Тысячелетний путь литературы

Когда на соборе 1503 года великий князь Иван III поднял вопрос о церковных имуществах, Иосиф Волоцкий призвал его на старости лет свершить душеспасительное дело – розыск и наказание еретиков.

В 1504 году под председательством митрополита Симона был созван собор, специально посвящённый искоренению ереси. Видные приверженцы ереси были преданы анафеме и сожжены.

От этого времени до оккупации Москвы поляками прошло сто лет, в этот промежуток и пришлось царствование царя Иоанна IV и каково же было ему? Химический анализ останков царя Иоанна Грозного, проведённый судебно-медицинской экспертизой в наши дни (1963–1964 гг.), подтвердил результаты предыдущих экспертиз 20-х-30-х гг. XX века, утверждавших, что в останках царя имеется большое содержание сильных ядовитых веществ (мышьяк, ртуть). Каких только версий не высказывалось по этому поводу, и все они, как правило, заключали в себе страшные обвинения в порочности самодержца. Ответ же на самом деле на поверхности. Дело в том, что вместе с останками царя был проведен анализ останков людей из его ближайшего окружения, в частности, его жён, которых он якобы извёл, и его сына, якобы им убиенного. Как уже догадались самые догадливые читатели, и в этих останках – тоже обнаружено изрядное содержание мышьяка и ртути. Эти вещества убивают не сразу, а постепенно накапливаясь в организме. Вот вам и болезнь сына Иоанна Грозного, вот вам и царь – «кровопийца». А вывод из этого весьма очевидный: русское самодержавие, которое являлось нерушимой стеной, защищающей русское православие, и российскую государственность изводили под корень всеми возможными способами. И сочинение мифов о «невежестве» и «кровожадности» русских, а также прочих нелепостей – было одним из способов.

«Версия о том, что Грозный Царь был отравлен, стала в народе одной из основных практически сразу после его смерти. Как уже упоминалось ранее, об этом писали и русские, и иноземные современники Царя. Одни историки, как это ни странно, окружили эту версию молчанием. В тех редких случаях, когда никак нельзя было избежать упоминания о ней, фактам придавалась такая извращенная интерпретация, что только диву даешься.

Именно так произошло после вскрытия гробницы Государя в Архангельском соборе в апреле-мае 1963 года. Тогда экспертиза показала, что мощи Царя содержат смертельное количество ртути. Но, несмотря на явные следы хронического отравления, некоторые специалисты поспешили объявить, что это – всего лишь последствия неудачного лечения ртутными мазями застарелого сифилиса.

Об этом писали как в 60-е гг., вскоре после эксгумации останков Царя и его сыновей, так и уже в наше время, когда исследования, ведущиеся с середины 1990-х годов, доказали факт отравления практически всей семьи Царя Иоанна IV. Его мать, Великая княгиня Елена († 1538), первая жена, Царица, Анастасия, († 1560), Царевна-младенец Мария, Царевич Иван Иванович († 1581), Царь Федор Иоаннович († 1598) были отравлены мышьяком и ртутью (1). Таким образом, Царскую семью травили на протяжении 60 лет!» (Манягин Вячеслав Геннадьевич «Апология Грозного царя» Изд. 3-е, испр. и доп. М.: Издательство «Библиотека Сербского Креста», 2004. – 296 с.)

Далее привожу точную таблицу результатов экспертизы:

Содержание яда в останках Царя Иоанна Васильевича IV и его ближайших родственников.

Заключение судмедэкспертизы Министерства здравоохранения СССР

(комплексные исследования проводились с 1963 по 1964 гг.)

Чтобы это понять, не нужно даже рыться в пыльных манускриптах прошлых времён, а вспомнить, как освещали западные СМИ войну в южной Осетии (2009 г.). На Россию и её правительство сложили всех «собак», от которых попахивает пятисотлетней политической «псиной». Кто считает, что во времена Иоанна Грозного было иначе, когда любой слух, любой написанный пасквиль было трудно и проверить и изобличить, тому историческую логику российской государственности не понять.

