Тысячелетний путь литературы

А учёного Ломоносова библейские события не оставили равнодушным, и он не жалел своего времени, чтобы донести их смысл до своих современников.

«Утреннее размышление о Божием величестве»

…Сия ужасная громада

Как искра пред Тобой одна.

О коль пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжена

Для наших повседневных дел,

Что Ты творить нам повелел!

(1743)

Повседневные дела во славу Божью… Таким образом, вполне можно сделать вывод, что к концу XVIII века в России и светская литература – в лучших своих образцах – вновь поднялась до православной духовности.

IV. Век апофеоза (девятнадцатый век)

«Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»[18 - (Мк. 8, 37)].

Что такое человек? Чем он отличается от животного? Тем, что имеет два начала. Помимо животного – физического начала, он имеет еще и начало Божественное, ангельское. «Человек состоит из души и тела, а потому и путь жизни его должен состоять из действий телесных и душевных – из деяния и умосозерцания» («Духовные наставления Преподобного Серафима Саровского мирянам и инокам»). Физическое начало обременяет человека материальными заботами; человек вынужден употреблять пищу, а для этого работать, вынужден продолжать свой род и размножаться, он должен спать и отправлять естественные надобности. Физическая оболочка человека страдает недугами, и, в конце концов, она не вечна. Здесь проявляется человеческая сущность и человеческая воля – насколько человек придаёт значение тем или иным материальным потребностям. Значение – «цену» тех или иных материальных потребностей каждый человек определяет сам, субъективно. У каждого из нас свои материальные приоритеты и привязанности, зависящие не только от финансовых возможностей. Многие захотят поспорить, но нередко и сами возможности определяются материальными потребностями.

Ангельское начало человека – это его духовная сущность и проявление воли Божьей. Оно помогает человеку не стать рабом материальных потребностей. Чтобы употребление пищи не переходило в обжорство или в более «утонченный» и «аристократичный» его вид – гурманство. Чтобы добывание пищи и забота о ней – не стало смыслом жизни. Чтобы работа не превратилась в средство добывания удовольствий, а была бы созидательным трудом на всеобщее благо. Чтобы радость интимных отношений в законном браке способствовала крепости семьи и рождению детей, способствовала продолжению рода, а не переходила в область развлечений, в блуд, порождающий тяжелейшие духовные и физические болезни. Чтобы человек не путал испепеляющую страсть – порождение гордыни и своеволия, необузданности помыслов и страстей – произвола плоти, с любовью – божественным чувством.

Как метко заметил немецкий психолог Герман Эббингхауз: «Психология имеет долгое прошлое, но очень краткую историю. Долгое время она существовала как наука о душе, затем предметом психологии было провозглашено «сознание» и, наконец, «поведение», по поводу которого современная психология давно испытывает тревогу: как бы и его не потерять… В течение тысячелетий философы придерживались дуалистической позиции по вопросу природы души и тела, признавая их различие. Постепенно в философии выработалась единая точка зрения, согласно которой взаимодействие души и тела носит однонаправленный характер, при котором душа могла оказывать существенное влияние на тело, обратные взаимоотношения были крайне незначительными… Самым уязвимым местом гуманистической психологии стал третий принцип – свобода воли, спонтанность. Человек в гуманистической персонологии рассматривается как «активный творец собственной жизни, обладающий свободой выбирать и развивать стиль жизни, которая ограничена только физическими и социальными воздействиями»… В человеке все личностно, целостно, в этой целостности неповторимо и абсолютно единично.... Иерархичность состоит в примате духа (движение от высшего к низшему, что является необходимым условием развития от низшего к высшему, в научной психологии все наоборот)… В первом современном издании по святоотеческой психотерапии В. Невяровича читаем: «Трехсоставная теория определяет наличие в человеке тела, души и духа. Отсюда вполне уместно говорить о телесной, душевной и духовной жизни. Телесная жизнь удовлетворяет лишь потребности тела, по сути своей она мало отличается от жизни животных: сон, еда, сексуальные потребности; инстинктивные стремления и физиологические потребности в основном ограничивают круг ее интересов… Душевная жизнь – уже более тонкого плана. Душа услаждается красотой природы, эмоциональными переживаниями, возвышенными чувствами, навеянными, например, слушанием музыки, чтением художественной литературы и прочее.» С одной стороны, тело человека может вовлечь душу в поиски и удовлетворение своих телесно-соматических потребностей-удовольствий. Это рождает дурной произвол души, ее покорность простому биологическому инстинкту… С другой стороны, душа обладает способностью слышать зов Божий, принимать законы духа». (М. Я. Дворецкая «Святоотеческая психология», 2005 г.)

Физические болезни – это следствие недугов духовных. Стремясь ко всё большему получению удовольствий материальных, человек становится рабом материального мира, рабом разрушающих страстей. Он не замечает, как его страстные привязанности, стремление занять определенное положение в обществе, накопленное им богатство, порабощают его, требуя неусыпного внимания. Он все больше угнетает свою Божественную сущность и заболевает духовно, что и отражается на его физическом здоровье. Он все больше отпадает от Бога. Его воля все больше идет вразрез с волей Божьей. Человек раздваивается. Его физическая оболочка «отрывается» от его духовного начала, что неизменно ведет к внутреннему конфликту, преодолевая который «силой воли», человек становится агрессивным, раздражительным, подозрительным, недоверчивым, страдает различными маниями, завистью к ближнему, теряет способность искренне любить. Но, развивая свое духовное начало, удерживающее материальные потребности в необходимых пределах, человек стремиться тем самым к исполнению воли Божьей. И тогда воля человека и замысел Божий о нем начинают существовать едино, человек ощущает «гармонию» жизни. Человек, освобождаясь от материального и идейного рабства, становится истинно свободным.

Но не только увлечение физическими, плотскими наслаждениями способствует разделению человеческой сущности, нарушению единства и противопоставлению двух его начал. Навязываемое нам материалистическое мировоззрение и атеизм, отвергающие божественное начало в человеке – также способствуют раздвоению его сознания. Это тяжело сказывается на психическом состоянии человека и является причиной многих заболеваний и стрессов. Отрицание вечной жизни души способствует активизации суицидальной практики. Отвергая промысел Божий, человек теряет «сверх-идею» своего существования и видит только его материальный смысл. В случае возникновения «непреодолимых» препятствий к получению материального благополучия человек готов бездумно расстаться с жизнью, не считая это грехом.

К XIX столетию до России, рвущейся к «европейской» жизни, докатился дух «вольтерьянства». Под этим понимались западные веяния, прежде всего, «свободомыслия». Свое название эти течения обязаны французскому писателю-философу Вольтеру (1694–1778) (настоящее имя Мари Франсуа Аруэ), произведениям которого были свойственны свободомыслие, которое выражалось в пафосе ниспровержения авторитетов, в том числе и в духовной сфере, иронии, переходящей в нигилизм. «Сегодняшняя действительность убеждает нас в том, что развитие ума, интеллекта и падение нравов могут прекрасно уживаться друг с другом». (Дивногорцева С. Ю. к.п.н., «Стяжание Духа Святаго как цель жизни и воспитания человека» из материалов Второй Всеросийской научно-богословской конференции «Наследие Серафима Саровского и судьбы России» – 2005 г.)

Практически до Петровских реформ литература в России не имела разделения на духовную – «церковную» и светскую – секулярную, «свободную» от церковных «догматов», на самом деле, более склонную к воспеванию плотских удовольствий, к гедонизму и своеволию в духовной области.

Но даже по прошествии двухсот с лишним лет после появления светской секулярной литературы вряд ли мы сможем найти хоть одного, сколько-нибудь значительного, по сути, неверующего поэта, в том числе, и в советский период. Потому что, вряд ли кто-то из настоящих поэтов серьёзно и окончательно будет отрицать «Божественную» природу поэзии. Всякие попытки отрицания Божественного происхождения поэзии чаще сами смахивают на непостижимый умом абсурд:

Не позволяй душе лениться,

Чтоб воду в ступе не толочь

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь…

(Н. Заболоцкий)

В XIX веке характерной чертой светской литературы становится раздвоенное мировоззрение автора, с одной стороны – подчиняющегося общей моде на вольнодумство, доходящего в своих произведениях вольнодумного толка порой до откровенного богохульства. С другой же стороны – душа, «обязанная» свыше трудиться, продолжает испытывать приступы «Божественного» вдохновения. Православная жизнь Святой Руси не только вдохновляла поэтов и писателей, но и побуждала к осмыслению вечно насущных вопросов: смысла существования, неизбежности смерти, ценности человеческой жизни и т.д. Именно поэтому с тех пор нередко в своем творчестве литератор предстаёт перед нами то жутким богохульником, рубахой-парнем, даже, порой, греховодником, блудником и пьяницей, то человеком искренне и глубоко верующим, обитающим душой в горнем мире. Причем, первое – вполне понимаемое публикой и наиболее ею одобряемое, как устраняющее дистанцию между «гением» и «толпой», существует только в виде поэтической метафоры, к примеру, так называемое «необузданное пьянство» Сергея Есенина. А вот вторая часть творчества, представляемая критикой, метафорическим приемом выражения чувств, наоборот – истинная, наполненная высшим смыслом, высокими чувствами, которые и определяют величину и «размах» таланта – «реально» существующая духовная жизнь. Часть творчества, в которой автор, не «оглядываясь» на стороннее мнение, достигает истинной свободы творчества. Но если озарения Божественного вдохновения не направлены на исполнение замысла Божия, не ведут через спасение души к жизни вечной, то творчество неизменно уходит в область поверхностного, неоправданного оптимизма. Что, в конце концов, приводит к осознанию конечности жизни и, следовательно, уже к глубокому пессимизму, упадничеству, мизантропии, богоборчеству, богоискательству, богохульству и т.п., к потери смысла жизни. Писатель омертвляет душу, и она перестает испытывать «приступы» вдохновения. Он «исписывается». Наступает кризис, конструктивным выходом из которого может быть только переосмысление прожитой жизни и собственного творчества. Именно поэтому в русской литературе, начиная с XIX века, наблюдается явление переосмысления уже «зрелыми» авторами своего раннего творчества, отказ от некоторых ранних произведений, покаяние в литературных «грехах» молодости, переработкой ранее написанных произведений. Чем сильнее в начале творческого пути желание соответствовать «модным», открывающим «неизведанные» глубины человеческого сознания, течениям, мистическим «теориям», «умозрительным» материалистическим воззрениям, на которые, как на приманку ловится молодой, духовно неискушённый литератор, тем глубже творческий «кризис» зрелого сознания, тем мучительнее переживание за «ошибки» молодости. Тяжесть этого кризиса, чаще всего, в неосознанности, в непонимании его причин и потому – невозможности его преодоления. Что часто ведет к богоискательству (в том числе и экуменизму) и сектантству, к попыткам «расширить» сознание с помощью алкоголя, наркотиков, необузданной сексуальной жизни, преднамеренному физическому самоистреблению, сокращению жизни, раннему уходу.

