их не обманешь солнечной метелью,
они ещё как робкие челны,
качаясь ждут усопшую Офелию.
Страданья все за девичьей рукой
в её глазах доверчиво крылатых,
любовь зелёная не ходит на покой,
она за панцирем и в золочёных латах.
Крылатые слова пинают небосвод,
слеза обиды пала на осину,
и прошлая листва за ветром в хоровод
тревожат загрустившего мужчину.
И хочется кричать…, на веточке черкни,
иль выжги слово на своем колечке,
и снова вспоминая – хохотни,
сидя на розовом от прошлого крылечке.
Солнца донце
Я долго жил в углу одном
за речкой на отшибе,
тут бабкой закалился дом
рябин вобрав вершины.
По осени крылатый ад,
кто громче, кто сильнее,
кровавых ягод звездопад
на радость Дульцинее.
Но время не щадит и их
и бьёт по ним больнее,
и вот остался только штрих,
и крестик пободрее.
Построил сын своё жильё
в кругу, на косогоре…,
тут протекает, там новьё,
где коротать мне горе.
Изба, как новая сосна,
всё блещет, веселиться,
и в вазочке всегда весна,
и в баньке веник злиться.
Но что то ноет изнутри,
как будто непогода,
в ушах под шапкой звонари
и лемех пашет годы.
Ну что же думаю – весна,
пойду, поставлю свечку,
иконка там в углу без сна,
то память человечку.
Сел на порожке, аж затлел,
водицы из колодца,
попил, протёрся, как атлет,
веселье, солнца донце.
***
Отца конечно я не знаю,
его я видел только раз,
он знал, что я как все варзаю,
шёл разговор без лишних фраз.
Закат тогда дрожал клюкою
в печи у западных высот,
до них прошёл солдат ногою,
фашизм изъял из чёрных сот.
Крылечко паровито сохло,
как будто память ожила,
далёкие дрожат всполохи,
то дед зажился у весла.
Он был недавно очень болен,
сказался голод и война,
лежит, не ест седой соколик,
всё вспоминает: Днепр, волна.
Лекарством дочери терзают
а он твердит: «Не то, не то,»
внучок скворчит, пойдём по краю,
одень плешивое пальто.
Плечо мальчонка, палка с боку,
склоняясь до сырой земли,
дошли почти ползком к оброку,
в сарайке к лодке горбыли.
Топорик постучал с поклоном,
срезая ризы из коры,
а вот досочка стала коном,
червовый туз из конуры,
Неделька проскочила боком,
теперь дед первый за столом,
всё замечает дерзким оком,