Жених и невеста

– Дядь Петь! А можно вопрос на дорожку?

– Ну.

– Так когда ж меня мамушка пустит?

– А когда вырастешь… – Золотых замялся. – А когда вырастешь, сам понимаешь, ну хоть с дверь, что ли…

Какое-то время Колюшок постоял в нерешительности.

Просиял.

– Это нам раз плюнуть!

– Да нет, в один антисанитарный выпад не уложиться.

– Начну, дядь Петь, с сейчас!

Колюшок прижался спиной к двери.

– Ма, – зовёт меня, – резните ножом отметину.

Я чиркнула.

Золотых искоса весело посмотрел на Колюшка.

Хохотнул:

– Ну-ну-ну… – И застучал костылями к порожку.

А утром чем свет Колюшок снова присох к двери.

– Режьте, – велит мне, – отметину. Да смотрите, долго ль ещё до тракториста расти. Я буду каждое утро меряться.

17

Носи платье, не складывай,

терпи горе, не сказывай.

В день выезда в поле Зина проснулась первая.

Встала на коленки, сняла с ходиков – висели у неё над головой – гирьку.

Я и посейчас в ум не возьму…

Спала я белорыбицей, вытянула руки по швам.

На починке тракторов так навламываешься за день – до постельки еле доползешь. Руки болят – спасу нет. На ночь по швам только и кладешь. Никак больше не кладешь. А то за ночь и не отойдут…

Спала я, значит, покуда стучали часы. А как стали, как легла в дому полная тишина, я и прокинься. Не с той ли нездешней тиши и пробудись.

Впросонье гляжу, Зина с гирькой под одеялом сидит. Лабунится уже совсем вставать.

Подхожу.

А у самой на душе какая-то смуторная тревога.

– Ты на что это сняла? – вполовину голоса нагоняю ей жару.

– Мам, – потянулась она до хруста в молодых косточках, – ну к чему нам часы? Сами ж говорили, часы на стене, а время на спине… Ну чего зря греметь над ухом? Не по часам же подаёмся в поле. По самим хоть проверяй точное московское время. В нужную пору соскочишь. Ни секундушкой позже!

– А и твоя правда. Пускай тогда стоят, Господь с ними… А ты чё не спишь? Темнотища на дворе, черти ещё на кулачки не бились…

Говорю, а у самой один глаз ворует: дремлется.

– Куда ж его спать? – Зина блином масляным в рот заглядывает. – Шутейное ль дело! Первый выезд!

Я подивилась:

– Как это первый? Ты что, раней в поле не была?

– Быть-то была… Так то ещё до немца.

– А-а. Это другой коленкор.

За нею, заполошной, и я не легла дозорёвывать.

Наладилась убираться.

Вижу, край как ей невтерпёжку, знай спешит одевается-умывается, без стола бегом к своему хэтэзулечке[14 - Ласковое название трактора харьковского завода.] во двор.

Слышу, завела.

Выскочила я на крыльцо в ватнике внапашку да в одних шерстяных ногавках (носках).

– Ты чё, – шумлю, – без завтрика?

Улыбается. За всё проста:

– А безохотно… Спасиб, ма.

– Чего спасибить? Спасибо положь себе за пазуху. А минуту какую пожди – поле не сокол, не улетит! – да съешь что.

– Не-е, ма. Неохота вовсе… Да мне и на пользу. Не поем когда, стройности на кость накину.

– Ну! – накогтилась я. – Враг с тобой, поняй ковыряй свои снега. Я привезу туда… Да смотри мне внимательней!

– Ну что вы. Не бойтесь. Я там все мышиные норки знаю!