Самои. Сборник рассказов и повестей

(В. Гёте)

Низенький и тощий уполномоченный Увельского райкома партии Андрей Яковлевич Масленников колюче смотрел на хуторян и улыбался, уже и уже растягивая губы. Всё в нём было заострено: плечи, локти, колени, тонкие пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы, на лбу высокие залысины – отчего и голова казалась большой луковкой.

Поднялась Матрёна Агаркова – высокая, осанистая, красивая, как с картинки:

– Да что вы спятили? Да кто ж захочет от своего хозяйства? Какая к бису коллективизация?

– Цыц, баба, наперёд мужики скажут, – повернулось к ней каменистое, прокалённое как кирпич, лицо Авдея Кутепова, безжалостные глаза сверкнули холодной голубой лазурью.

Матрёна смерила его презрительным взглядом:

– Чего ты сыцкаешь – сходи, коль не терпится, а то обгадишься. И что уставился на меня, как старый козёл на ракитник?

Собравшиеся развеселились. Однако, ненадолго – общее настроение в толпе было сумрачное. Да и сама лужайка как-то поблекла – то ли от табачного дыма, то ли от вечерней сырости, то ли от комаров, тучей роившихся над головами. Отлетел куда-то в сторону свежий осенний воздух, яркий от синего неба, звонкий от птичьих голосов, ароматный от близких садов. На собрание стеклись всем хутором – и старые, и малые – сидели на траве, на принесённых лавках, взвинченные и умиротворённые, растерянные и сонные, лузгали семечки, с любопытством поглядывали на приезжего.

Неподалёку огрузший птицами лес кряхтел и вздыхал, как кряхтит и вздыхает покорный дед. Птицы же галдели живо и требовательно, как его внуки, приехавшие погостить. Это был шум природы, готовящейся к долгому зимнему сну. Знакомая с детства, всегда повторяющаяся картина лёгкой грустью трогало сердце Агаркова Федора, и делала его счастливым. Он желал птицам доброго пути и скорого возвращения домой.

– Вам что, товарищ, не интересно? Или вы уже всё решили для себя? Тогда скажите всем, – острый и настороженный взгляд уполномоченного колючкой прицепился.

Фёдор с неохотой оторвался от лесного очарования, взглянул на уполномоченного равнодушно, но твёрдо:

– С теми, кто руку не поднимет, что будет?

– Зря вы так: колхоз – дело добровольное.

– Добровольно – принудительное….

Масленников вздохнул, зябко пошевелил плечами, словно закутывался в исходящий с неба вечерний свет, подышал на вдруг застывшие пальцы:

– Кто ещё так думает?

Долго ждал, склонив на бок голову, потом разогнул затёкшую шею, положил руки на стол и укоризненно взглянул на Фёдора. Заскрипел старческим тенорком Яков Иванович Малютин, по-уличному – Дуля:

– В складчину оно мне, кажется, веселей. Как говорится, и батьку отлупить можно. Да только так ли будет, как вы тут наговорили, мил человек. Вы уедите, мы – останемся. С чем?

Синий засаленный пиджак сидел на нём мешком, латаные суконные брюки были в пыли и на ногах старые нечищеные сапоги. По всему видать – запущенный, необихоженный дедок. Снохам или дочерям не люб, подумал Масленников, а вслух сказал:

– Правильно ты говоришь, дед. И не сомневайся – партией твёрдо взят курс на массовую коллективизацию сельского хозяйства. Не вы одни, вся страна организуется в колхозы – иначе не прожить.

Мужики закрякали, закивали согласно головами:

– Конечно, если трахтур вместо лошадёнки, то оно конечно…. И клинья наши зачем?

Андрей Яковлевич безошибочно угадал настроение людей – сейчас они поспорят меж собой, поторгуются с ним и проголосуют «за» в большинстве своём – и победно взглянул на Фёдора. Тот, пожимая плечами, отвечал что-то сидевшей рядом женщине, так поразившей Масленникова своей недеревенской красотой.

С ближайшего подворья послышалась грустная негромкая песня: красивый голос выводил девичьи страдания – заслушаешься.

«Нашла время», – недовольно подумал Масленников, но с удовольствием отвлёкся от общего гомона: дело было сделано, остались частности.

Между тем, на лужайке как бы сам собой, но, конечно, более для приезжего шёл неспешный разговор.

– Кричи, не кричи, а землю отдай.

– А много ль здесь потомственных-то? Большинство – целинники. Так что – власть дала, власть и взяла…

– А в колхозе как оно будет? Поглядим.

– Здесь житья не дадут, я, мужики на море подамся, на юг. Там, говорят, тепло круглый год, виноград и фрукты разные.

– Везде работать надо, – вклинился Масленников. – Труд, учит Маркс, из обезьян нас людьми сделал. А человек разумный машины создал, чтобы больше производить хлеба и товаров, чтобы богаче жить, чтобы детей растить сытыми и грамотными. Вы поймите, мужики, ну, нет у нас другого пути. То, что пушки не грохочут, это не значит, что война закончилась. Идёт она, проклятая, ежечасно, ежеминутно. Не смог нас мировой капитал силой сломить – зубы обломал, так хотят теперь буржуи задушить нашу свободную республику экономической блокадой. Не дают они нам ни хлеба, ни металла, ни машин. И не дадут – поперёк горла мы им. А значит, всё это мы должны создавать своими руками. И времени на раскачку нет у нас совсем – хлеб стране нужен сегодня. А что вы можете дать на своих клинышках со своими клячами? Хрен да маленько – вот что! Короче, кто не с нами, тот – враг, потатчик мирового капитала, с такими разговор будет особый.

Все вдруг разом обернулись на Ивана Духонина, собравшегося на юга.

– А я чё? Я о детишках своих радею? Я как все.

– Ишь ты, радетель, – усмехнулся уполномоченный, и все засмеялись.

Зацокал языком Авдей Кутепов, закачал головой:

– Такого клоуна и в нашу коммуну? Его ж в работники никто не возьмёт. На что он нам?

Борис Извеков поднялся. Лицо спокойное, взгляд разумный, внимательный. Его имя упоминалось на инструктаже в райкоме партии. Масленников с одобрением кивнул.

– Интересно, кого же ты, Авдей, кроме себя в колхозе видишь?

– Вот – вот, – обрадовался поддержке Духонин. – Сам-то давно хозяином себя возомнил? Твои ж тараканы ко мне на постой с голоду просятся.

Снова смех.

Кутепов небрежно отмахнулся рукой:

– Вот так и соберёмся – убогий телом да хромой на голову, такое ж руководство изберём, так и работать будем.

И его реплику поддержали смешками. А Извеков, будто от пощёчины отшатнулся, побледнел лицом и сел, ничего более не сказав.

Эге, подумал Масленников, да тут не все ясно с руководством, а страсти чисто парламентские. С выборами стоит погодить, приглядеться. Как бы не провалить дело.

И будто по его сигналу какой-то парень крикнул:

– Солнце скрылося за ели, время спать, а мы не ели.

– Верно, мужики, чего воду толочь, – поднялся Масленников со своего места, – Давайте решать по главному вопросу. Будем в колхоз объединяться? Кто «за» – поднимите руки.

– Будем! Будем! Голосуем!

– На машинах пахать – не на пердячей тяге…

– Ты чего, дед, руку прячешь? Тяни.