо улыбнувшись, она отошла на пару шагов, чтоб пропустить парня. Тот улыбнулся, вошел в квартиру.

– Ну привет! – жизнерадостно воскликнула она и потрепала Кима по вихрастой голове. – Как ты оброс! Давай в парикмахерскую тебя запишем?

Ким уже был выше Вали на целую голову. Худощавый, с тонкими скулами, он не замечал, как быстро отрастали его черные волосы, и каждый раз Валя записывала его в парикмахерскую. Каждый раз она легонько трепала его по вихрастой голове и каждый раз он отмахивался, стесняясь ее мягких рук. Закрывая дверь, он услышал детский смех, раздавшийся из глубины квартиры.