– Ты больше не увидишь Женечку. Отбыла… Велела передать карточку.
Он свис с подоконника, протянул карточку.
Я неверяще подпрыгнул, выхватил её, не удержал, и она сорванным листком скружила мне на грудь.
Меня как переломило всего.
Я слушал Юрку и не слышал, понимал и не понимал. Слова проходили сквозь меня, точно вода сквозь сито. Какая-то подруга… Лес… Групповуха… Московский поезд…
Я остолбенело добрёл до дома, упал в свою люльку и заплакал.
Один? Навсегда один? Зачем я один? Заче-ем?!..
Слёзы рвали меня, и чем больше они выходили, ясности набавлялось во мне.
Что же заливать подушку? Может, ещё увижу?..
Ну да!
Поехали они на батумский поезд. Сядут в Батуме или в Натанеби. Если кинуться сейчас в Натанеби, можно ещё застать. Хоть в вагонном окошке мелькнёт! Хоть на миг, и тот миг будет мой!
Я – на велосипед.
До Натанеби двадцать пять кэмэ. Может, ещё не понадобится скакать в те Натанеби. Может, передумали? Может, уже идут назад?
В Махарадзе я обежал на вокзалишке все скамейки.
Голо!
В Натанеби!
Издали я заметил, как от натанебского перрона нехотя отлипался московский поезд.
Я – наперехват по тропинке к ближнему повороту на бугре.
Выдернул из пазухи Женину карточку, деру к небу. Стой! Тормозни! Дай сесть! Не разлучай нас!
Машинист увидел Женю, оживился. Послал ей воздушный поцелуй, выставил мне большой палец – красавица у тебя девушка! – и распято разнёс руки. На большее меня нету!
От накатившегося стеной вихря покорно склонились в нервном трепете придорожные кусты, затряслись всеми листиками. Шумно захлопотали колёса. Искры высыпа?ло из-под них.
Окна были высоко, я не видел в них лиц, и окна слились в одну светлую стеклянную полосу. Подножки чиркали в четверти от лица.
Вот эту! Эту!
Но проносило и эту, и эту, и эту – я не мог ухватиться ни за одну подножку. Насыпь была длинная, крутая, и я не мог дотянуться ни до одной подножки, всё съезжал по острым мелким камням вниз.
Наверное, уже середина поезда проскочила мимо.
Мысль сесть вытекла из меня.
Снизу, как из могильной ямы, я лишь махал карточкой и по-собачьи скулил:
– Женя!.. Женя!!.. Женя!!!..
Ветер убежал за поездом, подбирая с земли ранний сухой лист, а я остался, и сколько я простоял у железной дороги, я не знаю. Спроси кто, чего я стою, я б не ответил, не смог…
Возвращался я не проворней черепахи, и всё крутило меня повернуть. За спиной оставалось что-то большое моё, чему я не знал слов.
Мало-помалу шалопутный азарт дороги вжал меня в свои клещи, я посыпал живей.
Уже в Гурианте, почти у дома, черномазая ватага разлилась в цепь поперёк дороги, крестами раскидала руки. Стой!
На эту шайку я нарываюсь не впервой.
Смелюки… Стаей на одного!
Едешь из школы – на плетнях лениво висят. То ли сушатся, то ли греются. Грелись бы в работе. Ан нет. Эти греются на плетнях. И со скуки кидаются тормознуть тебя, подухариться. А заодно и велик отсечь. Эух! Мы, грузины, народ горячий. Семеро одного не боимся!
Ну уж! Мне ли, одному, таких семерых бояться?!
Разлетаешься что есть моченьки, звонишь во все колокола. Прочь с дороги куриные ноги!
Звонок на руле дохленький. Толком не слыхать.
Мы с Юриком перевесили звонки с рулей на вилки. Как врежешь концертино – черти в аду вскакивают! И эти чураки трусливо перед носом размётываются по всей дороге, как куры.
Они и сейчас дрогнули от вселенского благовеста, дёрнули врассып.
Одна молодая бабариха крутнулась, не успела отскочить, влетел я ей на велике в «задний бюст». Застряло моё переднее колесо вместе со звонком у неё между куцыми колоннами ног, и я только кувырк через живую горку сала.
Я думал, навалятся метелить, машинально прикрыл свою больную негнучку правой ногой и руками.
Но кроме меня у них оказалась пожива послаще, позанятней. Мой велик! Стали они рвать беднягу друг у дружки, пошли шелушить друг другу бока. Каждого подпекало заявиться к себе в саклю с наживой, на моём велике. Да вот беда, был-то он один, на куски не порвёшь.
Краем глаза я видел и то, как бабариха, которую я поцеловал колесом в попенцию, задрала юбчонку выше некуда, стала заполошно тыкать в ссадины от моего крыла на бледных, как жабьи животы, колодах, и эти царапки слились в уважительную причину, велик отдали ей. Ты больше всех пострадавше, ты и хватай!
Она села на мой велосипед, как бегемот на чайку. Велик аж плакуче припал под нею к земле, и завихляла она из стороны в сторону, напряжённо погнала.
У меня не было сил ни догонять её, ни даже что-нибудь крикнуть.
Я ткнулся лицом в колкий обочинный сор из мелкого каменешника и затих. Мне было всё равно, что со мной будет. Налети машина, я и тогда не подымусь.
– Молодой человек, напрасно вы воображаете, что лежите на морском пляжу. – Юрик тронул меня за плечо. Сзади попыхкивал дымком грузовик. – Давай подымемся…
Он помог мне встать, подсадил в кабинку.
– Это кодло, – кинул взгляд на гортанное стадо впереди, – отняло у тебя мерседец?