Светильник у меня один

лекарства в печь, как старый лом.

Я чёлн, работник моря
Нет я не гений, подожди,
я чёлн, работник моря,
несу к устам твоим дожди,
с холодного поморья.
От этих дедов, баб, ребят,
что крестик держат в изголовьях,
глядя в окно, где звездопад,
и мнутся старые зимовья.
И лунный взгляд в серпе зрачка,
да кудри златы от отца…,
но видим старого сверчка,
он от Акимова* венца.
Предел Николин*, рубка в крюк,
над кедрами взметнулся сруб,
тут холод, снег, отнюдь не юг,
теперь развалин конский круп.
Зачем крушили жизнь у дна,
там чресла мати, что земля,
и корни, славы семена,
славянства свечи, вензеля.

*Н. Клюев «Песнь о великой Матери»

Там был Белов В. И
Коргозеро  былинный край,
болот лесистый  календарь,
там озеро из стари в старь,
живого небушка в нём рай.

Земли затерянная стать,
как Китеж в водах и крестах,
ходить, ходить не отыскать,
собачий лай в шести верстах.

Он деревушку охранял,
то быль, народный сказ, скандал,
в трёх соснах – деда пятерня,
загонит в пот, уйди вандал.

Тут дух, причастье и причал,
там тлеет смех, застигнутый врасплох,
для тех кто слово прокричал,
и в книжицу, на русский оселок,
и уволок, в Тимониху,
где Родина и светлый Бог.

***
На крыльце, на косяке
бабочка присела
солнце вякнуло в руке,
тень в крыло влетела,
повернулась в синеве
усики задела,
бабочка как человек,
двинулась на лево.
Всё богатство у неё
совпаденье плоти,
васильковое враньё,
на раскрытой ноте,
Приуныла, замерла,
ветреная право,
надо сфоткать вымпела
из морского права.
Сжала крылышки восстав
в женские причуды,
у коленок нет октав
замужем этюды.
Нежные почти духи,
синенький подснежник,
распечатали верхи,
то крылатых вежды.
Распахнула прилегла
в робкие качели
небом синим расцвела
став форматом цели.

***
Какая жажда, белый снежный ком,
он поперхнётся, от зимы устал,
ад мартовским поспешным ручейком,
что растянулся на седой квартал,
О памяти раскрытой полынья
вонзает холод, зубы визави
стучат, а где же те мои друзья,
все в даль ушли, ты их благослови.
Как молоды… и зубоскалов пыл
в сверканьи солнц развяленной брони,
тот караван на север тихо  плыл
по берегам раздавленной Двины.
Петля дороги мимо деревень,
порой пустых, похожих лишь на  тень,
колодцы холода, испей кремень,
захватит дух и зубы на плетень.
дорога сырь, для гусениц ничто,
а вот болот мешок…, тут на бревно,
оно одно, отнюдь не веток чмо,
находит край, цепляет торфа дно.