Опричнина же была способом формирования вокруг Иоанна IV верных и преданных людей, заменяющих нередко бояр-воевод, по своеволию своему не исполнявших приказы царя в точности. И учинять следствия, выясняя причины и выявлять виновных. «И в царствование Феодора Иоанновича (1584–1598),и в царствование Годунова (1598–1605) часть бояр продолжала «тянуть на себя». Эта «самость», нежелание включаться в общенародное дело закономерно привели к предательству 21сентября 1610 года, когда боясь народного мятежа, боярская верхушка тайно ночью впустила в Москву оккупантов – 800 немецких ландскнехтов и 3,5-тысячный польский отряд Гонсевского. Вообще, роль боярства, сыгранная им в подготовке и разжигании первой русской Смуты (начала XVII века) схожа с той ролью, какую сыграла русская интеллигенция в организации второй русской Смуты (в XX столетии). И там, и здесь все начиналось с того, что у части общества мутилось национально-религиозное самосознание, терялось ощущение единства с народным телом «(митрополит Иоанн Снычев «Русская симфония»).

Удивительно только, что при изложении нашей истории часто за основу берут эти мифы и пользуются терминологией придуманной Западными «специалистами». В частности, термин «монгольское иго» – придуман западными историками, а также многое, многое другое. Например, пресловутые «потёмкинские деревни», которых на самом деле никогда не было – тоже западная выдумка. Во время путешествия императрицы Екатерины II в Крым в 1787 году, для осмотра новых присоединённых земель, западная пропаганда, существовавшая уже в те времена, пустила «утку», что Князь Потёмкин показывал ей бутафорские деревни, а Адмирал Ушаков макеты кораблей, поскольку никакого флота у Русских на чёрном море нет..(!) Получается, что турецкий флот был разгромлен бутафорскими кораблями… Ложь о флоте рассеялась вместе с пороховым дымом от залпов русских линейных кораблей, а вот бутафорские деревни до сих пор являются нам, как мираж…

Встречаются в нашей истории мифы и менее комичные, и совсем не смешные – о кровожадности русских. Таким, например, является миф о расстреле 9 января 1905 года мирной демонстрации на Дворцовой площади Санкт-Петербурга, когда группы провокаторов-боевиков, одну из которых возглавлял небезизвестный Гапон, устроили на улицах города перестрелку с полицией. А на утро город был усеян листовками, рассказывающими о «кровавом воскресении», унёсшим сотни, а по заявлению некоторых газет – тысячи жизней. И до сих пор никого не удивляет, что жертвы были, а могил этих жертв – нет. Есть только братская могила, в которой неизвестно кто похоронен, по общим сведениям около 200 человек, собранных со всего города и неопознанных родственниками.

С мифа о избиении в Тбилиси женщин и детей советскими солдатами, пустившими в ход сапёрные лопатки, начался развал советской империи. На самом же деле распоясавшиеся криминальные молодчики, собранные со всей Грузии, избивали пытающихся навести порядок, безоружных солдат обрезками стальных труб и арматуры.

Одним из последних стал миф о нападении тоталитарной России на маленькую, но гордую Грузию. В то время, как грузинские установки «град» стирали с лица земли в южной Осетии город Цхинвал вместе с жителями. Новые мифы – об оккупации Крыма и нападения на Украину, мы с вами наблюдаем воочию.

Но это так, для примера. Желающие могут покопаться и найти множество подобных легенд в русской истории, придуманных европейскими «фантастами».

Под давлением мощной идеологической агрессии Запада во второй половине XVII века происходил умственный перелом в русском обществе. Сильнейшее сопротивление этому оказывали защитники старой веры – ревнители древлего благочестия.

Самым замечательным и известным русским писателем XVII в. был протопоп Аввакум – главный идеолог русского старообрядчества. К старообрядчеству примкнули многие крестьянские слои и простые люди городского посада, супротивные государственной политике того времени. То и другое отразилось в произведениях Аввакума.

Аввакум родился около 1620 г. Отец его священник был подвержен пороку пьянства, мать – великая постница. Уже сама атмосфера семьи как бы представила перед ним два традиционных российских пути – либо к духовному подвигу, либо в омут пьянства. Не приемлет живая русская душа простого сытого прозябания, не находит в нём смысла, если есть рядом униженные и оскорблённые, нищие и голодные сироты, если долг свой Христианский люди исполняют кое-как или вообще не исполняют. Тогда либо в бессилии складывают руки и «опускаются», или, воспламенившись душою, встают на борьбу.

