Жених и невеста

Добежала – стоп!

Дыньку[11 - Дыня – голова.] свою в кусточек, ягодку кверху и в такой бесстыдской позитуре стоишь-отдыхаешь. Для надёжности натуго закроешь глаза, уши заткнешь и радёшенька-рада.

Как же!

Раз головушка в кустах, никакая лесина не посмеет накрыть тебя. До смерти уверена, что беда тебе и пальчиком никогда не погрозит.

Ан нет…

Судьба всё ж уронила сосну мне, непутёвой бригадирке, прямо на окаянную копилку[12 - Копилка – голова.] – куцапым суком в самый затылок.

Вырвали сук из головы.

Волоса, как потом говорили мне, не видать. Всё кровь!

Что делать?

Делянка наша у чёрта за межой. Ни до какого селенья за день и на аэроплане не докувыркаешься. А и докувыркаешься – утрёшь нос и назадки.

Война.

Лекарствия да врачей и на худой помин нету.

Тамошняя бабуша одна – а дай ей Бог доли! – вспомнила старое средствие. Навела на погожий ум.

Выплеснула из ведра воду. Скомандирничала:

– А ну-ка, девонюшки! А ну-ка, девьё! Скорей давай по порядку садись да до?йся!

Напруденили девушенции с полведра.

Воткнули меня балбесной башней в то ведро и ну промывать.

А соль.

Заело. Я в память и вернись.

Гляжу, а на всем разбросаны взбитые перины снега. Гляжу и дивлюсь, будто впервые вижу те перины. Будто впервые вижу и инёвые кружева, и в наледи хвоинки…

С неделю провалялась я в бараке чуркой.

Колюшок надо мной всё власть держал.

Он мне и доктор. Он мне и нянечка.

То воды свежей принесёт. То поесть что там подаст. То печку в мороз истопит среди дня, и у меня до самого уже до вечера живёт тепло.

Пока болела – отдохнула.

Как же в лесу сытно спится!

Поотлежалась, оклемалась – Бог миловал, никаких так заражений у меня не завязалось – с грехом впополамки поднялась да и пошла помаленьку снова валить лес.

Да поумней уже.

Не летишь теперь прятать пустую бестолковку в куст, а стоишь и подрезанное дерево правишь куда на простор, где мелколеса поменьше. Клонишь и смотришь, что оно да как.

Всё ж та сосна голосу мне поубавила.

Стала я говорить тише, с малым как вроде хрипом.

А так всё другое что ничего. Без повредительства.

Крепка так, жива, одно слово.

15

Ищи добра на стороне,

а дом люби по старине.

Всего половину года похабил немец нашу сторонушку.

Как только выгнали пакостника в толчки, поворотили мы оглобельки под стон февралёвой пурги к стенам к своим родимым.

Пешедралим с Курбатова.

Со станции…

И чем ближе Острянка, всё живей, внахлёстку, перебираем в смерть усталыми ногами. Всё чаще не одна, так другая сорвётся с ходу на бег. А за одной овцой и весь калган молча понесся вприскок, скользя да падаючи.

Добегаем до возвышенки, откуда наихорошо видать Острянку.

Господи! А где ж Острянка?

Избы где?

Скачем глазами из края в край… Нету…

Глядим друг на дружку… Заговорить никто смелости в себе не сыщет.

В глазах у всех одна надежда: «Может, снегом забило? За большим снегом не распознать…»

Упрели бежать.

Бредем как пьяные. Будто только вот что вошли в крепкий градус.

А сами боимся увидать то, про что каждая про себя уже знала и знала, пожалуй, ещё там, в вологодских лесах.