В ту пору у меня был старенький немецкий универсал благородного коричневого цвета, доставшийся мне от недавно почившего дяди. Мы с ним, на моей памяти, виделись раза два в жизни и мне тогда было совсем мало лет, всем казалось, что я обаятелен, умен и перспективен. И вот он умер и оставил мне, повзрослевшему и уже лишенному всех вышеупомянутых качеств, один из двух своих автомобилей. Когда я приехал за ним на трамвае и подошел к дядиному гаражу во дворе, то его сын-доцент в толстом свитере цвета морской волны легким движением руки поднял массивную створку вверх, освобождая машину из заточения, молча дал мне ключи и пошел к дому. Он был сильно опечален чем-то.
– Давай, если тачка не развалится.
– А что, может? – обеспокоенно посмотрела она на меня.
Порой я говорил со слишком серьезным лицом.
– Да нет, вроде… Я в машинах плохо разбираюсь, думаю, что уже скоро должно что-нибудь произойти с машиной, отчего я махну на нее рукой и брошу ее. – Её взгляд настойчиво требовал утешительного продолжения. – Не заведется она однажды. Например.
Серые тяжелые тучи и холодный ветер, что гуляет по мостовым и набережным, проносясь над брусчаткой, расшвыривая листья, мусор, поднимая подолы длинных пальто и дождевых плащей – я поежился и поскорее сел на водительское сидение. Железные коробки-машины были здесь только для того, чтобы бороться с этим пронизывающим до костей духом города. Пальцы мерзли даже летом. Поникшие взгляды сливали нас с серыми зданиями и дворами без единого деревца. Я повернул ключ, и мы медленно покатились вперед по этим усталым улицам.
После одного адреса в Приморском, я повез ее в самый центр. «Работы на часок» – сказала она. И это был честный, математически выверенный земной час. Я сразу же смирился с тем, что весь день пройдет так. Откинулся на сидение, повернул голову в бок и смотрел на проходящих через перекресток людей. Обычные работяги, пытающиеся выглядеть лучше, чем есть. И туристы, они вообще всегда в аффекте. Это были мои уютные улицы.
Настойчивый стук со стороны пассажирского сидения заставил меня повернуться. В окне было широкое бородатое лицо в тряпичной кепке. Оно, улыбаясь, показало пальцами на стекло, а потом вниз.
– Ладно, – наклонился я, открывая окно.
– Здравствуйте, вы водитель Анжелики?
Тяжело вздыхая про себя и думая о том, во что меня всё это втянет, я ответил:
– Допустим.
Толстяк усмехнулся:
– А… Я журналист, у меня договоренность с Микки, её начальником. Я собираю материал для статьи, и он позволил мне поездить несколько дней с вами. Можно я сяду?
– А что за газета?
Он произнес название.
– Ну… довольно неплохая. Садись.
Он открыл дверь и на удивление проворно заскочил на переднее сидение.
– Дождливая погодка, ух.
– Как обычно. Она будет где-то через пол часа. Ты надолго?
– Ну, на сегодняшний день ее рабочий.
– Класс… – протянул я, понимая, как две минуты назад всё было прекрасно. – И что за статья?
– Про то, как устроена у нас проституция на день сегодняшний, взгляд изнутри.
– В наказание тебя назначили на эту статью?
– Нет, это я сам придумал и добился местечка в новом выпуске.
– Ммм… Название уже придумал?
– Да, «Северная Ёсивара». Это такой квартал публичных домов в Токио.
– Я знаю, хорошее место, оно оказало влияние на многое. Японскую литературу, гравюру, да и знаменитый театр Кабуки сформировался именно благодаря Ёсиваре.
– И как же? – с интересом спросил журналист.
– Первые труппы нашли своего зрителя именно там. Многоликая масса почти из всех слоёв общества, гонимые, несколько похотью, сколько скукой от этих бесконечных указов сегуната, предписывающих что носить, как жить; эти люди нашли отдушину в искусстве. Напиши и про это, это всё взаимосвязано.
В мокром асфальте кривыми дорожками отражаются автомобили, безропотно стоящие по бокам дороги, устремленные фарами к центру города. Они будто подняли головы как верные псы в ожидании своих хозяев, прислушиваясь ко всем новым звукам и каждому хлопанью дверей. Дома, неотрывно вцепившиеся друг в друга, уходят в даль, расплываясь как акварель. Дождь – эта одна из немногих вещей, объединяющая нас всех. Все начинают о чем-то думать, только завидев его. Он щедро поливает собой как центральные проспекты, так и пригородные парки, мечтательные взлетные полосы. Люди стоят в ожидании своих рейсов и привычное освещение помещений кажется им намного ярче. Не имея солнца, мы всегда ищем ему заменитель, который, если и будет тускло светить, теряя своё сияние в ближайших тенях на стене, то хотя бы успокоит нас тем, что он просто есть.
– А ты разбираешься в искусстве. Что заканчивал?
– Учился в нашем университете, первом и когда-то единственном, – с досадой ответил я.
– Ты из тех, кто разочаровались в этом?
– Угу.
– Это правильно. Год от года там всё хуже и хуже. Честному человеку в современной системе образования всё удушливее становится, всё там давит и регламентирует. Прям как указы сегуната.
Я улыбнулся и посмотрел на него:
– Да, да, именно так. Голосовать-то пойдешь? Завтра уже голосование.
– Спроси меня вечером, я тебе песней отвечу.
– Ого, а почему не сейчас?
– Я, знаешь, люблю петь только по вечерам. Что-то особенное меня охватывает в это время суток, а песня это что-то очень хорошо поддерживает.
– Понимаю, – искренне сказал я. – С кем имею честь?
– Гумбольт, – протянул руку журналист.
– Хороший ты человек, Гумбольт, – и пожал ее в ответ.
Когда вернулась Анжелика, Гумбольт стал задавать ей вопросы, а я покрутил баранку в другом направлении. И что-то во мне переменилось. Мой едкий скепсис уступил место уверенности и приятному спокойствию. Я слушал интервью проститутки в прямом эфире и порой удивлялся насколько сильны ее слова.
– Секс, на самом деле, повсюду. А меня так достало нытье ровесниц по поводу того, что у них ничего нет и нигде ничего нет. Я сначала просто решила попробовать новое, до этого были только одни настоящие отношения и… вот и всё, они закончились. Мы были верны друг другу, примерно знакомились с родителями, он мне дарил подарочки, но это всё закончилось. Сейчас ясно, что всё с начала не заладилось, но разве тогда мы это могли понять? Так всегда, нужно идти дальше. Я сначала просто часто ходила на свидания, а потом втянулась. Тем более этот кризис… И я живу, живу по-настоящему, кажется, что, возможно, даже знаю себя, по крайней мере, я намного лучше стала понимать свои желания и язык своего тела. И я доставляю людям радость, хоть некоторые из них, как кажется, вовсе ее не заслуживают. Да и не надо им это, они себя не понимают. Это как с телефонами. Кто бы мог подумать на стыке веков, смотря на телефон с кнопками и двухцветным экраном, что мы будем смотреть на нем как трахаются другие люди. Бред, зачем? Но мы смотрим. Также и с нашими жизнями. Думали про одно, настоящее, человеческое, «высокое», как вот мой друг постоянно говорит, а получаем порно – имитацию того, что нелепо. Да, секс крайне нелепая вещь, – я до сих пор так считаю.
Машина мягко подъехала к подъезду и остановилась. Она ушла на новый час.
– Слушай, Гумбольт, пойдем до фастфуда прогуляемся, есть охота.
– Я в них уже сто лет не был.
– Да я подскажу.