В возрасте 23 лет Аввакум сам стал сельским священником. Жизнь его складывалась трудно. Прихожане не прощали своему пастырю суровых обличений и, бывало, доходили до рукоприкладства. «…дьявол научил попов, и мужиков, и баб, – пришли к патриархову приказу, где я дела духовныя делал, и, вытаща меня из приказа собранием, – человек с тысящу и с полторы их было, – среди улицы били батожьем и топтали; и бабы были с рычагами… Наипаче же попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: «убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!».

Начальники не только грозили расправой, но и пытались сии угрозы исполнить, когда Аввакум заступался за обиженных или проявлял свойственные ему религиозный максимализм и нетерпимость. «У вдовы начальник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери, и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время.

Таже ин начальник, во ино время, на мя рассвирепел, – прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань ево крови, тогда руку мою испустил из зубов своих и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же, поблагодаря Бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на меня он же паки со двемя малыми пищальми и, близ меня быв, запалил из пистоли, и божиею волею на полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он же бросил ея на землю и из другия паки запалил так же, – и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, идучи, молюсь Богу, единою рукою осенил ево и поклонился ему. Он меня лает, а ему рекл: «благодать во устнех твоих, Иван Родионович, да будет!» Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбя, и на дорогу хлеба не дал».

На самом деле ничего удивительного нет, если учесть, что в те времена необязательно исполняли церковные обряды. Обычным было привнесение в таинства православной церкви элементов знахарства, колдовства и всякого рода суеверий. Состояние грамотности населения было к тому времени тоже не лучшим. Вот что говорит о просвещении того времени академик Д. С. Лихачёв: «Рост закрепощения крестьян вёл к падению грамотности. Поэтому в XVI в. число грамотных могло быть меньше, чем в XIV и XV вв. На эту возможность указывают многие признаки». Как не вспомнить тут повесть Николая Васильевича Гоголя «Тарас Бульба»: «Тогдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, риторические и логические тонкости решительно не прикасались к времени, никогда не применялись и не повторялись в жизни. Учившиеся им ни к чему не могли привязать своих познаний, хотя бы даже менее схоластических. Самые тогдашние учёные более других были невежды, потому что вовсе были удалены от опыта». Именно такое учение хлынуло тогда с западных украинско-белорусских областей. Причины падения грамотности населения мы теперь понимаем – это ослабление влияние Православной церкви в результате еретического заговора, раскрытого в 1504г., измен и предательств во времена Иоанна Грозного и ослабления власти и оккупации Москвы польским войском – тайным и открытым наступлением латинства на Православие. Ослабление влияния церкви на население вместе с ухудшением благосостояния (по Д. С. Лихачеву) – неизменно приводит к упадку нравственности и морально-этических норм, а это ведёт к упадку культуры в целом и, как следствие – падению грамотности.

Выполнение даже элементарных церковных правил встречало недоумение не только у прихожан, но и у священников. А протопоп Аввакум был строгим блюстителем веры. «Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обремененна, блудному делу и малакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и горько мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжение …». Или другой пример из его «Жития»: «Придоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, – одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василей Петровичь Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много, велел благословить сына своего Матфея бритобрадца . Аз же не благословил, но от писания ево и порицал, видя блудолюбный образ. Боярин же, гораздо осердясь, велел меня бросить в Волгу и, много томя, протолкали. А опосле учинились добры до меня: у царя на сенях со мною прощались; а брату моему меньшому бояроня Васильева и дочь духовная была.».

«Димитрий Ростовский, сочинявший знаменитые свои «Четьи Минеи» по иноческому обету, завещал (и это было исполнено) положить черновики этого труда в гроб вместе с его телом – с тем, конечно, чтобы «оправдаться» ими на том свете. Аввакум счел бы такой поступок непозволительной гордыней, т. е. первым из семи главнейших грехов: согласно великорусской традиции, человеку надлежит не столько «говорить», сколько «делать», т. е. жить нравственной жизнью», – пишет в своей книге «История русской литературы» академик Александр Михайлович Панченко (1937–2002).

