Меланхолия Самарии Родердейл

Камин не зажигали третий или четвёртый день, и Самария, – высохшая, удивительно отощавшая за последнюю неделю, – тщетно заворачивалась в одеяло. Холод, казалось, поселился внутри.

– Почтового голубя не было?

– Нет, Ваше величество.

Неловкими пальцами Самария достала из кармана платья последнее письмо – уже замятое и зачитанное ею до неприличия. Снова вгляделась в прямые, как полозья, строчки.

«Матушка, я жду вас. Знаю, вы и сами рады бы прокатиться в горы. Здесь, в конце концов, свежий воздух, хвойные леса… здоровью полезно, а глазу приятно.

Впрочем, спешу сказать, что открыл одну мистическую и пугающую закономерность…

Нет, начну не с нее. Вчера я уговорил работника исторического общества Арканвича отвести меня в Чистилище (так называется самый нижний уровень в тюрьме, где и приводились в исполнение большинство приговоров).

В жизни не встречал столь жуткого места. Одна лестница чего стоит – всего двенадцать ступеней, но из-за этих каменных лиц с пустыми глазами; из-за темноты и тесноты; из-за душного и спертого воздуха, наконец, – спуск казался мне бесконечным. Внизу – орудия пыток и лишения жизни (не чета своим собратьям на верхних уровнях) и запутанная система для оттока телесных жидкостей. Все время, пока был там, я принюхивался, боясь и одновременно желая почувствовать запах смерти, несомненно пропитавший за века эти стены. И знаете, кажется, я его уловил, – меня затошнило, и до вечера невыносимо раскалывалась голова.

Тем хуже мне стало, когда ночью я читал доклад начальника тюрьмы. Речь идет о камере шестьдесят семь. Вроде бы обычная – я, помнится, не раз проходил мимо неё во время посещений исторического общества – но никто из постояльцев 67-й не был казнен. Все эти несчастные покончили с собой.

Повстанцы, насильники, убийцы. К приятному удивлению, оказался там и Армин Дамер. По иронии судьбы этот мерзкий каннибал проглотил собственный язык за пять часов до казни.

К несчастью, попадались там и хорошие люди, обычные заблудшие души. Особенно мне было жаль одну девушку – Марию Джейн Келли. Да, она убила мужа, но, если верить газете, ее супруг был порядочной гадиной и смерть заслужил. Марию, конечно, приговорили к смерти, а накануне – Вы уже догадались? – она повесилась. Пишут, перед смертью Мария пела, и с тех пор ее голос иногда слышат в этом крыле здания.

И так все заключенные из 67-й камеры. Меня страх пробирает до самой макушки, когда думаю об этом.

Пойду на озеро – искупаюсь, пока тепло. Надо развеяться, а то не по себе от этих кошмаров.

Повторюсь, что жду вас. Вразумите меня речами о скорой женитьбе на какой-нибудь пухленькой герцогине. Ваш любящий сын».

– Негодник, – Самария улыбнулась и отложила письмо.

Она взяла яйцо и неловко перебросила из одной руки в другую.

– «Яичко-яичко, скок-скок, и ты – птичка», – бесцветно, но красиво продекламировала королева. – Смотри, Лиз. Смотри, как я уме…

Яйцо выскользнуло и, цокнув об столешницу, грохнулось на пол.

– Ох, нет. Лиз, зови стражу, одной мне тут не справиться, – Самария развела руками. – Ах, да, у меня нет стражи. Ни стражи, ни придворных – даже яйца теперь нет.

– Сварю другое, Ваше величество, – служанка устало поднялась.

– Побойся Бога. С двумя мне не совладать.

Королева почистила те остатки, что удалось собрать, немного откусила и застонала от боли.

– Госпожа? – с испугом подошла Лиз. – Ваше…

Самария наклонилась к столу: ладонь прижата ко рту, глаза остекленели. Язык ощущал что-то чужеродное.

– Госпожа?!

Королева схватила тарелку и выплюнула в нее куски яйца – недожеванные и от крови ярко-красные.

– Как болит, – Самария ощупала языком зубы, затем засунула пальцы в рот пальцы и вытащила мешавший предмет.

– Ваше высочество? – на лице кормилицы от страха проступили кости.

«Дзинь», – жалобно зазвенела тарелка, когда Самария выложила на неё свой окровавленный зуб.

«Дзинь», – повторила тарелка, когда к нему присоединился второй. На третьем Самарию замутило, и куда-то повело…

***

Бесконечная лестница.

В круге света внизу замер человек – в халате и смирительной рубашке, рукава которой стянуты сзади. Голова незнакомца закована в клетку с шипами.

Самария перестаёт дышать. Она оглядывается и осторожно пятится по ступенькам наверх – прочь от зловещей фигуры.

Вот мужчина мутнеет за очередными кругами света, вот уменьшается, а потом и вовсе скрывается из глаз.

Самария переводит дух и поворачивается.

Человек в смирительной рубашке стоит спиной к Самарии – ступенькой выше.

Она едва не вскрикивает и прижимает тыльную сторону ладони ко рту.

Незнакомец не двигается.

Самария вдруг решается обойти его боком и делает отчаянный шаг. Замирает. За спиной королевы ждёт черная бездна, а в нескольких сантиметрах перед Самарией желтеет смирительная рубашка. Отвратительно пахнет гнилью. Самария смотрит на желтоватую, старую ткань в багровых и коричневых пятнах и боится отвести взгляд.

Она делает ещё шаг боком, и тут человек поворачивается.

***

Самария открыла глаза. Она была у себя в комнате, в своей постели, но ледяные иглы ужаса не отпускали ее. В кресле напротив сидела Лиз и извечно-ласково смотрела своими карими глазами. Пахло гнилью.

– Лиз, кажется, я просила не спать в моих покоях.

– Да, Ваше величество, – кормилица склонила седую голову и поднялась.

– Ты меня пугаешь.

– Простите, Ваше величество. Я беспокоилась за вас.

На улице, как, впрочем, и в комнате, было темно. По витражным стёклам барабанил дождь – неровно и неспешно, точно перебирал в задумчивости водяными пальцами.

Кап-та-да-дам.

Самария постепенно приходила в себя после кошмара и теперь с омерзением ощущала, что лежит в мокрой постели.