Биологическая опасность. Последний приказ

Мы с Виталей понимали, что нужно было погасить скорость как можно сильнее, ну и надо было продержать нос приподнятым, чтобы самих не расплющило.

Теперь оставалось только пережить столкновение.

– Лена, я люблю тебя. – сказал я куда-то в пустоту, скорее всего для самописца, если когда-нибудь будет расследование авиакатастрофы, и через долю секунды самолёт на скорости двести семьдесят километров в час коснулся кончиков деревьев.

Время как будто перестало существовать: всё потянулось так, будто кисель: то, что должно значить секунды, растянулось. Я видел всё как в замедленной съёмке, причём такой, какую я видел только у Нолана в его "Доводе".

Меня потянуло вперёд, но это был хороший знак – самолёт терял скорость. Ещё немного времени, и самолёт начал рубить деревья примерно посередине их высоты. Скорость, как мне показалось, была двести пятьдесят. Я инстинктивно вздёрнул сайдстик в надежде погасить скорость, но раздался злой мужской голос уже на русском, красноречиво объясняющий, что пилот совсем уже заврался. Этакое “последнее китайское предупреждение” для особо одарённых пилотов:

– ВОЗДУШНАЯ СКОРОСТЬ МАЛА! ВНИМАНИЕ!

Угроза сваливания. Дилемма. Если продолжить держать сайдстик в таком положении, скорость может упасть, и тогда нам всем конец – самолёт просто вмажется в землю, причём плашмя и превратится в кусок бесформенного металла. Но с другой – я не теряю скорость, но тогда я точно гибну от перегрузки при ударе и последующем разрушении самолёта. Но ещё – время. Его оставалось очень мало, но это и в плюсах: скорость погасится недостаточно, и хвост может быть, уцелеет…

Самолёт коснулся земли, но не так, как я рассчитывал – отказавшие в ненужный момент закрылки левого крыла привели к тому, что мы сначала коснулись земли не хвостом, а правым крылом, тут же начавшим разрушаться, и лишь потом о землю ударился и фюзеляж.

Грохот же при этом стоял неимоверный: сначала сильный удар о землю, потом сильный скрежет, чуть не вытряхнувший позвоночник, как будто что-то оторвалось, всё мельтешит, на приборах ничего не прочитать, потом ещё скрежет, опять сильный удар, ещё скрежет лопающегося от критического напряжения металла, и наконец, всё потемнело. Последнее, что я запомнил – лобовое стекло, мгновенно приблизившееся к моему лицу.

Говорят, что перед смертью жизнь проносится перед глазами. Этакий “защитный механизм”, чтобы мозг мог успеть обдумать жизнь и приготовиться принять смерть. И ничего подобного! Никаких эмоций, кроме сожаления, что я больше никогда не увижу Леночку, нашего малыша, который будет расти без отца. Нет, конечно Лене помогут, но отец – он и в Африке отец. Никакой отчим не заменит отца.

На этой мысли я потерял сознание…

Я начал приходить в сознание только от того, что нога взорвалась болью, а тело как будто было подвешено… Стоп, чего?

Превозмогая дикую слабость, приоткрываю глаза и понимаю, что меня несут по салону самолёта, схватив за ноги и под руки, как ту тряпичную куклу.

– П… парни? – вырвалось из меня сиплым звуком, совсем не похожим на речь.

– Помолчи, Фриц… Отлетался в общем. – сказал Жека так, как будто у меня в ушах была вата.

Сознание то уплывало куда-то, то возвращалось, и я видел нескольких спецназовцев, которые возились со мной, но я не мог понять, что они делали. Просто не мог, словно мозг и глаза были в тумане. Не в том, какой бывает после пробуждения, а незнакомый, даже от алкоголя такого не было. И вместе с этим туманом была какая-то необычайная лёгкость, как будто я способен на всё.