Дважды Аввакуму пришлось бежать в Москву, спасаясь от разгневанной паствы. В Москве Аввакум сближается с кружком «ревнителей благочестия», участники которого были обеспокоены падением авторитета церкви среди населения (причины этого мы уже знаем), и в догматических вопросах настойчиво требовали сохранения древних «отеческих» традиций, так что Аввакум – не единственный, кто подвергался гонениям.

Формула «ученье – свет», так активно использовавшаяся в советское время в виде лозунга, тоже придумана не вчера. Только первоначально имелся в виду свет духовный, Фаворский свет. Не набивание головы различного рода знаниями, применение которых оборачивается для человечества катастрофой, а просвещение души, которая одна и способна направить учёного на верный путь. Вот какого просвещения недостаёт порой на святой Руси. Поэтому у нас каждая эпоха «просвещения», каждый век науки превращаются в эпоху мракобесия. Слабые и темные в вопросах веры, мы с лёгкостью начинаем веровать во всемогущество науки, то есть в самих себя, не понимая простой элементарной вещи: если Господь открывает нам свои тайны, которыми мы можем воспользоваться, совершая великое благо, то это вовсе не значит, что мы равны Ему. И уж, конечно, Он даёт нам эти знания, чтобы мы не использовали их во вред. В результате в очередную «эпоху прогресса» расцветает знахарство и прорицательство, гадалки и колдуны, экстрасенсы и астрологи пленяют наши души и забираются в наш карман. И потому так манит к нам графов Калиостро всех мастей. Вместо веры в Христа-спасителя верим, что нам могут повредить три шестёрки, цифра тринадцать, дурной глаз, штрих-коды на пакетиках или собственные паспорта. И потому имеем мы на сегодняшний день то, что имеем…

В 1650-х гг. патриарх Никон начинает проводить свою реформу церковных обрядов и требовать исправления богослужебных книг по греческим оригиналам, в угоду западной богословской науке, исходя из благого вроде бы желания объединить христианский мир и одна из многочисленных попыток поравняться с «культурным» Западом, вести с ним диалог на равных… «…В памети Никон пишет: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы есте крестились». Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали», – вспоминает Аввакум в «Житии». Реформы Никона вызвали резкое возражение среди защитников старых обрядов, во главе которых становится протопоп Аввакум. «Увы рассечения тела Христова, пущи жидовскаго действа!». В 1653 г. по требованию Никона Аввакума ссылают в Сибирь, где он пробыл до 1662 г. «…время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!». Царь Алексей Михайлович, отстранив Никона от дел, приказывает вернуть опального протопопа. Аввакум с почетом был принят в Москве, но, увидев, что и без Никона «зима еретическая на дворе», снова «заворчал», требуя восстановить «старое благочестие». В ответ на это последовали новые гонения – ссылка в Мезень, расстрижение, заточение в монастырских темницах. В 1667 г. Аввакума и его сподвижников – Епифания, Федора и Лазаря – ссылают на север, в Пустозерск, где они томятся в земляной тюрьме. Попросту – сидят круглый год в ямах, вырытых в земле.

В Пустозерске, в заключении, Аввакум между 1669 и 1675 гг. пишет свое «Житие». Написать «Житие» Аввакума «понудил» его духовный отец и соузник по пустозерской ссылке – инок Епифаний. Шедевром древнерусской литературы называют специалисты «Житие» протопопа Аввакума – явлением, выдающимся даже на фоне богатой художественными открытиями литературы XVII века.

В композиции «Жития» помимо традиционного жития: вступление – повод создания жития, рассказ о юных годах Аввакума и о чудесах, которые свидетельствуют о божественном признании подвижника, Аввакум обосновывает возможность такого жития-автобиографии. Именно в этом отношении важны оказываются эпизоды, в которых автор убеждается сам и убеждает читателя в своем праве на мученический подвиг защитника истинной веры. «Ох, горе! всяк мняйся стоя, да блюдется, да ся не падет. Люто время, по реченному Господем, аще возможно духу антихристову прельстити избранныя. Зело надобно крепко молитися Богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец», «На утро архимандрит с братьею пришли и вывели меня; журят мне, что патриарху не покорился, а я от писания ево браню да лаю. Сняли большую чепь да малую наложили. Отдали чернцу под начал, велели волочить в церковь. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют. Бог их простит в сий век и в будущий: не их то дело, но сатаны лукаваго».

