Грязь. Сборник

Год за годом, день за днём,

Я просто влюбляюсь в тебя.

Раз за разом, год за годом…

– Да, – не отрывая взгляда, прошептала она. – Лучший.

– Не дайте им вновь распять Христа! – крикнул Зарёв на прощание и скрылся вместе со всеми.

Аплодисменты, аплодисменты и радостные крики. Это было возвращение. Лена посмотрела по сторонам и увидела Кирилла Златоусцева, стоящего под руку со своей женой. В тот миг они выглядели счастливыми.

А ещё будут осенние дожди. Серое небо растянулось над городом на долгие-долгие годы. Всё промокнет, даже самые недоступные казематы наполняться водой. А когда дождь остановится, чтобы передохнуть, то неспешные шаги будут слышны в маленьком и дремучем саду за фонтанным домом. Большой рыжий кот уже не будет обращать на них внимание. Он сядет посреди дорожек и будет чистить свою пушистую шерсть. Когда-то здесь жила Ахматова… Это перестаёт впечатлять во время прогулки по саду. Ты поднимаешь голову и видишь высокие дома, окружающие это клочок земли со всех сторон, ты слышишь гул неспящих улиц. Да, это всё есть, но оно размыто. И руки не дотягиваются, чтобы схватить их.

Господи, дай нам еще один день

Допив чай, я поставил бокал на ободранный журнальный столик и в задумчивости произнес:

– А тебе снятся чужие женщины?

– В смысле? – встрепенулся Гумбольт, оторвав взгляд от книги.

– Ну, такие, которых ты никогда не видел и не знаешь. Но во сне они играют важную роль.

Мы сидели в красных креслах у окна напротив входной двери, и в вышине потрескавшихся потолков этот вопрос из-за своей неожиданности и туманного значения разразился устойчивым громовым эхо. Но меня это действительно беспокоило. Я внезапно вспомнил, что Она мне снилась и до нашего знакомства.

Гумбольт наморщил лоб и через минуту ответил, повернувшись ко мне:

– Ну, вообще-то, да.

– Чудно, назовем это… мужским.

Она шла по направлению к площади, и вспоминала, как приехала пару дней назад в этот город. Это было бегство. Подавленность, бессилие. Серость.

В окне электрички пролетали серые сухие рощи голых деревьев и покинутые растениями поля. Капли дождя бились о стекло и моментально проносились по нему, оставляя длинный тонкий след из воды. Освещение в вагоне было включено: утро только наступало, а тучи бетонной стеной, высящейся от горизонта до вершины самого неба, закрыли рассвет. Казалось, что если выйти из вагона на полустанке и посмотреть наверх, то высоко-высоко можно было увидеть вершину этой серой стены, окутанную колючей проволокой, и чистое рассветное небо над ней. Сверкнула молния, отразившись тысячью осколков в дожде, блеснув в каждой капле. Пахло пластиком и стерильной чистотой. Окна закрыты, холодом дул кондиционер. Она сидела на мягком сидении и смотрела на эти пейзажи, сравнивая дождь со слезами ангелов. Зевнула, прикрыв рот рукой: она почти сегодня не ложилась.

Этой ночью прошла волна арестов. Большие мужчины в балаклавах и толстых куртках ломали всё и всех, они взяли многих. Жаль только, что в большинстве случаев эти люди были виноваты лишь в том, что знали не тех людей, выбрали не тех друзей. Страшно. Когда карательные отряды правоохранителей ворвались к ним в квартиру на Сталеваров, то Она сидела на кухне и пила чай. Крики, рык команд и оглушающая боль, закрывающая глаза черной пеленой. Её друг успел среагировать – вскочил, кинулся к коридору, но сразу же отлетел обратно: за несколько ударов ему разбили лицо, подняли за руки и бросили на столешницу, доставая наручники, но тут он громко закричал: его бросили на кружку чая. Тонкое белое стекло треснуло и его осколки впились в щеку несчастного, а моментально растекшийся горячий чай ошпарил его раны. Замкнув наручники, подняли, ударили в челюсть и выволокли. Его ноги волочились по полу и сразу же на пороге кухни потеряли тапочки – дальше босиком. Ей повезло: служитель порядка только заломил Ей руку, а после раздался крик из прихожей:

– Девку не бери, она не нужна. По спискам берем.

