Военный чиновник

Военный чиновник
Анатолий Анатольевич Подшивалов

Господин изобретатель #2Попаданец (АСТ)
Как выясняется, не все сразу удается попаданцам и здесь их никто особенно не ждет, так как нет производственной базы в стране с преимущественно крестьянским, практически неграмотным населением.

После перипетий судьбы изобретатель решает стать военным чиновником, получив предложение разведывательного отдела Главного Штаба. Продолжает изобретать, что сразу делает его целью для конкурентов и высокопоставленных лиц, желающих убрать выскочку подальше от трона: не дай бог он будет претендовать на их кусок пирога. Такие «доброжелатели» устраивают очередную каверзу, в результате чего он оказывается на госпитальной койке. Но и здесь неунывающий изобретатель времени не теряет, защищает магистерскую диссертацию и продолжает изобретать. Выйдя из госпиталя, остается не у дел и получает поручение организовать миссию в Абиссинию.

Анатолий Подшивалов

Военный чиновник

© Анатолий Подшивалов, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

***

Анатолий Анатольевич Подшивалов (1957–2021)

Говорят, что писатели уходят в придуманные ими миры,

но они всегда с нами и живы, пока читают их книги.

Пролог

Пожилой инженер-математик попадает в тело юного юриста-неудачника, а на дворе – 1889 год, Москва, Замоскворечье, 2-й Казачий переулок. Взяв, как бывший подполковник ВВС, на себя лидерскую роль, с чем, безусловно, согласился реципиент, он решает изменить историю России к лучшему. С этой целью вместе с мужем тетушки – аптекарем и химиком-любителем Генрихом Циммером, главный герой изобретает несколько анилиновых красителей и попутно получает уже синтезированный тридцать лет назад в Германии тринитротолуол, который при соответствующем подрыве может быть сильной и в то же время безопасной при хранении взрывчаткой. Также изобретатели подходят вплотную к синтезу сульфаниламида, известного как стрептоцид, но на пятьдесят лет раньше, чем тот был внедрен в клиническую практику. Успехи отечественных химиков привлекли внимание немецкого агента, который пытался завербовать Генриха Циммера, немца по национальности, и, потерпев при этом неудачу, уничтожил лабораторию, подорвав ее. Генрих погиб, а герой повествования обгорел, пытаясь вытащить дядю из огня, и с сильными ожогами был госпитализирован, однако через некоторое время поправился, хотя следы ожогов, естественно, остались. В ходе расследования взрыва герой знакомится с жандармским ротмистром Агеевым, который находит виновного. Ознакомившись с материалами лаборатории, Агеев помогает организовать испытания тринитротолуола, получившего сокращенное название ТНТ (ТриНитроТолуол) в Михайловской артиллерийской академии, однако они получают неблагоприятный отзыв – вещество не удается подорвать. Изобретатель уезжает в Санкт-Петербург, там знакомится с известным химиком-артиллеристом штабс-капитаном Панпушко и добивается хороших результатов использования ТНТ в артиллерийских снарядах и ручных гранатах (совместная разработка изобретателя и Панпушко). Попутно наш герой через Дмитрия Ивановича Менделеева добивается испытания своего сульфаниламида (вещество СЦ, что означает Степанов – Циммер) в Военно-медицинской академии, но, несмотря на прекрасные результаты, полученные в клинике профессора Субботина, члены ученого совета «заклевали» изобретателя: какой-то молодой выскочка-юрист будет учить их, маститых профессоров, как лечить больных. Жили без этого СЦ и еще проживем… Трагикомически заканчиваются и испытания ТНТ в гранатах (ручных бомбах Степанова – Панпушко). Непроинструктированный офицер по приказу генерала, введенного в заблуждение кажущейся легкостью обращения с новым оружием, забросил взведенную гранату прямо под ноги генералам, и наш герой в последний момент, оттолкнув в грязь заместителя генерал-фельдцейхмейстера, ухитряется столкнуть гранату в яму и предотвратить катастрофу. Вымазанный в грязи генерал, не поняв, что ему только что спасли жизнь, устраивает скандал, и испытания проваливаются. Агеев, ставший полковником и начальником вновь созданного разведывательного отдела при Главном Штабе, уговаривает изобретателя занять пост его заместителя по техническим вопросам. Изобретатель едет в Москву, к деду, заручиться его согласием, поскольку уже запустил производство СЦ и ТНТ на его заводе.

Глава 1

ДЕЛА МОСКОВСКИЕ И ПИТЕРСКИЕ

Сегодня мы с дедом решили навестить Лизу и пойти все вместе на могилу Генриха – годовщина как-никак… Лиза к нам вышла, но глаза у нее были красные, заплаканные. Выяснилось, что ей не разрешили пойти с нами на кладбище, мол, какой-такой муж, скоро будешь «Христовой невестой», пора кончать с прошлой земной жизнью и подготовиться к новой, праведной, под другим именем. Дед аж в лице переменился и покраснел – где это видано, чтобы жену на могилу мужа в годовщину его смерти не пустили? Я побыстрее его увел, и мы пошли на могилу. Лиза успела поставить Генриху скромный памятник из темного гранита – только имя и годы жизни, ничего лишнего. Случившийся рядом служитель смел снег с памятника и скамеечки и, получив монетку, удалился восвояси. Мы не стали садиться, а постояли и помолчали, помянув Генриха. Потом зашли в старую церковь (дед посещал только старые храмы, построенные еще до реформы Никона). Людей почти не было, дед перекрестился двумя перстами, я – традиционно, потом мы про себя, беззвучно, помолились, поставили свечки за упокой души и вышли. По дороге домой дед сказал, что не нравится ему эта обитель, жадная тут настоятельница, торопит Лизу с постригом, чтобы прибрать к рукам дом и аптеку. Я согласился, у меня сложилось такое же впечатление: не будет Лизе здесь мира и успокоения, страдает она.

Потом я поехал в Первую Градскую, куда меня привезли ровно год назад, нашел Леонтия Матвеевича и вручил ему чуть меньше фунта сульфаниламида (дед попросил горсть оставить, чтобы сравнить с тем, что получится у него на заводе).

Доктор был рад меня увидеть, спросил про здоровье деда, похвалил мой внешний вид (я сказал, что следую всем его советам). Потом я рассказал про испытания в Военно-медицинской академии, про свой провал, естественно, говорить не стал, рассказал, кто синтезировал и как проводились исследования на больных у профессора Субботина. Оказывается, Леонтий Матвеевич его знает, то есть, конечно, приятелями они не были, но он слышал выступления Субботина с лекциями в Московском университете, и мой бывший лечащий врач с уважением относился к нему как к специалисту. Я тоже сказал, что его статья в «Вестнике» произвела впечатление в Академии, многие считали, что такого быть не может. Я высказал мнение, что это оттого, что на первой фотографии, плохо переданной при печати в журнале, я выгляжу слишком черным: мы-то знаем, что это от копоти, а коллеги подумали, что это обугливание тканей, пусть даже поверхностного слоя кожи, но ведь тогда это 25 процентов тела в виде ожога IIIА степени[1 - Ожог 3-й степени, занимающий 25 процентов поверхности кожи – проблема для медицины и в двадцать первом столетии, со всеми противошоковыми мероприятиями, антибиотиками и стерильными палатами, выживают лишь немногие.], а с такими повреждениями в девятнадцатом веке не живут (просто погибают от шока). Я сказал, что в клинике Субботина были получены хорошие результаты при лечении СЦ довольно обширных ожогов II степени и ограниченных ожогов IIIА вроде тех, что были у меня на дистальных фалангах – на подушечках пальцев. Леонтий Матвеевич с благодарностью принял препарат и обещал проинформировать об опыте применения.

– И поторопитесь со статьей о результатах лечения СЦ, – сказал я на прощанье, – а то питерцы обскачут.

Потом поехал на телеграф, отбил Агееву телеграмму с одним словом «Согласен» и вторую, для Менделеева, в которой сообщал, что буду в Петербурге на следующей неделе и останусь надолго, и что можно отправить мне на адрес «Астории» записку или телефонировать о времени удобной для профессора встречи.

Затем я заехал в ювелирный магазин фирмы «Эдуард», официального поставщика орденов Капитула орденов Империи и выбрал из готовых знаков ордена Святого Станислава 3-й степени орден на пятиугольной колодке с красной ленточкой с белыми окаймляющими полосами, предъявив Императорский Указ и внеся в Капитул 15 рублей. Орден мне понравился, как всякий военный человек[2 - Напомню, что в прошлом наш попаданец был подполковником в военном НИИ, где занимался математическим моделированием (см. 1-ю главу 1-й книги).], я питал определенный пиетет к знакам отличия. Сам орден был в виде красного эмалевого креста с раздваивающимися концами, между перекладинами креста были припаяны ажурные двуглавые орлы, в центре – финифтевый медальон с зеленым венком с наружной стороны. С обратной стороны на медальоне были буквы SS в виде вензеля – я сообразил, что по латыни это означает Святой Станислав, так как орден польский и был включен после присоединения Царства Польского[3 - В описываемое время – так называемый Привисленский край на месте упраздненного Царства Польского, так было велено именовать после подавления польского восстания, однако в титуле государя осталось «Царь Польский».] к Империи, вместе с орденами Белого орла и Виртути Милитари (военной доблести), впрочем, последний был среди российских орденов совсем недолго. А вот Станислав прижился и был младшим орденом, который, как правило, получали чиновники за выслугу лет.

Про орден мне напомнил Агеев, так как представляться по начальству мне нужно будет в мундире с наградами. Еще он сказал, что надо привезти метрику со справкой о крещении и диплом об окончании университета, но этим я решил озаботиться после обеда.

Пообедав, я зашел к себе и переоделся в старый сюртук и брюки, надел старые ботинки, почистив их, естественно, и взял темные очки, которыми пользовался в больнице и которые первое время рекомендовал носить доктор на прогулках при ярком солнечном свете. Диоптрий они не имели, и я носил их поверх своих обычных очков. Нарядившись таким образом, я доехал до Второго Казачьего и, не доезжая сотни сажен до матушкиного дома, отпустил извозчика и, сгорбившись, шаркающей походкой отправился в «набег».

Войдя во двор, я обратил внимание, что у каретного сарая двери наглухо закрыты и сена не видно, а поленница дров уж очень хилая. Встретили меня вовсе не Антип с Глашей, а крестьянского вида тетка в низко повязанном платке. На вопрос, дома ли барыня и где прежние слуги, она сказала, что про слуг не знает, съехали, а вот барыня дома. Я велел доложить, что пришел ее младший сын Александр. Скоро тетка вернулась, пригласив меня пройти в дом. Во флигеле было грязновато и везде было запустение, кроме того, было холодно: судя по всему, печь не топили, тем не менее я отдал тетке пальто и, поёживаясь от холода, проследовал на барскую половину. Маменька встретила меня в гостиной, там тоже произошли изменения: в шкафу уже не было гарднеровского сервиза, подозреваю, что не было и столового серебра. Маменька куталась в теплую шаль и натянуто улыбнулась:

– Сашенька, сыночек мой дорогой, тебя уже отпустили из лечебницы? – с деланой заботой пропела она. – Как ты себя чувствуешь?

– Чувствую, конечно, не очень, – ответил я со скорбью в голосе, – но все же лучше, чем было, вижу только плохо… и перчатки приходится носить, а то барышни пугаются, а они (перчатки то есть) быстро снашиваются, а стоят дорого. Что же вы не приходили больше в больницу, я так ждал…

– Да-а, – неопределенно протянула маменька, – что же ты от меня хочешь?

– Я решил на службу поступить, в архив, помощником архивариуса. Вот, пришел за своими документами.

– В архив, это, конечно, хорошо, – протянула маменька.

Но тут из соседней комнаты раздался мужской голос: «Марыся, с кем ты там лясы точишь, поди сюда…» Причем окрик был не брата Ивана, а человека постарше. Я услышал через открытую дверь: «Так это и есть твой пшеклентый байстрюк?[4 - Проклятый ублюдок (польск.).] С Иваном не знаю, что делать, еще и этот притащился, гони его в шею». Дальше разговор пошел по-польски, а вскоре маменька вернулась с тонкой пачкой бумаг.

– Вот, Сашенька, – все на месте: метрика, выписка из церковной книги и твой диплом, все сберегла, – гордо заявила маменька, будто подвиг совершила, отстояв их у кого-то, кто хотел отнять. – А живешь ты где?

– Живу пока у Лизы, она в обители, и я дом сторожу, а то бы все разворовали давно.

– В обители? – услышав про бесхозный дом, что-то начала прикидывать в уме маман. – Она же в сумасшедшем доме была, выходит, ее выпустили?

– Значит, вылечили Лизу, она же от горя помешалась, а время лечит, – ответил я, – но дом и аптека скоро отойдут монастырю – Лиза так распорядилась, поэтому можно я поживу здесь?

– Дорогой Сашенька, – елейным голосом протянула маман, – я не успела тебе сказать, что я на днях выхожу замуж за Казимира Болеславовича. Пан Казимир – отставной уланский ротмистр, и он сделал мне предложение, поэтому мы скоро обвенчаемся и уедем в Варшаву. (Интересно, а не тот ли это улан, с которым «застукал» маман Генрих, вот ведь точно говорят, что старая любовь не ржавеет.)

– Марыся! – вновь подал зычный командирский голос улан, будто командуя эскадроном (сейчас точно скомандует «пики к бою, рысью марш-марш»). – Я еду на скачки, где мой цилиндр и монокль?

– Сейчас, сейчас, Казимеж, – захлопотала маман, выскочив из комнаты. (Ишь как забегала, небось, улан ее поколачивает.)

– Да, и денег дай, – грозно потребовал пан Казимеж, – ассигнациями и серебром, что я, десятками да пятерками буду с извозчиком расплачиваться?

– Казимеж, – запричитала маман, – у тебя же еще вчера были деньги! Ты опять играл?

– Марыся, ну какой же я шляхтич, если не могу угостить товарищей, – оправдывался отставной улан, – да там и было-то денег всего ничего – десятка с мелочью. – Дальше на повышенных тонах пошел разговор по-польски, после чего раздался звук пощечины, пан Казимеж (он оказался лысым, плюгавым и кривоногим), с цилиндром в руках и пальто внакидку, чуть не бегом выскочил из комнаты, пробежал по коридору, хлопнула дверь и ясновельможного пана и след простыл.

Из комнаты, где состоялся разговор, вышла, утирая кружевным платочком глаза, маменька, на щеке у нее краснел след пощечины. «А, так вот кому прилетело», – подумал я и произнес:

– Маменька, а покушать у вас есть, а то я с утра голодный…

– Милый Сашенька, мы печь топим раз в день, вечером, и тогда у нас горячий обед, а сейчас у нас нет ничего, – ответила маман с некоторым смущением.

– Маменька, раз вы дом продаете, ведь нам с Иваном тоже доля положена?

– Ах, Саша, ну что вы все такие меркантильные! – маман изобразила оскорбленную невинность. – У нас полно долгов, только бы расплатиться. – И я услышал длительные рассуждения про жадных ростовщиков и воров-скупщиков жилья, из чего сделал вывод, что не только мне, но и братцу Ивану ничего не обломится.

– Ну что же, – сказал я, встав и заворачивая в старую газету свои документы, – если мне здесь в корке хлеба и мятой пятерке отказывают, я, пожалуй, пойду. Прощайте, маман, будьте счастливы со своим паном Казимежем, если сможете.

На следующий день я с дедом поехал на его фабрики в Купавне. Я не был там больше года, за это время особенно ничего не изменилось, лишь начинал строиться новый цех (как объяснил дед – для ТНТ) в стороне от других строений.

Я спросил, когда он будет готов (здание строилось из деревянных балок, которые затем будут обшиты досками), дед ответил, что через месяц-полтора можно начинать выпуск продукта. Химиков уже подыскали в Московском университете, в основном из молодых выпускников, закуплена лабораторная посуда и оборудование. Дед хотел, чтобы я побеседовал с химиками и устроил им что-то вроде экзамена. Это мы отложили на завтра, их же еще пригласить сюда надо. Но дед ответил, что в конторе есть телефон и телеграф, поэтому сейчас протелефонируют в Московское представительство, они оповестят кандидатов, и назначим экзамен на завтра, в час дня.