В 1682 г. Аввакум и его сподвижники были сожжены в срубе. И патриарх Никон тоже был наказан: лишён патриаршего чина и сослан в монастырь. Таков печальный итог. Все кругом виноваты. Тут уж ничего не поделаешь. Уж когда в государственной власти раздоры и разногласия – это хуже не придумаешь. А вот коли в церкви раскол – тут и государству конец. Потому, что в основе всякого государства лежит идея или иначе – система духовно-нравственных ценностей. Поведение протопопа Аввакума в оценках историков нередко выглядит, как религиозный фанатизм. Возможно, мятежный Аввакум мог бы пойти на компромисс, стать патриархом «новой» церкви и трудиться на ниве сохранения благочестия. Фигура протопопа Аввакума, как и фигура патриарха Никона, весьма сложная и неоднозначная. Нельзя судить их деяния однобоко – только положительно или только отрицательно. С точки зрения смирения и единства Аввакум не может служить положительным примером. Но именно благодаря Аввакуму русский народ имеет высочайший образчик и яркий пример стойкости в вере, и верности идеалам Христианства. Аввакум, конечно же, бунтарь, однако не декабрист, и не большевик – не революционер либерального толка. Это интереснейший феномен русской истории, когда приверженец старого становится бунтарём.

Тема раскола и оценка деяний Аввакума толково освещена в романе Н. М. Коняева «Аввакумов костёр». Но это уже литература XXI века и мы будем говорить о ней в соответствующей главе.

Несомненно, история раскола начинается задолго до 17 века и не заканчивается 18-м. Это трагическая страница истории нашей страны, последствия которой сказываются по настоящее время.

Сколько тогда было самосожжений (крещение огнём) староверов: в Палеостровском монастыре погибло до двух с половиной тысяч староверов. Спустя полтора года ещё полторы тысячи жертв. Под Каргополем около пятисот ревнителей древлего благочестия, сто человек – близ Тюмени.

«Много, очень много было больших гарей, но еще больше одиночных, семейных, соседских, деревенских. За все семь веков, протекших со времени христианизации, Русь не знала столько пострадавших за веру, включая признанных церковью и святыми, и еретиками, сколько их появилось за первые десятилетия раскола» (А. М. Панченко «Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Мятеж и вражда – вот основной смысл произведений1680–1690-х гг.

Такой вот клубок противоречий и разногласий подкатился под горячую руку Петра I, и он, ещё в детстве, испытав все «прелести» придворных переворотов и смут, рубанул по нему своей железной рукой так, что полетели не только щепки, но и головы. И русскую культуру тряхнуло так, что до сих пор мы всё это разбираем и пересуживаем, а вернее, говоря по-русски, расхлёбываем.

III. Веяния эпохи Петра Великого

1

При всем том, что Пётр I (1672–1725 гг.) назван благодарными потомками не иначе, как Великим, а заслуги его по обретению Россией могущества и самостоятельности трудно переоценить, тем не менее, оценка последствий его реформ совсем неоднозначна. Особенно последствий его влияния на культурную и духовную жизнь России. Поэтому и в наше смутное время такая оценка его деятельности, какую даёт в своей статье «Сто лишних дивизий»[16 - газета «Литературный Петербург» за февраль 2007 г.] писатель, историк Николай Михайлович Коняев[17 - (1949-2018) Автор книг на исторические темы: «Земля, которая помнит все», «Рассказы о землепроходцах», «Авакумов костер», «Роковая ошибка Сталина», «Игрушка русских императоров», «Два лица генерала Власти», «Русский Хронограф», «Николай Рубцов», «Валентин Пикуль» и др.], не кажется резкой: «… Пётр I, пытаясь загнать Россию в европейскую тесноту и духоту, сумел так устроить Российскую империю, что быть русским в ней стало как бы не совсем культурно…».

Конечно, живя в городе, основанном Петром, который, помимо столичного статуса, является ещё и окном в Европу, непристойно как-то нам возводить хулу на великого предка, быть бы достойными его деяний. Пётр, по мнению А. М. Панченко, «получил не только самоистребляющуюся, но и разбегающуюся страну» («Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Народ тысячами бежал на Север и в Сибирь, в русские «пустыни», на Кубань и Северный Кавказ, «под руку» крымского хана и кабардинских князьков в пределы Речи Посполитой, в Невель. Только путём уступок и послаблений староверам удалось Петру остановить самоуничтожение и саморазбегание огромной страны. Такова была ситуация к моменту начала его правления – тяжёлое наследие, что и говорить.

