– Смирнова.
– Океюшки! Считай, что ей уже сделали ингаляцию.[205 - Сделать ингаляцию – наказать.]
– А где наши Пеструшкин и Аккуратиха?
– Пеструшкина я отпустил до десяти часов. А Аккуратихой я давно не руководил.
Тут вошла Аккуратова:
– Сев, я скоро умру. Покурила «Дымок»… Проглочу что – слышу, в горле комком стоит.
– У меня те же боли. У тебя будет рак.
– Ну, давай руку. Ты меня утешил. К врачу не надо идти.
– Может, к тому времени научатся оперировать. Отрежут то место, пришьют чего-нибудь… Только… Резать-то режут, да пришивать забывают.
Звонит из Ташкента Таубеншлаг.
Олег ему выговаривает:
– Голубой шлак! Ефим! Я тебе не Сьева, мать твою! Змей Горыныч! Ты сам не пьёшь и другим мешаешь! Дай ему тему для заметки! Радоваться надо, пить. А он – заметки! Я сказал тебе своё фэ. А теперь ты ответь… Ты чего перхаешь, как овца? Молчишь? Махни полбанки – как рукой снимет! Гуляй! Информации никакой нет. Сидим муде чешем. Праздник же на носу! Мы принимаем ваши нежные поздравления и шлём вам свои самым категорическим путём. Вы поднимите там за нас стопку, а мы уж поднимем!
Калистратов:
– Слушайте анекдот про Таубеншлага. Он задал Узбекскому радио вопрос: «Моя жена на всю получку купила двенадцать бюстгальтеров. Что мне с ними делать?» Ответ: «Сшейте тюбетейки. Как раз получится двадцать четыре».
– Раз делать нечего, – тупо смотрит Татьяна в окно, – может, нас пораньше отпустят?
– Пока начальство не поздравит, никого не пустят! – пристукнул Олег по столу. – Вдруг Колесов придёт и скажет: «Я пришёл поздравить с премией Аккуратову, а её нету!»
– Меня он не вспомнит.
– Ка-ак не вспомнит? Ты же член нашего коллектива! Мужского рода.
– Ты говоришь, как Молчанов: здесь нет мужчин и женщин, а есть коллеги.
– И где болтается наш коллега Петрушкин? – заныл Сева. – Просился на двадцать минут, а его нет уже три часа!
Олег рубнул:
– Я всегда ухожу молча и не говорю на сколько.
– Это, – грозит Сева пальцем, – выйдет тебе большим боком!
– Не могу же я сидеть прикованным к стулу! Сидеть и думать… Эх, бывало, заломишь шапку и запустишь оглоблю в коня… Девятого еду в Рязань к Титлянову. Через два дня получите от него заявление об уходе.
Влетает секретарша:
– Не выходить! В полвторого здесь будет митинг!
На собрании Колесов, морщась, сказал:
– Говорить громко не могу. Зубы… Полчелюсти выдрали…
– На чих кошки здравствуй, зубы болеть не станут! – выкрикнул кто-то совет с места.
Колесов кисло отмахнулся и продолжал:
– Помните 52-ой Октябрь? Тогда мы говорили о трудном годе: столетие Ильича, съезд комсомола, выборы. С освещением всех этих задач вы прекрасно справились. Сейчас у нас одно на повестке: достойно освещать подготовку к 24 съезду.
Прошамкав всё это, Колесов тут же срулил.
– Как распорядился главный, – сказал Беляев, – тем, кому делать нечего, можно потихоньку сливаться где-то в районе трёх часов. Но поскольку все мы люди занятые, то уходить не надо. А вольный комментарий к высказыванию главного такой: уходим поодиночке, а не стройными рядами.
– Выкрик с места:
– Надо подготовить список тех, кому делать нечего!
Из другого угла выкрик:
– Запишите меня первым!
Подтягивая штанишки, Сева жалуется Новикову:
– Володь, ты будь готов к тому, что я напишу докладную на Петрухина. Нельзя так плевать в лицо товарищу. Просился на двадцать минут, а нет его на работе уже пять часов! Хоть тут нам делать нечего, так всё же… На работу надо приходить…
Молчанов предупредил:
– Володь! Если в понедельник я не приду, то я взял отгул. В воскресенье я дежурил на выпуске с Фадеичевым.
Татьяна торопливо собрала свои бумажечки со стола и сказала:
– Беляев разрешил мне рассредоточиться. Я сейчас приложусь щёчкой ко всем вам, поздравлю с праздником и марш к тётке. Раз такой холод, суну собачку в сумку, и поедем мы с нею в гости гонять чайковского.
7 Ноября, суббота
Ошибка
Свои ошибки мы обычно отмечаем государственными праздниками.
Б. Кислик
Годовщина Великого Октября.
Проснулся я поздно.
Вставать не хочется.