А плов всем понравился. Только слегка суховат. Мало было морковки.
– Галя! – говорит мама. – Как вы там, в той горевой Москви, окормляетесь?
– Роскошно, мам! – отвечаю я. – У нас царское трёхразовое питание. В понедельник, в среду, в пятницу.
– Ну вправде? – не отступает мама. – А как разбежаться по работам, вы завтрикаете или бежите натощака?
– По-разному, – уклончиво жмётся Галинка.
Мама показывает ей на меня:
– Ты ему не подчиняйся. А то раз подчинишься, он и вылезет на макушку…
Галинка выскочила в сенцы помыть ложки-тарелки, и Гриша ласково выговорил маме:
– Ну чему Вы её учите? Да где ж это видано, чтоб жена верховодила в доме? Или Вы не знаете, где жена круглошуточно верховодит, там муж по соседкам бродит?
Мама с усмешкой равнодушно отмахнулась:
– Да ну куда он денется? Побродит-побродит и вернётся.
Тут вошла Галя, и Гриша сменил пластинку.
– А вообще, – подал он постный голос, – есть помногу вредно. Одна молодуха у нас так раскормилась, что каравай репнул, как у лошади.
– Как у немецкой? – спросил я.
– Как у русской. И всё время хохочёт-ржёт. К кому ни придёт, сразу деревенская хата превращается в будёновскую конюшню.
30 августа 1986
Книга
Ещё прошлым летом я привёз нутряной замок. И Гриша всё никак не мог его вставить.
Я сегодня сам вставил.
Подаю маме ключ.
– Ма! Вот Вам ключ от тишины.
– Вот спасибы, сынку… Вотушко спасибы… А то Гриша уходит ли в ночь в смену иле приходит ночью со смены – я вскакивай. То закрываешь на крючок. То открываешь… А теперь сам откроет-закроет. Мне не надо вставать… Толька! Я всё забуваю спросить… Ты получил шо-нибудь за книгу?
Я уклончиво посмеиваюсь:
– Нет.
– Э-э-э… Сидел, сидел и ничего… Ты им большь не пиши. Свеклу вон полют за деньги. А ты книжки пишешь за так! Или тебе денюшки не нужны?.. В твои года… Ты ж четвёртый десяток таскаешь один-одиный выходной простюшкин кустюм! Цэ яка житуха?
– Советская… – грустно киваю я. – Зато я могу лишь смиренно повторить за святым апостолом Павлом: «Я научился быть довольным тем, что у меня есть»… Да… Столько в одном костюмишке… Это ж в Книгу рекордов Гиннесса надо стучаться! Глядишь, занесут…
– Занесут не занесут… А за так ты им большь не пиши.
– Не могу остановиться, – отшучиваюсь я. – Разве рыбу отучишь плавать?.. Привык…
– Э-э-э, сынок… Привыкала собака к палке, сдохла, а не привыкла. Не пиши большь! Дали хоть бы ну полсотенки. А то ничё… Не пиши!
– Как же, мам, не пиши?.. Это моя жизнь… Мне уже сорок восемь. И половину из них я каждый день пишу. В стол наворочена приличная горка. Не печатают. Мол, не о том и не так поёшь.
– А ты, – огорчилась мама, – спроси у начальника, кто не печатае, как ему, чёртяке, треба писать?
– Не, мам… Тот издательский бугор мне не указ. У меня свой началюга… – Я положил руку на сердце. – Как мой нашальник говорит, я так и пишу. А вот издаваться… Неправда, когда-нибудь проблеснёт светлое времечко, и всё вырулит на так! Да и… Ну и сейчас не совсем же полный провал. С большими трудами первая серьёзная книга таки вышла в Москве, в солидном издательстве «Молодая гвардия»! Я в шутку-утку сказал, что за неё не заплатили. Почти пять тысяч отстегнули.
– Ну, так щэ можно писать…
– Долги раскидал. Остался в кулаке один пшик… А вбухал я в эту свою первую панночку-книжицу «От чистого сердца» лет пятнадцать!
– На такую книгу не жалко и двадцати, – отвесил Григорий. – Теперь я понимаю, почему Толстой шесть раз переписывал «Аню Каренину»… Ого сколько терпужил дяденька… А какому-нибудь Ваньке лодырю лень читать такой романище, и Ванькя ужал содержание – сделал короче названия книги. В восемь буковок ужал: «Аня, поезд!..» Трудный твой хлеб… Долгими годами сидишь корпишь над рукописью… Притащишь в издательство… И там какой-нибудь пайковый[231 - Пайковый – относящийся к элите.] хмырь, морщась, походя победно водрузит на ней крест, как знамя над рейхстагом… Ну, ничего… Начало заложено. Вышла первая книга. Хорошо! Пруд начинается с капли… Такое впечатление… Очень много ты работал над книгой. Иголкой копал колодец. И выкопал! Нельзя ни слова ни вставить, ни выбросить. Уже забываешь про содержание… Следишь не за содержанием, а за тем, можно ли ещё какое новое ловкое слово услышать от тебя. Писатель – слуга Слова. Ты добросовестный слуга… Хорошая книга! Разве Главсоколу до тебя взлететь?[232 - Главсокол – Максим Горький.]
– Гм… Даже так? Конечно, явный перехлёст. Однако спасибо, брате, на добром слове, – пожал я ему руку выше локтя.
Работа
Мы с Галинкой нескоро поедем назад в Москву. Но мама загодя собирает нам «приданое». Кладёт в сумку мешочки с пшеном и в горечи роняет:
– Толька! Пшено у нас горьковатое. Хороше шиш-два привезут. Мы, остолопы, ездили в Воронеж. Муки сразу не взяли… И муки нету в нашем астрономе. Дожили… Надо Галеньке насыпать кабачковых семечек.
– Они столетние.
– О! Как ты боишься ста лет. Будет и тебе восемьдесят. Узнаешь, как оно работается чисто… грязно…
– Я до восьмидесяти не собираюсь волынку тянуть. В шестьдесят загнусь.
– Сынок… Люди тут в работу кислые. А драться… С двух слов кулаками перекидываются. Драчуки!.. Ты работу себе поденьгастей не наискал? Тебе хоть сто рубчонков в месяц обходится? Гриша получает восемьдесят. Работёнка у нашего дремуши!.. На жопе музли понабивал! Двадцать шесть лет к нему на завод ходю. Ни разушки не застала, шоб он хоть шо-нибудь путящее в руках держал. Хоть той же молоток! Или щипцы… Привсегда сидит-спит на лавочке. В открытую дверь уныло гудит якась машина. Спать мешае.
– Ну зато гудит! – защищаю я Гришу. – Машина работает. А он следит, чтоб работала. Компрессорщик же!
– Я там понимаю… У Митьки работёнка… Варють железо… Може, наглотался… Тилько отскакуе… Почки в камнях. Махнул в Воронеж. Шо ему скажуть?.. Погано живемо… И в Евдакове… Скрозь нам в сараях угловые комнаты… Ты б работёху налапал хоть бы на кислую сотнягу в месяц. Скилько получаешь?
– В восемьдесят пятом как получил за книгу и всё.
– Три годища ничё?!
– Ничего.
– О! Погано! Ты б искал, шоб в каждый месяцок подбегал прибыток… Начальником хуже быть. Начальник отчитуйся перед каждым. А то… Григорий пришёл, картуз кинул на крюк и отчитался.
21 июня 1988