И всё же, уж коли речь идёт о процессах в нашей литературе, надо признать, что петровский период не вознёс её на духовные высоты. Скорее, он дал толчок развитию по «горизонтали». Вот что пишет об этом академик А. М. Панченко в своей книге «История русской литературы»: «Петровская эпоха по праву считается переломной в культурном развитии России. По одну сторону этой межи лежит древняя литература, по другую – новая. Однако это не две разные литературы, a одна литература. …Писательство перестало быть привилегией ученого монашества, плодом его свободного творчества». Да, происходит откровенное «раздвоение» литературы на ещё прочно удерживающую свои позиции духовную и на новую, светскую «секулярную» литературу, внесшую античный дух западного «Возрождения», который совершенно безосновательно принято считать основополагающим в нашей культуре. И это пока ещё одна литература, хотя в светской литературе уже допускаются неслыханные ранее вольности. Духовные, моральные законы, правила и ограничения становятся постепенно только уделом народа, низших слоёв. Но и в духовной жизни Пётр производит кардинальные реформы: в 1721 г. он упраздняет патриаршество и, кроме того, предпочитает традиционной православной московской традиции украинско-белорусскую. А если говорить более точно, пытается сам «изобрести» если и не новую религию, то, по крайней мере, внешне «облагородить» Православие, сделать его по-западному «культурным». Отсюда в таких количествах в Санкт-Петербурге и его окрестностях понастроены Православные храмы в готическом стиле – что само по себе не страшно. Эти храмы – наше достояние. Страшно, что, по сути, это было начало богоискательства – в смысле «изобретения» рукотворной веры, придуманной человеком, «эстетичной», «культурной», «удобной» для использования… Вот как это оценивает А. М. Панченко в работе «Пётр I и славянская идея»: «Учёная теология», монументом которой навеки остался «Камень веры» Стефана Яворского, у великороссов приживалась с большим трудом. Причина в данном случае, по-видимому, не в пресловутой интеллектуальной отсталости, о чем так много говорили при Петре, а в другом. Во-первых, самая киевская теология была не столько ученой, сколько схоластической в прямом смысле слова, школьной, вторичной по отношению к теологии католической. Во-вторых, киевское богословие никак не совпадало с великорусским опытом и даже противоречило ему. Древняя Русь не производила самостоятельных богословских «систем», не выдвинула мыслителей типа Фомы Аквинского. И позднее русское «богословствование» и «философствование» оставалось уделом непрофессионалов (достаточно вспомнить имена Чаадаева, Хомякова, Самарина, Достоевского, Льва Толстого) и осуществлялось в формах художественных и полухудожественных. Что до богословия профессионального, академического, то от него остались все же не труды, а диссертации».

Это тот самый период, когда начинают выстраиваться во фронт два строя: строй блюстителей старины и исконно русских традиций, или, если угодно, славянофилов, и строй тяготеющих к Западу как передовой культуре. И те и другие – люди, несомненно, достойные, взять хотя бы ближайший период – начало девятнадцатого века: Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – мыслитель, общественный деятель. Родился в старинной богатой дворянской семье. Получил хорошее домашнее образование, был дружен с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награжден русским орденом св. Анны и прусским Железным крестом. Однако же был вольнодумец, подрыватель государственных и культурных основ! Пожалуй, чудом избежал участи декабристов, впрочем, объявлен сумасшедшим и запрещён к публикации в России!

«На смену вере приходила европеизированная культура», – говорит А. М. Панченко. Опять же, говоря научно, была искусственно создана параллельная, отличная от традиционной православной, система духовно-нравственных ценностей, что явилось неизменным следствием раскола церкви. Но эта искусственная система так и не смогла (как и последующие) заменить собой Православие.

