Кровавый пир

– Покличь Фролку!

– Враз!

Скоро к Стеньке подошел Фрол, младший брат его и неразлучный спутник. Малого роста, коренастый, он походил на своего брата, только не было в лице его выражения того превосходства, которое так поражало в Стеньке всех окружающих.

– Поглядь! – сказал Стенька Фролу. Тот взглянул и отшатнулся.

– Василий! – воскликнул он.

Стенька кивнул.

– Ото чудо! И звать Васильем! – сказал он, улыбаясь.

Василий ничего не понимал. Стенька ласково поманил его:

– Садись, друже! Ты для меня теперь первый друг будешь! Есаул ближний! Ей, принесите еще стопу. Садись ближе!

Василий сел подле Стеньки. Тот смотрел на него ласковым взором, смеялся и тихо гладил его руку. Его лицо, испорченное оспою, приняло нежное выражение; глаза, метавшие искры, смотрели с умилением, и Василий почувствовал в своем сердце горячую любовь к атаману;«Вот кто поймет мое сердце!» – подумал он в радостна улыбнулся.

Фрол, Ивашка Волдырь, Федька Шелудяк с изумлением смотрели на эту немую сцену, а Стенька словно забыл про всех и очнулся только, когда казак поставил перед ним стопу и баклагу с вином.

– Ну, выпьем, друже, да поцелуемся! – сказал Стенька, оставляя руку Василия и нацеживая стопу. – Чтобы жить нам с тобою и век дружить! – проговорил он, выпивая свою стопу.

Василий поклонился и осушил свою. Крепкое вино закружило ему голову. Он обнял Стеньку, и они поцеловались.

– Ну, а теперь, братику, скажи, что тебя довело ко мне? Кому спасибо говорить буду?

– Воеводе саратовскому да моим соседушкам Лукоперовым, – сказал Василий нахмурившись, – только дозволь, атаман, мне им спасибо сказать!

– Ну, ну, а что они сделали?

Василий склонился к нему и, как на духу, поведал ему свою повесть.

– Ах они, песьи дети! Ну, подожди! – закричал, стукнув кулаком, Стенька. – Мы им дадим память! Попомнят они тебя, Вася, ох, лихо вспомнят, братенику мой!

Он тряхнул головою.

– Словно старая быль снова пришла, – сказал он. – Слушай! Был у меня брат Василий, вот совсем как ты! Был он у нас на Дону атаман лихой. И позвал нас против поляков царь воевать, а над нами князя Долгорукого поставил. Пошли мы, честно бились, потом осень настала. Василий говорит князю: «Отпусти нас на Дон! Что зимой делать?«А тот: «Нельзя!«Василий взял всех нас и увел. Только нагнал нас князь, всех повернул, а братика моего, Васю, повесить велел. И закачался он на перекладине! Я с Фролкой убег и сказал: «Попомнишь ты меня, князь! Все отродье твое попомнит! За братика своего всех перевешаю! А тебя, князь!..»

Степан вдруг пришел в неистовство. Глаза его налились кровью, синие жилы вздулись на лбу. Василий с испугом глядел на него.

– Ничего, Васенька, – сказал, успокаиваясь, Стенька, – встряхиваем мы теперь бояр да воевод! Вспоминает на Москве князь Разина да от страху корчится. Не бойсь! Доберемся и до него. У нас руки длинные да зацепистые! Ха – ха – ха!

Он жадно выпил вина и, вытирая рукою усы, поднялся.

– А ну, молодцы, и в дорогу! – сказал он своим есаулам. – Ты, Василий, тоже со мною! Я тебя у себя оставляю. Как взгляну на тебя, так и вспомню! – прибавил он. – Гайда!

Они сошли со струга. Казаки подвели им коней. У Степана Разина был золотистой масти персидский иноходец. Богатый чепрак, весь унизанный жемчугом и каменьями, покрывал его бока. На чепраке высилось персидское седло с золотыми острыми стременами.

Степан лихо вскочил на коня.

– Садись, братику! – сказал он Василью.

Василий сел на первого попавшегося ему коня и сравнялся с Разиным. Они поехали, а за ними Фрол и есаулы.

Разин ехал берегом, толпившиеся со стругов на берегу казаки подбегали к нему и кричали;

– Здорово, батько!

Стрельцы, крестьяне и голытьба кричали ему навстречу:

– Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу!

– Здорово, молодцы! Здорово, братики! – отвечал им Разин и ехал дальше. Лицо его светилось торжеством.

– Видишь, Василий, – сказал он, – какая сила у меня! А к тому ж и воевать не надо. Подойду к городу – и ворота настежь, подойду к войску и только воеводу смещу! Все мое!..

Они медленно объехали берега, выехали на север в солончаки, и Разин сделал привал.

Разостлали ковры, навалили шелковых подушек, явилась рыба: аршинные стерляди, осетры; пироги медовые, в оловянных мисах любимые клецки и тут же водка, меды разные и вина.

– Вот мы как! – похвалялся Стенька. – А там теперя, – он показал на город, – дрожью дрожат, да попы молебны поют. Ништо! Против меня им не устоять со своим князем – вором. Небось теперь плачется: для ча атамана отпустил, ха – ха – ха!

– Батька, – сказал, подходя к нему, казак, – с города стрелец прибег. Тебя видеть хочет!

– А веди его сюда, добра молодца!

Скоро к Стеньке подвели рослого стрельца, одетого богато и красиво. Он низко поклонился Степану.

– Здравствуй наш батюшка, Степан Тимофеевич! – сказал он.

– Здравствуй и ты! – ответил Степан. – На?ка, выпей сначала с устатку. Мед добрый. Воевода царицынский про свой обиход варил!

– Много лет тебе здравствовать и вам, господа честные! – бойко сказал стрелец и осушил кубок, после чего поклонился снова.

– Ну, что делается у вас в Астрахани? Будут против меня драться? – спросил Степан.

– Что ты, батюшка! В Астрахани свои люди; только ты подойдешь, тут тебе и город сдадут!

– Добро! Ну, а воевода что?

– Воевода, известно, старается и митрополит тоже. Послужите, говорит, государю!.. Жалованье нам выдали; Ласкают. Только мы тебе прямить будем, батюшка. С тем и пришел.

– А ты сам?то кто, молодец?

– Я стрелецкий голова, Ивашка Красуля, слуга твоей милости!

– Ой, ой, сам голова! – усмехнулся Степан. – Ну, ин! Будешь у меня атаманом, дам тебе полк! Фролушка, отпусти ему десять рублей. Надо его почестить.