Грязь. Сборник

«…Если надо пролить кровь,

Валяйте, пролейте свою!

Вы ведь добрый парень,

Господин президент.

Если же решите меня преследовать,

Предупредите своих жандармов,

Что я безоружен

И они могут стрелять».

Я похлопал его по плечу, и мы пошли дальше, растворяясь в наступающих сумерках, оставляя всё это на стоптанном ковре позади нас.

Глава 4. Наше Время (Судьба)

Осеняя предрассветная тьма сковывала город. И не скажешь, что скоро встанет солнце: черное-черное небо над нами, и этот противный промозглый ветер, делающий короткие яростные атаки на всех, кто в этот ранний час вышел на балкон. Холод. А с солнцем должно прийти тепло. Но ежась, укутавшись одеялом, стоя на бетонном полу, облокотившись на гулкие пустые перила 11-го этажа над уровнем залива – в это не верилось, и было пугающее чувство, что в это и нельзя было поверить, так пустынно выглядели дома без единого зажжённого огонька в стеклах. Только длинные улицы – проспекты – с такими же высокими под стать ним фонарными столбами, яркими широкими полосами проходили между россыпями панельных высоток и маленькими сквериками: в каждом был свой пруд и несколько десятков деревьев, качающих своими голыми ветвями в ожидании первых мам с колясками. Редкие машины с приятным мягким шелестом пролетали внизу. Сколько ты здесь уже, дитя? Стоишь и смотришь на этот спящий глухой мир, в котором мало, что можно отыскать. Все двери закрыты, ставни опущены, синие составы метро спят в своих уютных тоннелях. Ничто не хочет это тревожить, даже солнце решило спрятаться за стеной густых туч.

Когда-то она вставала и выходила сюда, чтобы покурить. Сейчас она уже бросила и других отговорок еще не придумала. Зачем приходишь сюда каждое утро? Сразу ответит: «Не знаю». Спросишь несколько раз и получишь: «Не спится». Вот и новая отговорка для всех. А для себя? В чём смысл просыпаться так рано, когда вернулась домой не раньше полуночи, выходить на лестничную клетку, скрипеть дверью между лестницей и балконом, мерзнуть от этого безжалостного дыхания утра, когда весь рабочий день еще впереди? Это стало для нее ритуалом, так изо дня в день она доказывала самой себе, что еще жива и во что-то верит. Правда, сама не знает во что, но смотря на эти темные окна, яркий свет улиц, проезжающие машины и первых людей, спешащих на работу – тепло охватывало её сердце. Наверное, это была та самая любовь ко всему сущему, что так скрупулёзно пытаются достичь адепты различных религий, культур, воспитаний. Годы уходили у славного гуру, чтобы достичь Просветления. А тут всё как будто бы уже есть. И как это объяснить в мимолетном диалоге между двумя сослуживцами? Тут нужен тот, кто будет слушать, но мало кто этого захочет. Зачем слушать тех, кто тебе не нужен?

В такие свежие штормящие часы в голову сами приходят воспоминания. Она вспоминала, как приехала в этот сказочный город, чтобы встретится с любимым музыкантом. Теперь же всё по-другому. Город перестал казаться волшебным, а тот музыкант уже давно ей не мил: она переросла его творчество и сейчас даже не знала где он. Интересно получается: как только перестаешь любить какое-то место, как оно тут же затягивает тебя, насильно заставляя пустить корни. И тогда приходится открывать это место заново. Получать удовольствие от длинных широких улиц, восходов за тяжелыми тучами, долгих поездках в синих вагонах метро. И ведь получается. И вся прелесть города оказывается заключенной не в гранитных набережных, дворцах, музеях, а во времени, что проводишь в нём, в людях, что рядом, и их словах, и собственных мыслях. Все однажды приезжают в этот город и не престают открывать его снова и снова.

А знаете, как здесь хорошо летом? Особенно, когда знаешь, что где-то в городе тебя ждут друзья. Удивительно, как такая вполне очевидная и привычная вещь как друзья, постепенно тает с каждым годом, отдаляющим нас от окончания школы или университета. Через пять лет хватаешься за голову: а где все? И хоть бы вам не ответила тишина.