В самом деле: сколько лет прошло от эпохи Петра I до наших дней? Ещё и трёхсот не исполнилось. А нынче уже ситуация такова, что «русским быть в России преступно», – заканчивает свою мысль в вышеупомянутой статье Н. М. Коняев. Вот что! После трёхсотлетнего монголо-татарского ига Русь поднялась и окрепла, а теперь слова «русский», «русское» вызывают, в крайнем случае, стыдливый румянец. И ничего, дескать, у нас своего хорошего не было, и быть не может, и Пушкин-то Александр Сергеевич – так только, подражание Байрону или ещё кому… Вот такие последствия реформ Петра I уже заставляют не только серьёзно задуматься и принимать немедленные меры, но и сделать переоценку его деятельности. Тут главное – не перегнуть палку в другую сторону.

Впрочем, сам-то Пётр I не стыдился быть русским, и не будем взваливать нашу стыдливость на могучие плечи предка. Но вот что надо отметить: несомненно, в это время произошла успешная, возможно, даже невольная попытка отделения церковной жизни от государственной, светской. И произошло это именно в духовной сфере и, конкретно, в литературе. Обратимся опять к труду А. М. Панченко: «Между тем руководство культурой постепенно переходило к Петру… Петровские реформы пронизывала идея полезности … Петр выдвинул другой тип писателя. Интеллектуал, сочиняющий по обету или внутреннему убеждению,был заменен служащим человеком, пишущим по заказу или прямо «по указу»«. Конечно, для быстрейшего проведения реформ, для скорейшего внедрения в сознание современников новых идей требовались писатели, способные написать о них. Основной упор делался не на то, что хочется кому-то, чьей-то душе, а на то, что необходимо стране в данное время. В подтверждение этого опять обратимся к Панченко: «При Петре Россия произвела множество новых для нее «вещей» – флот, библиотеки, общедоступный театр, Академию наук, парки и парковую скульптуру; она произвела новые одежды, новые манеры, новый стиль общения; она произвела даже новую столицу. Производство вещей потеснило производство слов, отчего петровскуюэпоху иногда называют «самой нелитературной» эпохой русской истории. Означало ли это упадок литературы?B известном смысле – да, означало. Естественным было ухудшениестиля… Если при царяхАлексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой и привилегией людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петревозниклои быстро размножилось племядилетантов…Дилетантизм – это также симптом упадка… Но во всем этом были и плодотворные моменты. Апофеоз вещи был связан с фабульной и сюжетной свободой. B песенниках первых десятилетий XVIII в. сохранился цикл песен o «драгой вольности». Петр и его питомцы «воспевали вольность драгую». О какой «вольности», какой свободе идет речь? Разумеется, не o политической и не o духовной. Речь идет o свободе быть частным человеком, o свободе бытового поведения. Один из актов «драгой вольности» – литература. Она не только служит практическим потребностям. Она также развлекает. B этой сфере писатель не скован ни церковной идеологией, ни государственным заказом. Он волен в выборе тем и сюжетов. Этот сдвиг в литературном быте был тоже своего рода реформой – с далеко идущими последствиями». Настолько далеко, что доходят они до наших дней. Изучение истории без анализа и выводов – пустое занятие. Делать выводы и извлекать уроки: «дилетантизм – симптом упадка» – это так верно и так актуально. Несомненно, возникновение условий для появления новых стилей и направлений – это шаг вперёд, это мощный толчок к развитию литературного процесса. Это преддверие Золотого века Русской литературы. Но как бы отреагировал Пётр I, если бы сказали ему тогда, что буквально через сто лет после его смерти «наследники» его идей выйдут бунтовать к его памятнику на Сенатскую площадь. А ещё через девяносто, в городе, им основанном, свергнут династию, к которой он принадлежал, во имя призрачных идеалов, занесённых ветром в то самое окно, которое он открыл. Потому, что зёрна этих идеалов легли как раз на ту часть почвы, которую сам Пётр и возделал, отделив исконно русскую культуру от культуры официальной, светской, ориентированной на западную культурную традицию. И сегодня мы очень остро ощущаем разницу между тем, что принесли на Русь Кирилл и Мефодий, и тем, что насадил Пётр I, руководствуясь, несомненно, благими намерениями. Дилетантизм особенно страшен в духовной жизни, в незнании собственной истории и истории родной культуры и литературы, в её отрицании, что равносильно отрицанию самого себя! Конечно, наивно думать, что сам Пётр I не понимал, что Европа хуже всякой чумы боится укрепления Российской мощи. Но направить по нужному пути запущенную им машину мог только он сам. А потому по сей день исследователей его жизни интересует, почему здоровый, крепкий, в полном расцвете творческих и физических сил, царь умер в самое неподходящее время, и вообще, почему такие видные и значительные фигуры, как Александр Невский или Пётр I вдруг неожиданно уходят из жизни в решающий момент истории?

