– Это.
– Чичас будя харакиря. – Он мрачно поехал. – Всех же я их, гадов, знаю в рожу! Сколько раз мылились ампутировать у нас велики и от наших райских звоночков разбрызгивались зайцами. А одного стаей одолели. Ляпану прямой наводкой в толпу!
– Не трогай дерьмо, вонять не будет. Лучше смотри, где мой вел.
– Дело. Верного дружика надо выручать. Но его с туполобиками нету. Поговорю…
Юрик остановился рядом с базарной ордой, ступил на подножку с рукояткой.
– Кто из вас, голубки, шпрехает по-русски? – спросил Юрка.
– Эта, эта, эта! Туманишвили! – все в один голос указали на прыщавого слонёнка с глазами навылупке.
– Я знай мал-мал, – заоправдывался слонёнок. – Свой язик потерял, чюжой не собрал…
– Да! Да! Моя твоя не понимает, твоя бежит – моя стреляет! Так понимать?.. Молчишь?.. Однако тума-а-анистый мудрелло. А теперь ты переведи всем своим многа-многа… Дамен унд херен![241 - Дамен унд херен! (нем. Meine Damen und Herren!) – дамы и господа!] Если ещё тронете, – наставил на меня рукоятку, – эта машерочка, – потряс рукояткой, – вежливенько погладит кой-кого по хазарским головешкам… Где веселопед?
– Наш дэвочка катаэтса…На домэ…
– Уже полетела кваквашка до хаты! Как с магазинной обновочкой. Радовать родню… Шу-устрая!.. Фамилия!?
– Эйо памили будэт Хватадзе-Тунеядзе. Домэ эйо туда…
Мы в проулок, куда нам показали.
Поворота через три вынырнула разбойная бабариха.
– Ка-а-кие окорока пропадают!? – пошатал Юрчик голову по сторонам и поцокал. – Кошель, как мешок! Развесила, понимаешь, жопьи ушки[242 - Жопьиушки – жировые отложения на пояснице.]… Бога-атая коровя! Да что там коровя?! Бегемотиха!.. Впервые вижу, чтоб бегемотиха ехала на козе!
– И каковски моей бедной козке? Кряхти, а вези. По?том, поди, обливается. И некому вытереть пот.
Юрася обогнал её. Вышел.
С подчёркнутым почтением голоснул. Как голосуют все, когда ловят попутку и хотят очень понравиться шофёру. Иначе кто ж тебя подберёт?
Чалдонка крысино шикнула на него, покатила дальше.
С разинутым от удивления ртом Юраня медленно опустил руку, и в три прыжка настиг её, чинно ухватился за багажник. Тормознул.
– Хули!.. ули… ган!.. Бандыт! Чаво нада!? Чаво нада? Моя велсапе!
– Твоя!.. Не наводи хренотень на плетень! Твоего тут только обвислый элеватор. А велосипедио всё-таки, извини, во-он того в кабинке юного пионэрчика-пэрчика. Отдавай смирно, а то наживёшь рак головы!
Деваха разопрело глянула на меня и даже ухом не повела.
– Она мнэ била! – вдруг заверещала трясозадка. – Кров здэлала! – Задрала юбку, тычет в царапушки на синюшных окороках. – Ско-о-око кров!
– Ведро! – подсказал Юрка.
– F,f! Вэдро! Полни!.. Так била!
– То, зеленок, твоя дурца тебя била. Отдавай нашу прялку, – Юрка приподнял велосипед за багажник. – Отдавай и иди. Пожалуйста, покинь арену, отзывчивая! Ну, без шума… Ах ты невезуха какая… Не можешь без шума… И шалунчики пальчики не отлепляются… Совсем замкнуло на чужом…А мы их, извини, культурненько всё же… Ну зачем, двустволочка, ты так грубо заминировалась?[243 - Заминироваться – испортить себе репутацию.]
Он стал отлеплять её пальцы от руля.
Девища заверещала:
– Нада бэй рус!.. Крэпко бэй! Иди, рус, на свой Рус!
– Она положила на ваш ух болшой глупизди! – вдруг сказал из-за плетня пожилой грузинец с печальными глазами. С лестницы он обирал яблоки с яблони. Перед ним на суку висела высокая круглая корзинка, куда он складывал яблоки. – Не обращайте вниманию на её злые слова. Кто ещё кроме неё так думает?.. Я долгие годы жил на высылках в Сибири… Все в деревне делились с моей семьёй последней крошкой, мы не слышали от русских ни одного неласкового слова. Я люблю русских, и я хочу, чтоб и они спокойно жили на моей земле. И всегда буду отстаивать это. Каждый же пятый грузин вольготно живёт в России! Ка-аждый пя-ятый! И разве он слышит: «Эй, груз, иди на своя Груз!»? Этой дичи не должны слышать и вы. И я буду делать всё, чтоб вы её не слышали. Вот что запомните, милые горькие мальчики…
– Она сумачечи! – в крике толстуха ткнула пальцем в старика. – Бэй нада рус! Бегай, рус, на твоя Рус!
– Тоскливая ты дурцинейка… – вздохнул Юрка. – Не будь тут русских, когда б ещё, задирчивая, и покаталась на велике? У кого б ляпнула? Второе… Да перестань Россия кормить вас своим хлебом… Да если мы, русские, бросим обихаживать ваши плантации да поля – вы ж без Рус не заскучаете?.. Голодуха не склеит вам коньки?[244 - Коньки склеить – умереть.] Ферштейн?!
Он бросил отлеплять её пальцы. С кем нюнькаться?
Крепким рывком он в один миг отлучил её от моего бедного велика. Брезгливо чиркнул ладошкой об ладошку: стряхнул с рук налиплый сор.
Затем обстоятельно положил велосипед в кузов, и мы отбыли.
Где-то позади дробно молотил гром свою копну.
– Илья-Пророк катается на грузовом такси, – пояснил Юраха.
– Уж ты и прёшь, стажёрик!
– А ка иначе? Чай пьёшь – орлом летаешь!
И хвастливо запел:
– Крепче за шофёрку держись, баран!..
Он потискал мою коленку, свойски подмигнул:
– Антоня!.. Дорогой товарищ Антониони!.. Больше скорость – меньше ям!.. Набираю, приятка, высоту! Сегодня папайя отпустил в первый самостоятельный полёт. Вот возвращаюсь. Веришь, радости полные штаны!
За рулём Юрок царь. Как тут и был. Серьёзный. Важный. Ловкий.
– Папайя вроде доволен своим стажёром, – постучал он себя пальцем в грудь. – Обещает к зиме рукоположить в шофёры. Хлопочет перед директором, чтоб машину готовили мне. На папу грех обижаться.
Вот придумай – не поверят.
По батюшке Юрка – Иванович. И Половинкин – Иван. Так что в любом случае Иванович.
– Половинкин как родной?
– Похоже… Родной папахуля заливает, будто в радиатор. Тебе ли говорить? Вечером приходишь, во пласт лежит наш доблестный Комиссар Чук. Начисто отключён, мухе культурно кыш не скажет. Тако бухой!.. Так когда и чему он научит? Сбрасываться по рваному и кидать рюмашки в горло? А чужой дядя кусок с маслищем на всю жизнь подпихивает в руки. Вот и суди, кто родней…