В тот летний день она также стояла на балконе, накинув на плечи вязаную шаль нежно-розового цвета. Солнце показалось из-за домов, наполняя бесчувственный камень яркими красками, вдыхая душу в то, у чего ее никогда и не было. Фонари погасли, уступая свои скромные места истинному гению света. Листва на деревьях сразу же стала сочной, затрепетала от восторга на теплом ветерке, который нес сладкую песнь по всем закоулкам, подъездам, прудам, улицам, районам, он ласкал каждый кустик, заботливо говоря: «Солнце, солнце взошло! Представляешь?» И как счастливы были те, кто встали в этот безоблачный день, чтобы проснуться с природой.

Ах, Сирень, дорогая Сирень… Она одела свой фиолетовый сарафан, пристроила сбоку бантик такого же цвета на своей оранжевой прическе, надела туфли с глянцевым отливом, нацепила несколько тонких пластмассовых браслетов на правую руку и широко улыбнулась – был её двадцатый день рождения. Пора ехать.

С желтым рюкзаком на плечах она вприпрыжку отправилась к станции метро. Большую часть этих лет она прожила на севере города. От центра было далековато, но удобное метро и хорошая квартира задержали ее в этих краях, на первый взгляд ничем не примечательных. Но стоит отойти немного в сторону от широких проспектов, пройти вдоль нескольких частных домов, как вдруг начиналось волшебство. Заброшенная усадьба графа с живописным прудом, развалины башни, где снимался тот самый советский фильм, большой пугающий больничный комплекс за высокой оградой, построенный еще при императорах и хранящий много своих тайн. Еще двадцать лет назад в этом районе соседствовали панельные высотки и частные сектора, протекали небольшие речушки, а дети играли на полузаброшенных стройках, которые вот-вот должны были ожить вновь. И это произошло. Не так уж много осталось тех самых деревенских домов, жители которых с любовью говорили об этих местах: «мои тихие Коломяги». Выросли новые здания, дачные дома, проспекты и уже жители этих преображенных урбанистических краев говорили с любовью, смотря на проезжающие мимо машины и сотни горящих по вечерам окон: «Мои тихие Коломяги». Сирень тоже прониклась этими местами. Даже написала пару картин с парковыми пейзажами. А еще водила друзей на заброшенную усадьбу, в обход никогда недремлющей охраны. Усадьба была невероятно опустошенной, будто со сбитыми барельефами, демонтированными балюстрадами, зияющими дырами на месте фамильных гербов и пустыми залами это место безвозвратно потеряло свой дух. Только белоснежная изразцовая печь в одной из комнат напоминала, что это не какое-то богом забытое складское помещение. Они тогда еще не знали, что через пару лет тут снимут полы, оголятся массивные балки с кучами мусора, светлые стены почернеют, последние окна разобьются и будут грубо заколочены дешевой фанерой. И только печь будет всё такой же чистой и нетронутой, слишком прекрасной для такого забытого места.

В тот день она сидела с подругами в ресторане на площади Восстания и удивлялась чудесной панораме: с веранды ресторана, расположенного на верхнем этаже торгового центра, открывался вид на всю западную часть города. Солнце, высокое солнце ослепляло крыши домов, плавило в чистейшие блики купола вековых соборов. Кто бы мог подумать, что в тот день опоздавший Антон Цвет, подаривший Сирени большой букет и коробочку с загадочным подарком, расскажет о ее будущей судьбе в одном предложении, небрежно оброненном между делом:

– В августе приезжает мой добрый друг Коля Зарёв.

– Это тот самый провинциальный поэт, про которого ты говорил? – с вызовом сказала Белла.

– О, моя дорогая Белла, своим тоном ты сейчас оскорбляешь две трети города.

– А мне-то что?

Антон посмотрел на нее, недобро сощурив глаза и продолжил:

– Надеюсь, вы все с ним познакомитесь. Интереснейший человек, хоть порой и неразговорчивый.

– Посмотрим на твоего друга, мне даже интересно, – сказал Сирень.

И до августа никто больше про Зарёва не вспоминал.

– Опять Зарёв! – осекла она сама себя. – Только это в голову и лезет.

Возможно, из-за него она не любила вспоминать про тот шикарный день рождения.

Впрочем, сейчас от ее блеска и шарма не осталась и следа: она стояла на балконе и просыпалась, вся помятая и неуклюжая после короткого сна. Скоро на работу.

