Ты мою вековуху погибель.
«Все слова благородных кровей…»
Все слова благородных кровей
Не для басни кормить соловья —
А чтоб знать, что за смертью своей
Есть у каждого тайна своя.
Я, из мрака гуляя во тьму,
Там, где жизни прошёл карнавал,
Был свидетелем нынче тому,
Как бездетный старик умирал.
Там держала давно уж родня
Покрывала у пыльных зеркал.
Он совсем не заметил меня,
Он глазами кого-то искал.
Я стоял, безнадёгой заклят,
В полумраке прожив до седин,
И смотрел как пылал его взгляд,
Словно он умирал не один.
Словно мир становился тесней,
Словно руки да ноги вязал.
«Положите, – сказал, – вместе с ней».
Только с кем положить не сказал.
«Я уже так давно не расту…»
Я уже так давно не расту,
Что совсем покривился душой,
И не видно уже за версту
Моей детской надежды большой.
И печально глядит лилипут
Из-под ручки сухой в облака —
На Блефуску отчаянно ждут
От седого козла молока.
Если от облаков не сбежать,
Если в сердце гнезда не совью,
Дай, дружок, напоследок пожать
Комариную лапку твою.
Серёга Ветрогон
Мне память – что гурманам
Кумин и эстрагон,
В ней ходит атаманом
Серёга Ветрогон.
Сергей не за понюшку,
В моём большом дворе,
Легко пускает юшку
Сопливой детворе.
Люта у Ветрогона
Улыбка и слеза.
А на груди – корона,
На пальцах – два туза.
Кривит, как взрослый, губы,
Глотая самогон.
Хоть чёрту врежет в зубы
Серёга Ветрогон.
Со злой, у глаз, морщинкой,
По снегу, по траве,
С голодной рыщет финкой
В потёртом рукаве.
Мне память – как железо.
И как у зверя гон.
Слыхал я – из обреза
Застрелен Ветрогон.
Что сам он выбрал средство
Земной закончить путь.
Серёгу, словно детство,
Легко мне вспомянуть.
Ах, детство. В море мглистом
Ты камень бел-горюч.
Приехал я туристом
На монастырский ключ.
Вдруг в церкви на скамейке,
Под золотом икон,
В потрёпанной скуфейке…
«Серёга? Ветрогон?»
Сидел он, чуть сутулясь.
А прошлое текло.
Сказал: «Вы обманулись».
И посмотрел светло.
Там, где двое – во имя твоё