Но главное, нужно понять то, что наше время делает возможным преодоление последствий тех ошибок, или вернее сказать, компромиссов. Никто нынче не гонит никого в Православие из-под палки. Другое дело – наивно думать, что так все завтра и побегут в церковь, обеспечив стопроцентную явку. Но вот решить вопрос духовного просвещения – это, думается, в наших силах. Пора понять, что внедрение нового нужно осуществлять не путём уничтожения национальной культуры и традиций, а путём разумных компромиссов, с учётом национальных особенностей мышления и восприятия власти. Чувства патриотизма и любви к Родине нынче не менее актуальны, чем во времена Куликовской битвы. Ну что за писатель без Родины, даже если она обошлась с тобой круто в своё время. Даже у перелётных птиц есть Родина. А что до того, что трудно и прочее.… А когда на Руси было легко? Когда люди с голоду не умирали: при царе, при коммунистах? Когда мы жили беззаботно? Ну, разве что в «брежневский застой», то-то водочки попили. Тихое житьё может быть в трудах, а может и в праздности. А можно, трудясь физически, томиться в праздности духовной.

2

В целом, XVIII век стал суровым испытанием для русской культуры и для русской духовности. Манифест Екатерины II 1764 года «О разделении церковных имуществ» окончательно лишил монастыри всех принадлежавших им вотчин, а это значит, они утратили экономическую поддержку. Надо пояснить, что с момента появления на Руси монастырей, организация их внутренней жизни отличалась нередко строгостью уставов: насельники вели весьма ограниченную в бытовом отношении жизнь, питались по обычным меркам довольно скудной пищей, тем не менее, были монастыри, имевшие богатейшие запасы. Это давало экономическую и идеологическую самостоятельность, вело их к росту и процветанию, и еще монастырские запасы порой выполняли роль экономической страховки, например – в голодные неурожайные годы. При этом, как вы понимаете, они не брали «процент» за пользование «активами», они вообще раздавали безвозвратно, кормили голодающих, количество которых нередко во много раз превышало число насельников монастыря. Таким вот образом, задолго до появления на Западе страховых обществ и самой политэкономии, в России – в зоне земледелия «повышенного риска» стабилизировались экономические кризисы в сельскохозяйственном производстве. И монастыри были не только центрами просвещения, но и основой экономической мощи России, поскольку она была страной аграрной. Конечно, далеко не все монастыри могли себе это позволить, были и такие, где едва сводили концы с концами. Все зависело от статуса обители – имела ли она право на государственные дотации, размеров, места расположения и количества и размеров принадлежащих ей земель. Но далее, в том же XVIII веке, последовал указ императрицы Анны Иоанновны «О непострижении в монашество никого, за исключением вдовых священнослужителей и отставных солдат, и о наказании ослушников». Теперь уход в монахи стал подвигом вдвойне, поскольку за это грозила пожизненная каторга! Таким образом вплоть до XIX века подрывались духовные и экономические основы нашего государства. Происходило это, опять же, по причине европеизации России, попытке перестроить не только её экономику, быт, но и весь уклад жизни. И если это исходило от монаршей власти, от монархов с «европейскими» взглядами на устройство страны, то всё оборачивалось неизменными бедами, и порой непоправимыми последствиями…

Прежде чем перейти к XIX веку к пушкинскому периоду, который вновь поднял литературу светскую до вершин литературы духовной, надо заметить, что и это произошло не вдруг. И отдать должное тем, с кого этот взлёт начался, и кто своими трудами «подготовил» такое явление, как Александр Сергеевич Пушкин. Целая плеяда русских поэтов внесла практический и теоретический вклад в развитие русской литературы, таких, как: Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1768), Александр Петрович Сумароков (1717–1777), Гаврила Романович Державин (1743–1816) и многие другие. Но есть среди них фигура особо выдающаяся, настолько крупная, что и по сей день нависает над нами благодатной сенью. Творчества этого великого человека мы сейчас и коснемся: