На семи ветрах

Третий выключен, нет электричества,
и вибрато из сердца ушло,
по наклонной сползло, как по маслицу.
Дал кораблик нешуточный крен.
Автор лжёт, ностальгически мается,
допевая убитый рефрен.

У себя эти песни украдены.
У отвязанных, вольных волчат.
И стучат барабанные градины –
по земле чёрно-белой стучат,
это клавиши брызжут ударами,
это давнее мне прощено…
Это вспыхнуло сердце гитарное,
и вибрирует болью оно.

Нет, не трио, а долями, третьими –
стали трое счастливых вралей.
Только так ничего и не встретили –
выше дружбы пацанской своей.
Слишком жёстко повязаны узами,
и не будет суровей суда,
чем угар непричёсанной музыки
и весёлый рефрен
«навсегда»…

Анна

Надина книга

Карманный сборник… примитив плаката,
кричат провинциальные штрихи:
на фоне, значит, моря и заката
курсивом – откровение: «Стихи».

Преамбула: «Пишу родным и близким. Я не поэт, обычный человек. Сейчас работаю экономистом. Сын Миша. Дочка Настя. Муж Олег…». Нашлёпана смешными тиражами вся жизнь её… Как блузочка к лицу… Вся правда в немудрёном содержанье: «Подруге Тане», «Дочке» и «Отцу», «На Новый год», «Апрель», «Собака Бумка» и «Памяти моих учителей», «Н. А.» – весьма загадочные буквы, «Село Покровка», «Мамин юбилей»…

Не декаданс, не пошлая агитка, а просто жизнь: то грозы, то лучи. Тюльпаны посадила на могилку… На Пасху освятила куличи… Под первый ливень бросилась из дома… Отборных принесла боровиков…

Тут рядом с рифменно-банальным вздором, засильем штампов – буйных сорняков, вьюнков цеплючих и репьёв дородных (рыдает в шоке садовод-знаток!), вдоль маленькой просёлочной дороги – порой мелькнёт невиданный цветок…

Домашняя, рабочая лошадка, в строке вселенской крохотный стежок. Не выйдет на концертную площадку и не полезет в местный литкружок (где, к слову, заседают пустомели), в программу, в хрестоматию, в музей… «я только для себя», «я не умею», «не бейте, это чисто для друзей». О малом, о своём словечко молвит, не претендуя и не свысока.

Но в горле ком… Подкатывает море, терзая всеобъемлющий закат, – вся даль, не усмирённая под прессом багряных туч, восстала из неволь… Размеренные строки-волнорезы дробят упрямый вал предштормовой. Подводный ток, непостижимый, древний, устал томиться в штилевом плену.

И слово балансирует на гребне…

И брызгами взрывает глубину.

Анна

Наставница

К таким не клеится слово «старая». Из-под ресниц – до сих пор – ожог.

Я приводил к ней ребят с гитарами, стихийно собранный литкружок.

… И как-то сердце качнётся, стронется, а думал – грязью позаросло. Никоим образом не сторонница того, что дан интернет во зло, и нет поэзии после Пушкина, и только правильный слог высок, и странный сюр бытия в наушниках от мира грешного нас отсёк.

Небольно-резкий урок для каждого. Глотаем, морщимся, познаём. Побудешь с нею – потом не кажется, что эти семьдесят не в подъём. Легко трепещут полукасания. Кромешной битвой кричат лады.

А дальше будет – не угасание и пресловутый стакан воды, который надо подать… наверное (не смейте спорить – таков закон!). Но мы в семнадцать ещё не ведаем про выживанье наперекор, глухой февраль, стариковски зябнущий, где призрак памяти не поймать.

И не? дал Бог ей детей. И взял уже – вон тех, на фото, – отца и мать.

Потёртый шкаф, гобелен с оленями и стайка солнечной хохломы. Компьютер прежнего поколения, но в нём теперь поколенье «мы» – мы станем ярче, острей, сценичнее, мы оперимся – уже прогресс. Утратим глупые псевдонимчики: Морская Мара и Лёха Крест… Поймём, как пафосен вой страдальца, как эпатаж нарочито-лжив. А всё святое – поётся, дарится и никому не принадлежит… Звучанье полно, и слово ёмко – спасенье наших гитарных банд.

Она – как девочка возле ёлки. Шуршит коробка, мерцает бант… И новь ночная. И флёр винтажный, а не таблетки и не кровать.

А что в коробке? Не так уж важно,

пока нам хочется открывать…

Анна

Её Школа

Я была молодой, азартной, всё, что можно, вложила в завтра, в избавленье от нищеты. Неуклонно и незаметно совершалась во мне подмена, и теперь я – всё больше ты.

Гулко-праздничные просторы, классы, ниши и коридоры, башни, лесенки и углы. Наконец-то восторги в прессе – о развитии и прогрессе. Долгожданные похвалы.

Приглушённо горят подвески, люстра спит в благородном блеске, восковая плывёт капель… Попечительские финансы. В Рождество непременно танцы, снежный вальс и царица-ель. Эти девочки, их причёски… на глазах неумело – блёстки, впрочем, ладно уж раз в году. Грациозны, смешны, наивны. В холле звонкое пианино верит в девичью ерунду…

Я – изящных искусств палитра, я уверенный глас арбитра, эталон, идеал поэм. Я – пейзажи в парадном холле (то презент знаменитой школе знаменитого мэтра N).

Я – газонный сорняк с обочин, я последний чернорабочий. Я вмешаюсь, искореню – всё, что лезет штришком, нюансом, глухо звякает диссонансом… от портьеры и до меню.

Я – моложе тебя годами. Где я, кто я, лишь твой фундамент, да глаза твои – зеркала. Вот я глажу твои перила… Вот я всё тебе подарила… Даже то, что не обрела. До?ма – радости всей округи, званья матери и супруги, пошлой скатерти кружевной. В сонме ангелов или вредин, прикативших сюда в карете, есть любые, но нет одной…

Гости. Выспренняя беседа. Жёсткость памяти и корсета. Да, столовая недурна. Посетите оранжерею. Сердце. Душно. Я не жалею. Я не женщина, а стена, камень, плитки, панели, крыша, статуэтки в уютных нишах, запах глаженого белья. Утро чёткое, занятое.

Поздно спрашивать: кто ты, кто я. Ты отныне – всё больше я.

Андрей

Возвращение к себе

И снова пауза в словах,
невыносимое затишье…