Антон вышел из подъезда в потертой бордовой куртке, держа в руках диск с одним из своих любимых альбомов. Он сразу же заметил застывшее в окне первого этажа лицо старушки. Обернулся и встретился с ее презрительным морщинистым взглядом. Пенсионерка локтями оперлась о подоконник с двумя горшками по углам, и почти в упор встречала и провожала гостей дома. Цвет всё никак не мог привыкнуть к таким соседям. Странный дом он выбрал в этот раз.

Музыкант кивнул старушке, будто всё хорошо, и пошёл к машине. Из-за мыслей о необоснованном презрении, которое испытывала к нему та женщина, он не сразу заметил страшное: его машина стала на 10-15 сантиметров ниже – крыша была буквально продавлена во внутрь. Цвет сказал несколько бранных слов, оббежал машину под каплями начинающегося дождя и снова встал на месте. Постояв с минуту, он вспомнил, что в последние дни забывал заплатить за парковку. Судя по вмятинам, кто-то ночью хорошенько попрыгал на ней. Антон поднял голову, посмотрев на камеру на столбе, а потом перевел взгляд на скромную жестяную будочку охраны. И камеры, конечно, не работали в тот момент. Он обернулся на окно старушки: отсюда казалось, что она улыбалась.

– Черти…

Он злобно сплюнул на тротуар назло врагам и сел в машину. Теперь его голова упиралась в продавленный потолок.

– Черти… – еще раз, оскалившись, сказал он, и посмотрел на диск, который до сих пор сжимал в руке.

– Спасай меня, дружище…

Заведя машину, он аккуратно вставил диск в магнитофон. Раздался щелчок, и диск полностью зашел в прорезь. Этот щелчок был порогом, перейдешь его – и чудесная музыка наполнит твою жизнь до самых краев и еще выплеснет немного за борт. Надежда еще была. Он почти нажал на воспроизведение как зазвонил телефон.

– Ох, да что ж такое… – вытащил .телефон из кармана и сказал: -Алло? Да-да, я уже сейчас выезжаю, его заберу. Не волнуйся, Лен… Да-да, я помню во сколько он прилетает… Давай, уже еду… Давай.

Он положил трубку, посмотрел в кривовисящее зеркало заднего вида, оглянулся по сторонам, нажал на магнитофон и двинулся по просыпающимся улицам города на юг, в аэропорт, привыкая к новой высоте своего салона. Сразу же пошёл сильный дождь, заработали дворники, разгоняя воду на лобовом стекле в стороны.

«Я снова здесь. Это место не отпускает меня. Мы снова шли по широкой улице этого разрушенного города. Она чистая и ровная, только рядом по краям обломки зданий. Здесь всё серое – дома, дорога, небо. Машин нет. Ветра тоже. Высокие мощные здания из огромных серых каменных глыб окружают нас со всех сторон. В воздухе стоит стойкий запах ничего. Всё это очень странно.

А вот и перекрёсток. Я снова здесь. С трёх сторон он завален непреодолимыми баррикадами из руин и обломков. В его центре зияет чёрный провал. Я знаю, что там. Я был здесь ещё ребёнком. И мы идём туда. Прыгаем в дыру и приземляется на огромную кучу из останков зданий. Мы в тоннеле. Пролом в потолке, через который мы прыгали, не единственный источник света. Один из концов тоннеля выходит на улицу, и во тьме из-за ярких лучей, нам кажется, что там солнечный день. Во тьму другого конца мы только посмотрели и отвернулись. Я знаю, что он выводит во внутрь огромного торгового комплекса. Я был там в прошлый раз: мы спустились на самый нижний уровень этого комплекса и познали страх. Там мы потеряли одного хорошего человека, которого я почти не знал, но он точно не заслужил такой участи.

Мы идём к свету. Тоннель заканчивается, и мы снова стоим на улице. Это узкая дорога, обставленная невысокими домиками с изящными балкончиками, и упирающаяся в красный забор из сетки-рабицы. За забором начинается широкий берег мёртвой земли и река серо-зелёного цвета. На другом берегу лишь руины. Мы разделяемся. Я иду с товарищем. Я точно знаю, что мы солдаты. Мы должны исследовать эти заброшенные кварталы. Я сжимаю автомат. Мы идём между небольшими двух-трёх этажными домиками в очень крутую гору. Над нами высится огромное длинное серое здание, которое совсем близко. Эти угрюмые улочки давно не видели движения. Время здесь застыло. Мертвому городу оно не нужно. Внезапно за поворотом оказались люди в чёрной одежде. Мы поняли сразу: это враг. Но их слишком много. Мы побежали. Они кинулись за нами. Стрельба. Ничего не слышно. Город всё также тих.

