Третье небо

Боров нахмурился. Стал быстро говорить что-то.

Асмира слушала. Потом повернулась к Демьяну.

– Он думает, что он – другой человек, – сказала она. – Не могу понять, кто. Но очень богатый. Даже богаче, чем его отец. Другой, но такой же, как все.

– Насмотрелся, – сказал Демьян.

– Он стал говорить!

– Рано радуешься, – сказал Демьян. – Неизвестно что хуже.

Асмира снова сникла, а боров между тем, наоборот, прибавил в активности: протяжно замычал, и начал сильными движениями задирать её кофту вверх.

Асмира стала говорить непонятное. Тон её был упрашивающим. Боров в ответ потянул её кофту ещё сильнее.

– Я пойду есть, – сказал Демьян. – Развлекайтесь.

– Нет! – закричала Асмира. – Нет! Убери его! Убери!

Демьян вошёл в зону контакта, – защиты у борова не было никакой, поэтому атака должна была пройти легко – и для чистоты поединка, чтобы не бить совсем уж беззащитного соперника, сделал предупреждение.

– Эй, – сказал он. – Растопырки свои убери.

Боров вместо ответа дёрнул кофту так, что она затрещала. На пол упала пуговица.

– Жосур! – крикнула Асмира. – Ну пожалуйста!

Демьян перенёс вес на левую ногу, приготовившись к прямому правой, но тут боров неуловимо двинулся, как-то хитро извернулся, а потом ударил снизу, из слепой зоны. Демьян удержал равновесие, однако действие это его было совершенно рефлекторным: мир у него перед глазами уже схлопнулся и перестал быть.

***

Говорят, ясным видение становится только если развернуть глаза внутрь, к сердцу, а вот смотрящий наружу грезит лишь снами; возможно, возможно. Однако для того, чтобы сделать шаг вперёд, внутреннего зрения недостаточно. Запнёшься.

Вернулся в реальность Демьян одномоментно, сразу, словно кто-то вырезал серое небытие и сделал склейку.

В комнате никого не было. Демьян встал, выглянул на кухню.

Асмира лежала на полу. Держала уляпанную жёлтым ложку.

Поверх неё расположился боров. Одной рукой он упирался в пол, а другой прижимал к себе игрушку. Двигался он часто и быстро.

Асмира запрещающе покачала Демьяну головой, и отвернулась, закусывая губу.

– Макаки, – громко сказал Демьян. – Павианы.

Он, плохо соображая, что делает, покопался в груде тряпья, отыскал штаны, явно женские, бывшие модными ещё, наверное, в шестидесятых прошлого тысячелетия, клёшами расширяющиеся вниз, а карманов у них не было вовсе, нашёл пиджак с куцей орденской планкой, куртку, ещё одну, а поверх намотал пегий платок, потом втиснулся в ботинки: они отчего-то уже не так давили, как раньше, распахнул шкаф, решительно вытащил оттуда все деньги, – четыре тысячных бумажки с мелочью – взял ключи с полочки.

И вышел.

Во внешнем космосе снег чертил чёрное небо горизонтальными трассами, подсвечиваясь у фонарей жёлтым. Демьян на секунду задохнулся, потом накинул капюшон, и зашагал к остановке автобуса на шоссе Энтузиастов.

Навстречу ему, уткнувшись в телефон, брёл – видимо, с какой-то особенно жестокой продлёнки – школьник с массивным рюкзаком за спиной.

– Эй, – окликнул его Демьян. – Иди-ка сюда, пацан.

– Чего надо? – тот дерзко посмотрел на Демьяна.

– Три тыщи хочешь? – спросил Демьян. – За твой телефон.

Симку без паспорта ему в салоне точно не продадут.

– Он двенадцать стоит, – сказал пацан.

– Вот тебе, – Демьян достал из кармана тысячные, – четыре. Родителям скажешь, что потерял. Новый купят.

Школьник ещё раз взглянул на телефон, потом на Демьяна. Протянул ладонь.

Никто не ехал в этот час в Москву; никто, кроме женщины с маленькой девочкой. Они сидели впереди, о чём-то неслышно разговаривали.

Демьян скачал приложение, авторизовался, – хотя бы память о логине и пароле они не стёрли – посмотрел баланс: у него нашлось шестьсот с лишним рублей. Пробежался по коэффициентам, выбрал самый большой и поставил на аутсайдера; выплаты обещали один к пяти с половиной. Выиграет – почти отобьёт затраты на телефон. Вернёт Асмире. Или снова инвестирует.

Он прислонился к окну и стал смотреть в темень, прорезаемую фонарями и фарами.

Мыслей не было.

Автобус выехал к лесу, и он вспомнил вдруг летний лагерь, и вожатую, зловеще шепчущую перед отбоем о мальчике, который убежал, заблудился, и три дня – соответственно, и три ночи! – бродил в глухомани и густолесье; «и вот представьте, – с непонятным им тогда воодушевлением запугивала их она, – представьте только, каково это: деревья шумят, холодно, очень холодно, тьма полная, еды нет, воды нет, никто не поможет, а из кустов зыркают на тебя два блестящих глаза»; Демьян представлял.

Девочка впереди вдруг привстала, и обняла женщину за шею… таким странным, специфичным движением, словно бы пыталась вскарабкаться наверх, и тут из тёмных глубин всплыло у Демьяна ещё одно давнее воспоминание, то, о котором он не думал уже много-много лет.

Тогда было так. Бассейн. Большой: полтинник. На соседней дорожке вяло машут под водой конечностями грузные ламантинихи, дальше плещется и старательно машет руками мелюзга. Демьян плывёт на досочке – тренировка уже закончена, он закупывается – мимо мелкой девчонки. Та качается поплавком.

Вверх – вниз.

Как-то неправильно она шевелит руками. Неестественно.

И амплитуда слишком уж большая: уходит она под воду не так, как делают это те, кто развлекается.

Демьян останавливается.

Глаза у девочки пустые и сумасшедшие. Ещё ничего не понимая, Демьян делает гребок к ней, она выбрасывает в его сторону руку, и тихо, без брызг, без пузырей погружается вниз. Под воду.

Демьян оборачивается на бортик.

Туда уже подплыли все из его группы, тренер склонился, что-то рассказывает. Наверное, про сборы на следующей неделе; нужно поторопиться, чтобы не прослушать: Глеб опять потом будет при всех стебать насчёт того, что полдня в воде, а уши немыты, и приплетать к этому другую такую же фигню. Варька с Танькой, конечно, станут обидно ржать и снова припоминать, как опоздал, как не взял на тренировку плавки, как тогда первым не выдержал и выскочил из сауны… нет уж.

Он в растерянности зависает.

Потом внезапно – и даже не успев удивиться этому приступу спонтанности – отодвигает доску, подныривает под дорожку, и хватает девчонку за локоть.