Начиная с XIX века в литературе появляется новая – социальная тема, тема общества и человека. Отделившись от церкви, светская литература перестаёт осознавать собственную греховность, греховность человека и для объяснения неустройств мира начинает искать внешние причины. Такими причинами, сдерживающими «духовное» «развитие», становятся государство, власть, общество, среда.., церковь, религия… Начинается процесс «освобождения» человечества, грехопадение и восстание против божественного уклада – всё соответственно Библии. Этому немало способствует модная зарубежная литература, особенно французская. Так, например, французский писатель Виктор Гюго (1802–1885) пишет свои знаменитые романы «Собор парижской Богоматери» (1831), «Труженики моря» (1866), «Человек, который смеётся» (1869) – и пытается показать в них три стихии, с которыми «вынужден» бороться человек. Первая – это религия, вторая – природа, и третья – общество. В этом бунте явственно проглядывает современный несчастный человек-бунтарь, которому упорно внушают, что он «свободная» личность: личность – оставшаяся без Бога, погубившая природу, и противопоставляющая себя обществу и любой власти. Несчастнее существа просто не найти. Отсюда истекает «вселенское» одиночество современного человека, провозглашённое французским экзистенциализмом.

Дисциплина в духовной сфере кажется особенно тяжким гнётом, поскольку регламентирует не только и не столько поведение внешнее, сколько внутреннее – состояние души, самоконтроль. Если человек верующий, имеющий страх перед Богом, удерживает себя сам от совершения дурных поступков, то в обществе, основанном на юридических нормах, преобладает мораль: не пойман – не вор. В то время как человек всё больше привыкает потакать своим спонтанным желаниям, «слабостям», «любить» себя, «не экономить» на себе. А наука уже заявила о том, что души нет. Отсюда проистекает непреодолимое желание переделать мироустройство. Перестаёт быть понятной истина: «Хочешь изменить мир – начни с себя». Носителем социального протеста, его движущей силой, становится, вопреки существующим штампам, дворянство. Надо вспомнить, что на Руси народные восстания Разина, Пугачёва и пр. – были, прежде всего, попытками народа восстановить исконное (традиционное) русское самодержавие, восстановить гармонию монаршей власти, церкви и народа. Даже И. В. Сталин в своё время с неудовольствием заметил, что и Разин и Пугачёв были «царистами». Но бунт – остаётся бунтом, и с помощью него правды не найдёшь. Дворянство же ещё с петровских времён получившее привилегии и переставшее быть «тягловой» силой, высвобожденное из общей государственной «упряжки», становится паразитирующим классом. И потому входит в противоречие не только с народом, но и с царской властью. Пока это ещё не очень заметно, но уже налицо так называемый «синдром обломова». В лучшем случае праздность, в худшем – желание преобразовать государственное устройство и, что уже совсем плохо – путём свержения самодержавия. Оговорюсь только, что это всего лишь тенденция. Несомненно, в такие крайности впадает лишь часть интеллигенции. Безусловно, и среди дворян имеются служаки, преданные Родине, дорожившие честью, достоинством. Вспомнить хотя бы таких выдающихся полководцев, как Фёдор Фёдорович Ушаков (1745–1817) и Александр Васильевич Суворов (1730–1800). Но тут ведь и вспоминается, что и Ушаков и Суворов были людьми православными, воцерковлёнными, постниками. И Ушаков причислен к лику святых. Впрочем, они, скорее, остатки славного восемнадцатого столетия. На деле же из поколения XIX века большая часть интеллигенции начинает испытывать некую раздвоенность, когда вроде бы и реформы нужны и всё есть для их проведения, и свобода русскому человеку нужна, а мужика выпускать не хочется. И Бог есть, и наука развивается, отрицая Его… И человеку «прогрессивному» и «образованному» сильно верить – вроде неприлично…