Мы бежали долго. И остановились у бывшей гостиницы. Наверное, она была прекрасна. Пятиэтажное здание со стеклянными стенами, в которых не осталось даже осколков, покосившаяся вывеска на входе. Наши уже там. Это и есть наша цель. Никто нам про это не говорил, но мы это знаем. Осталось войти во внутрь и пройтись по коридорам этого места. Я посмотрел на товарища и сделал первый шаг, переступая порог. Я не запомнил его лица.

Обои уже выцвели и стали такими же серыми как и город. Лампы разбиты, дорогие люстры валяются на полу и покрываются ржавчиной. Коридоры темны, но каждый из них начинается и заканчивается останками стеклянной стены, которая никак не мешает серому свету дня освещать помещения гостиницы. Мы идём. Затаили дыхание. Здесь что-то есть. Или кто-то. Наши на других этажах. На этом только мы. Товарищ толкнул ногой дверь в номер. Она распахнулась. Те же самые обои, элегантная мебель из добротной древесины, впитавшей серую пыль города, разбитые тарелки, разбросанные по полу листы бумаги. Я взял несколько. Пустые. Город надёжно хранит свою безликость. Оконный проём без рамы, светильники на стенах в паутине, рама весит без картины. Пусто как-то это всё. Мы вышли.

По очереди открываем все двери. Такая же картина. Со следующим шагом по коридору мне начинает казаться, что пыли и мусора на полу стало меньше. Ещё шаг. Обои начинают возвращать утраченный цвет. Шаг. Ржавчина стремительно исчезает с люстр. Ещё один. Картины возвращаются в рамки. Мы ускоряемся. Люстры вернулись на места. Обои почти стали такими же яркими как и в лучшие времена. Осколки собираются в тарелки. Стеклянная стена снова становится стеклянной. Мебель приобретает родной цвет. Паутина исчезает. Лампы включаются. Двери ожившей после сна гостиницы раскрываются для посетителей. Мы остановились. Всё вокруг нас приобрело цвет и порядок. Мимо проходят парень и девушка – жители этой гостиницы. Они подходят к своей двери, обсуждая вкусный завтрак. Автоматов уже нет. Мы пришли к цели. Теперь мы такие же, как и те двое. Мы просто люди. Мы идём завтракать. Теперь мы туристы, приехавшие в этот город на несколько дней, чтобы поездить с экскурсиями по его достопримечательностям. Нам никто не сказал этого, но мы это знаем. Мы встречаем наших. Они тоже идут на завтрак, обсуждая выбранные экскурсии. Всё хорошо.

Обеденный зал небольшой, но обставлен со вкусом. Да, эта гостиница прекрасна. Огромная стеклянная стена показывает нам соседние серые дома. Город не изменился. Весь завтрак я сидел, смотря на одно из зданий. Оно было высоким и больше напоминало неприступный бастион без окон, без бойниц. Его стены сверху заканчивались большими зубцами как у средневековых замков. Я тщетно пытался понять, что это за город, что это за здание. Меня почему-то совсем не волновало всё происходящее в этом зале. До этого момента.

Я почувствовал взгляд. Пристальный взгляд со стороны входа. Я обернулся и увидел её. Она стояла в чёрном платье и смотрела на меня. В её лице была радость и печаль. Да, это Она. Эти глаза меня никогда не отпустят. Они приходили ко мне в кошмарных снах и в самых сладких грёзах. Она окликнула меня по имени. Я оцепенел. Столько лет, столько людей, столько городов. И вот… Она. Та же самая причёска, те же светлые волосы, тот же взгляд, который встряхивает всю душу, наполняя ее теплом. Она всё та же девочка-скрипачка из дома сказочника…

Меня кто-то слабо похлопал по плечу…»

– Мужчина, просыпайтесь, просыпайтесь.

Зарёв нехотя открыл глаза. Белый мягкий свет постепенно приобретал четкость.

– Прилетели уже, – раздался немного трепещущий женский голос.