– Да как так-то! Ээ, соучастие!

– Закрой пасть! – раздался громкий рык из прихожей.

И Ее отпустили, толкнув на пол. Уходя, боец наступил массивными берцами на Её кисть. Сдержалась, не застонала. Через минуту всё затихло. Она сжала зубы, но слезы все равно потекли по Ее щекам. Она медленно встала и села на табуретку, держась за травмированную руку. На столе все было перевернуто, осколки кружки Ее друга лежали в лужице крови, разбавленной зеленым чаем, которая медленно растекалась по клеенке с яркими нарисованными букетами роз. Звери. Сейчас Она могла в подробностях описать всё, что произошло, тогда же, сидя в одиночестве на кухне, Её трясло; облокотившись о шкаф, Она лихорадочно билась о него спиной, даже не замечая этого. Сердце пыталось вырваться из Её груди, и, чтобы это предотвратить, Она обхватила коленки руками и прижала их к себе, пытаясь унять тряску. По ноге текла струйка крови из пореза ниже коленки, но и этого Она тогда не заметила. Ей было очень страшно.

После недолго посещения больницы Она доехала до грязной площади трех вокзалов и села в электричку, постоянно оглядываясь на стражей порядка, блуждающих по перрону со скучающим видом. Она уехала из столицы, города, который не проклинал только ленивый. Облавы были и в других квартирах, и Она знала, что уже ничем не может помочь своим друзьям: даже если их не смогут обвинить в сговоре с мятежниками, то что-нибудь подбросят. Это была распространенная практика, никто уже не удивлялся и не возмущался. Все привыкли к произволу. Ей было тоскливо от собственного бессилия. Плечо ныло, а перед глазами всё еще было лицо друга, с которого на пол капает багровая кровь. Она сжала кулаки и сделала глубокий вдох-выдох. Она ехала туда, где у нее еще остались друзья. Всё было хорошо.

За Ее столиком в скоростной электричке больше никто не сидел. Она достала блокнот, ручку из оранжевого рюкзака и начала рисовать сине-белые картинки. Улица, окруженная со всех сторон огромными домами-крестами с кучей антенн на крышах, прохожие в пальто и шляпах без лиц, машины без формы и номеров. И где-то в толпе между ходячими пальто затесалась девочка в синем платье и с глазами такого же цвета. В руках она держала что-то яркое, похожее на звезду. Её белый свет освещал всю хмурую улицу, но никто не обращал на неё внимание.

Она оторвалась от рисования и посмотрела в окно. Вдалеке в ложбинах, над озерами и среди деревьев витал туман. Гроза не собиралась успокаиваться, периодически били молнии, а небо становилось только чернее. Она поправила шарфик, достала наушники и включила плеер. Посмотрела на картинку, потом на ручку, и нарисовала мальчика, который с изумлением смотрел на звездочку в руках девочки. Он был высоким, худым, в мятой куртке и джинсах.. Очень неказистый на вид, но главное было в другом – он заметил девочку. Она положила ручку, любуясь нарисованным. Появление мальчика на рисунке успокоило Её. На душе стало легче.

Она стояла в туалете и умывала лицо. Холодная вода и утро – что может быть противнее. Вагон раскачивался на ходу и приходилось думать о равновесии. Она выключила воду, подняла голову и посмотрела в зеркало, опершись руками на края железной раковины. Вода капала с Её чуть вздернутого курносого носа и подбородка. Летний загар еще не покинул Её лица, но уже заметно «смылся». Несколько локонов Ее рыжих волос намочились и прилипли ко лбу. Она посмотрела в свои темно-карие глаза. Кажется, Она еще больше постарела. Напрягла мышцы лица и широко улыбнулась. Даже ямочки на щеках уже не те. Натянутая улыбка быстро исчезла с Её лица. Она поправила локоны. Ничего, еще поборемся. Оторвала три бумажных полотенца и вытерла руки. Она всегда отрывала по три, это было идеальное число для того, чтобы вытереть руки. Она вывела это опытным путем и каждый раз, отрывая бумажные полотенца, зачем-то думала об этом, будто доказывая себе, что делает всё правильно. Наверное, это всё воспитание – Её воспитывали ничего не ронять, не нарушать и делать всё идеально. Чертово воспитание. Выкинула скомканные мокрые бумажные полотенца и вышла из туалета.

Она вернулась на своё место и снова стала смотреть в окно. Дождь перестал идти еще в пригороде. Электричка ехала мимо разрисованных бетонных заборов. Она улыбнулась: некоторые из них она расписывала сама вместе со своими друзьями, в надежде, что все люди, приезжающие в этот город железной дорогой, будут видеть эти пестрые цвета, узоры, сюжеты, которые сильно выбиваются на фоне серых зданий и высоких заборов. Это должно было стать лучиком Солнца для всех. Несколько рисунков закрашены черной и белой краской, на которой уже появилась куча новых надписей. Несколько закрасили другими рисунками. Где-то поменяли забор. Она вздохнула.

Совсем скоро приедем. Она стала думать, куда же пойдет в первую очередь. Можно было немного прогуляться по главному проспекту, зайти в столовую или кафе, а может, сразу, выйдя из вокзала, быстро юркнуть в один из двух торговых центров, которые здесь поблизости? Там всегда чисто, светло и просторно. Или же сразу на квартиру на Маяковского? Несколько капель упали на окно: снова дождь. Она вздохнула, достала из серого рюкзака дождевик. Он был полупрозрачный, желтого цвета, с остроконечным капюшоном, который делал Ее похожей на гномика из старой детской книжки. В окне мелькнули две фигуры. Показались знакомыми, но поезд ехал слишком быстро, чтобы хоть что-то разобрать. Наверное, показалось. Вскоре электричка начала сбавлять ход.

Она сидела в пабе, повесив дождевик и куртку на крючок, и ждала, когда принесут заказ. Достала яркий блокнот и ручку и стала рисовать в нем то, что приходило в голову. Она часто так коротала время. Через несколько минут Ей пришла в голову мысль, и Она решила ее записать. За одним предложением последовало другое, третье, вдохновение захватило ее, и только милая официантка в чепчике, переднике и маленькой черной шляпке остановила её, с легкостью поставив своей тонкой хрупкой рукой на стол массивную тарелку с омлетом с гренками.

– И ваш чай, – она взяла с подноса большую чашку, над которой витал пар. – Английский, зелёный.

Официантка улыбнулась своими ярко-красными губами и поправила прическу, заведя несколько локонов светлых волос за левое ухо.

– Красивые серьги, вам идут.

– Спасибо большое, – официантка смутилась от полученного комплимента, потупила взгляд и молча отошла.

Проводив ее взглядом и сказав «спасибо», перечитала написанное:

«Жизнь неслась подобно поездам на Московском вокзале. Одно событие сменялось другим, оставляя лёгкий привкус чувств, который вскоре пропадал, и оставались лишь хаотичные воспоминания. А в этом городе особенно. Настоящие наши сокровища оставались в прошлом, были спутаны и необдуманны, ведь надо с утра бежать куда-то, днём работать, а вечером тратить деньги. Времени не было даже для друзей. Мы неслись, как нам казалось, вперёд, не замечая, что уже глубоко завязли в рутине дней».

Она вздохнула: так себе. И о какой рутине дней Она говорит? Вчера Она была в одном городе, сегодня в другом, вот сидит в английском пабе напротив Московского вокзала. На часах было десять утра. Паб был заполнен наполовину. Бородатый бармен ловко подкидывал массивные бокалы и быстро разливал содержимое бутылок по кружкам размером с ведро, удивляя подвыпившую компанию молодых людей. Она положила блокнот и ручку обратно в рюкзак и развалилась в массивном кожаном кресле, стоявшим вплотную к огромному окну. На улице Дождь. Самая частая фраза в серой истории. Сквозь его пелену пролетали размытые силуэты машин с горящими огоньками фар и быстро проходили закутанные в плащи люди. Она поёжилась и оторвала взгляд от окна. Ей нравилось это место. Паб занимал два этажа и был очень уютным. Стены обклеены синими обоями в колониальном стиле, мебель сделана из темно-коричневого дерева и прекрасно подходит к обоям. Под потолком – массивная старая люстра. Металл потемнел вместе с цветочным орнаментом из позолоты. Но это только добавляло благородности дорогой обстановке. В дальнем углу находилась деревянная лестница на второй этаж. Красивые настенные светильники в форме лотоса тепло освещали плавные изгибы перил и строгие ступеньки. Дополняла всё это картина с видом на Лондон XIX века, которая висела над лестницей и привлекала многочисленные взгляды. Это было хорошее место.

Она принялась за завтрак. Молодые люди шумной гурьбой выкатились из паба и по очереди заползли в машину, дико смеясь и громко проклиная этот «чертов» Дождь. Над баром работал широкоэкранный телевизор и рассказывал новости. Она знала, что там ничего не расскажут. Вся страна была в протестах и митингах, но про это ни слова. Только про разгон демонстрации в одном из городов, потому что там удалось выставить всё в удобном для власти свете. На экране показывали бойцов известной силовой структуры, которые в полной боевой выкладке шагали по тёмной площади и нещадно били всех, кто попадался им на пути. Крики, шум, плач. Силовики сбивали людей на брусчатку, били ногами, некоторых оставляли лежать на земле, а некоторых выхватывали, поднимали и уводили. Их разбитые лица специально размывали, чтобы не пугать зрителя. Вот парня с флагом страны сбрасывают с лестницы вниз, избитый фотограф стоит в стороне и продолжает фотографировать, бурая кровь заливает его лицо. К нему подбегает мужчина и прижимает к его ране салфетку. Фотограф рассеяно мотает головой: спасибо.

Она отвернулась. Вот такие зрелища и стали рутиной Её дней. Она быстро доела омлет и отправилась в квартиру на Маяковского. В тот день она встретит там того, кого любила.

Ноги сами поддавались ритму барабана, шлепали босиком по полу, но шлепков не было слышно: удары в барабан заглушали их, не останавливаясь, задавая вечный ритм жизни, становясь пульсирующим сердцем танца. Музыка давала свет во мраке комнаты, она слабым огоньком отскакивала от стен и потолка, колебалась от каждого дуновения ветра, но потом разгоралась с новой силой. Свет был нужен, особенно в этот мрачный и пасмурный день, но оттого более уютный, пусть и дождливый. В такие дни одни и те же капли дождя не высыхают на окне до самой ночи, а светофоры своими чистыми яркими цветами заменяют солнце. Их зелёные, красные, жёлтые цвета отражаются в десятках каплях одновременно, делая из обычных стекол необычные разноцветные витражи. Светофоры мигают, но это незаметно из-за громкого шума капель, бьющих по карнизу. Хотя и на капли никто не обращает внимания, их не слышно из-за бьющегося сердца танца. Книги про рок-н-ролл, подпирающие открытое окно, смотрят чёрными обложками на аллею подстриженных круглых деревьев-интеллигентов и громко вздыхают, шурша страницами. Энергия бунта, скорости, жажды жизни и смерти, обитающая на этих страницах, только усиливает непокорный ветер, который тоже возмущается такому зелёному порядку в природе. Его резкие порывы взъерошивают листья, обрушивают на них ледяную воду с небес. Деревья трепещут, гнутся, но их не слышно, как и самого ветра из-за сердца танца.

Вдоль дороги и аллеи стоят единой стеной, прижавшись друг к другу, чтобы выстоять под столетними грозами, пестрые дома, перебрасываясь цветами своих стен. Сквозь пелену дождя виднеется голубой, серый, красный, жёлтый, багровый, синий (а нет, это уже рекламный плакат). Все они добавляют краску в оригинальные архитектурные решения. Крупные цветы лепнин с длинными лозами и тонкими листьями расступаются, пропуская на фасад головы львов, переходя в особые линии модерна, почерпнутые у берегов самого синего моря (хочется в это верить). Круглые сливные трубы играют в маленькие водопады, заливая мостовую беспрерывными потоками воды, причудливые пальмы в слабо освещенных окнах дома напротив… взгляд продвигался дальше, замечая все больше подробностей этой неповторимой симфонии мокрых улиц. Пусть она была неказиста, прерывиста, с явными ошибками и лишней рекламой, но мы же не в классической Вене Моцарта, нет, мы в свободном северном граде.

Но и этой симфонии на не слышно. Мы до сих пор под властью бьющегося сердца танца: инструмент не замолкает, ноги не останавливаются, они скачут по холодному паркету вдоль обшарпанных стен и высоких окон дальней комнаты, в которую мало кто заходит. Но вдруг барабан затих. Мы испугались: сердце остановилось и огонь исчез в один миг. Без музыки нет и танца. Ноги стоят и мерзнут, мы прижались друг к другу, нам страшно. Танец умер, а что осталось от него? Тишина. Мрачные белые стены и потолки с грязными разводами давят со всех сторон. Они поглотили последний стук сердца. Внезапно раздаётся гром. Мы отпрыгиваем назад. И слышим мир. В нем нет музыки, значит, он молчит. Но мы слышим громкий стук капель о карниз. Капли падают, никого и ничего не боясь. Их много, они шумят, приятно шумят. В окнах промелькнул свет фар, близится ночь. Ноги неслышно подошли к окну и встали на ковёр под подоконником. Мы посмотрели на пеструю улицу, серое небо, вдохнули мокрой свежести солнца дождя и успокоились, ведь музыка снова окружила нас. Только теперь вместо одного сердца бились тысячи и каждое так, как надо. Ноги больше не мерзли. Мы больше не боялись.

В кровати началось шевеление, я отбросил мысли о Зарёве и обернулся. Она подняла свои изящные ручки и сладко потянулась, постанывая от удовольствия. Потом открыла глаза и посмотрела на меня. Её улыбка делала тебя счастливым. В её глазах отражался свет из окна, делая их еще более блестящими и выразительными. За окном пробежала молния, но никто в городе не обратил на неё внимание. Всем было чем заняться. Она опустила руки, отбросила в сторону свой край одеяла и снова потянулась. Её прекрасное гибкое обнаженное тело плавно двигалось, то поднимая одну аппетитную ножку, то другую. Тонкая шея, хрупкие ключицы, слегка колышущаяся от Её потягиваний грудь, плоский животик, узкая талия… Заметив мой взгляд на своей груди, Она выгнула свою спинку вперед и нараспев промяукала.

– Ханна, ты не девочка, а просто персик, – процитировал я строчку из хорошей песни роллингов.

Она внимательно посмотрела на меня, Её улыбка чуть померкла.

– А ведь мы почти потеряли друг друга, тогда, в Танжере. Как там вообще оказались… – Она хихикнула, вспоминая события трехлетней давности.

– Да, Танжер… Шумное место, яркое средиземноморское солнце мягко греет тело, местные бары – душу, а вокруг город, растекшийся по равнине и смело забирающийся по холмам к их вершинам… Узкие древние улочки, пыльные кварталы, белье на веревках, а какие там люди! Меня там обирали три раза, сумасшедший город… Лучшее место, чтобы залечь на дно.

– Ты всегда был романтиком. Очень даже хорошим, – Она подмигнула, подманивая меня к себе. – Да, странное место, но люди всё же живут там как-то. А мы?

– А мы не стали ложиться на дно.

Я сел рядом с ней на край кровати, с которого свешивалась до пола помятая белая простыня. Наши тела и эта простынка были единственными светлыми вещами в комнате, всё остальное темное, мрачное, даже свет заходящего солнца еле-еле пробивался сквозь густые тучи, ливень и стену дождевой воды, стекающую по оконному стеклу. Всё это было похоже на черно-белую фотографию. Она коснулась моей спины пальцами и медленно провела ими вниз, оставляя горячий след на коже. Её тело всегда было горячим. Оно обжигало меня. Но и в Её горячих прикосновениях была своя прелесть и своё наслаждение, я всегда знал, что это Она и никто другой. И тогда я мог быть собой. Она подняла свои стройные ножки вверх и согнула их в коленях. Я провел руками по ним и несколько раз поцеловал нежную кожу. Она знала, что перед Ней не устоять. Театрально прикусила ноготь указательного пальца на левой руке и с удовольствием смотрела, как я ласкаю ее тело. Через пару минут довольно хихикнув, Она опустила ноги, села на кровать и обняла меня о спины, обхватив мою грудь руками и положив голову на плечо.