Сунул я Юрке велик, влетел в серёдку.
Низко всё в батумском вокзальчике, темно, на подпорках.
Жёлтый ящичек сиял солнышком в этой сонной заброшенности.
Мне вспомнилось, именно такой ящик я уже где-то видел.
А может, именно этот ящик я видел?
И было это давно.
В детстве.
Сразу после войны мама часто ездила под воскресенья в Батум на базар. Привозила всякий раз полную соломенную кошёлку – а кошёлка у нас, как мешок, – всякой морской дешёвой дичи. Нырки, окунёшки, вонючее дельфинье сало.
Однажды раз я уже засыпал, когда мама сказала, что поедет с Митькой в Батум. Я заканючил (мне было лет восемь-девять):
– И я! И я!
– И ты, и ты, – засмеялась она. – Спи.
– А возьмёте?
– Спи. Обязательно возьму.
На радостях я подскочил, упал и пропал. Заснул как убитый.
Но вовремя и вскочил.
Наши только на порог, я и распахни глазки. Нырь в штаны, прыг в ботинки, на бегу намахнул рубашонку.
– А ты чё так волнуешься? – набычился Митечка, ненаглядный старший братчик. – Знай спи, пионерчик, всем козлятушкам примерчик. Три ж часа ночи!
Знаю, что три. Пока дорога до Махарадзе, то да сё, вот и пять. Поезд на Батум отваливал в пять с копейками.
– Спи, спи, сынок, – подтянула матушка.
– Ка-ак спи? Вы ж обещали!
– Да я ж так… для сна посулила… – конфузливо зарделась она.
Я в слёзы.
– Ну возьмите… Я спомогу Вам чё-нить нести…
Митечка грудь колесом:
– Тюти! Товарищ Крикуненко, не давите на нервную систему. Не поможет. Плацкартные места в нашем вагоне все заняты. Без сопливых обойдёмся!
Им уже край надо выбегать.
Я исправно реву, реву всё авральней.
– Мытька!.. Сынок!.. Ты ж размышлённый… – ублажает мама Митечку. – Да хай йде.
– А я говорю: хай на здоровье спит! Крепше будет!
– Ноги-то его!
– А таскай я? Этот халдейка через пять минут по щиколотку стопчет скакалки, ухекается. Чего делать будем?
– Ми-итечка… бра-атичек… ро-одненький… – несут меня слёзы. – Я оч-чень хочу с Ва-ами…
– Я тоже оч хочу. Брысь под одеяло!
Они пошли.
Я следом. До ворот дошёл.
С внезапу Митечка дёрнулся ко мне коршуном, отсыпал порцию братских плюх, и я с воплями лечу к дому.
Митечка с благородным чувством свято исполненного долга отбывает к матушке.
Пристанывая, я поворачиваюсь, скребусь за ним.
– Шмындя!.. Ну, куда ты прёшь? Беги, беги!.. Я тебя, коркохвата, голодным туркам на шашлык за рупь двадцать сдам!
Продажа меня пугает. Я примерзаю на месте.
Митечка в досаде:
– Блин блинский! Чего буровлю?.. Ну какой тыря-пыря захочет на тебе рупь двадцать терять? Я тебя туркам подкину!.. Забесплатно!.. Приплавлю к границе, то-ольке ш-шварк через колючку по той бок. Тебя на лету и подстрелят, как гадского шпиона.
– Ну ты всё сказав, шо знав? – засердилась на него мама. – Хватэ молоть. Сам-то знаешь, где та граныця?
Страхи ссыпались с моей души. Раз не знает, где те турки, так как он меня им сдаст?
Ночь тёмная. Черно, как на Плутоне.[117 - Плутон – самая отдалённая и самая холодная планета Солнечной системы, куда никогда не доходят лучи Солнца. Температура на поверхности Плутона – 230°C.] Страшно идти одному далеко от наших, страшно и возвращаться одному домой. Я вслушиваюсь в шаги, на пальчиках почти вплотную подтягиваюсь к нашим. И ухо держу топориком. А ну Митечка кинется ко мне спустить пар, надо успеть отско-чить на безопасное расстояние.
Он ещё много раз кидался ко мне, я едва успевал отбегать назад и снова летел следом.
Наконец маме надоело наше повсеночное бегатьё, поймала она бузилу за руку и не отпускает.
Я прижался к маме с другой стороны.
Тёплая мамушкина ладонь легла мне на голову, и слёзы сами посыпались у меня из глаз.
Весь батумский денёк я бегал исправно. Как ртутный кочеток.