Я даже не понимал, сколько прошло времени, но вроде как не слишком много, как мне тогда показалось…

_____________________________

[25] ETOPS – правила полётов над океаном, предусматривающие возможность долететь до любого аэродрома, располагающегося в определённом промежутке времени полёта (120 или 180 минут). МС-21 никогда не сертифицировался по нормам ETOPS-120.

Глава 9: Спасшиеся против…

«То, что меня не убивает, делает меня сильнее.»

Фридрих Ницше

20 мая 2029 года. Посёлок Курьяново, Костромская область, Россия. 16:31 местного времени. Фельдшерско-акушерский пункт

Я пришёл в себя не плавным пробуждением, а резко, как от кошмарного сна. Проснулся я как ни странно, от того, что в правой ноге что-то неприятно так мешалось. Опускать взгляд не пришлось – нога была подвешена выше уровня тела. Именно это, а не место, где я проснулся, заинтересовало меня. А очнулся я в какой-то больнице. Рядом лежал Вася, с загипсованными ногами. Он что-то смотрел в своём телефоне, и даже не обратил внимания на то, что я пришёл в себя.

– О, народ! Фриц очухался! – воскликнул Коля, заметив, что я проснулся. Я едва смог увидеть, что его левая рука была на подвесе.

– Ага, всем тоже доброе утро. – сказал я.

– Какое утро? Вечер уже! – ответил Вася. – Ты чего разлежался тут? Замедлил продвижение отряда!

– Ты это делаешь не хуже Паши, а местами даже лучше. – заявил появившийся в дверях Жека. – С добрым утром, блин! Заставил ты нас поволноваться. Уж думали, что всё, склеил ласты.

– Что… Что случилось?

– Разбились мы, вот чего.

– П… Помню. Дальше что… было?

Я попытался встать, но Жека меня осадил.

– Тебя сильно потрепало. Несколько порезов на голове, кстати, скула теперь у тебя будет погоду предсказывать. Ещё у тебя открытый перелом ноги, кое-как подлатали в поле, а потом тут, рёбра, сотряс это константа.

– Остальные… как?

– Виталя… не выжил, двухсотый. Вася, Коля, Витя трёхсотые. В основном, ничего серьёзного, только у Васи обе ноги переломало и у Коли рука ничего не чувствует, ну ты и так видишь.

– Чёрт… И как мы дальше?

– Действуем по плану. Полежи пока.

– Так и сделаю… Подожди, ответь на вопрос: чего у меня так сознание кидало после падения?

– Кидало? Поздравляю, ты познал кайф! – пошутил Витя, также вошедший в палату. У него обе руки были загипсованы.

– Чего?

– Того! Мы тебе тройную дозу промедола[26] вкололи, вот тебя и вшторило не по-детски. Пятеро профессиональных спецназовцев не могли тебя утихомирить. А потом и заткнуть, потому что кое-кто так орал на своём немецком, что почти уверен, что ты материл нас. – ответил Жека.

Помните "Семнадцать мгновений весны"? Кэт тогда в бессознательном состоянии кричала по-русски во время родов в берлинской клинике "Шарите". Да, для неё это кончилось плохо, учитывая… да вы и так знаете. Я о чём? Я же родился и первую половину жизни прожил в немецкоязычной среде, и моё мышление полностью построено на немецком языке, и бывает, что мысли просятся наружу, и когда такое происходит, я не использую русский или английский. Просто забываю об этом.

– Ого! – удивился я. – Что, впятером на одного? Не слишком-то и честно, так что матерится имел право. – пошутил опять же я и задал вполне серьёзный вопрос. – В прошлый раз вы Сельчуку морфин давали.

– Запасы кончились, был только промедол из аптечки старше меня наверное.

– И всё равно, промедол…

– Ты под наркотой десятерых стоишь! Так что не надо.

– Надо, надо.

– Ладно… Да, твои джинсы мы порезали, выбора не было.

– Понимаю. Ничего, в рюкзаке должны старые лежать. Потом встану и надену

– Ага, разбежался. Врач тебе напару с токарем и местным Левшой такое придумали, чтобы кости соединить!