Самои. Сборник рассказов и повестей

Прощались в темноте возле её дома. Чтобы оторваться от желанного и покорного тела, Масленников втянул в себя холодную струйку воздуха, сложив губы трубочкой, потом судорожно хватнул его, словно муху хотел схватить на лету, как щенок, лязгнув при этом зубами.

Отдышался и прохрипел:

– Ну, я пошёл.

– До завтра, милый.

Его поджидали. От плетня отделилась тёмная фигура и молча бросилась на Масленникова. Защищаясь, Андрей ткнул противника локтём в лицо. Удар получился хрясткий. Нападавший упал, отплёвываясь и матерясь.

Масленникова тут же окружили парни, чуть ли не все, кого он видел на гулянке. Страх стальной рукой схватил его душу, замутил сознание. Они сейчас забьют его до смерти. Холодный пот шибанул по всему телу. Машинально он сунул руку в карман в поисках носового платка, и вся компания дружно отпрянула.

– Берегись, робя, щас палить учнёт!

Масленников овладел собой и обстановкой:

– Идите парни по домам. Я вас не видел, вы – меня. Будем считать, шутка не удалась.

И лежащему:

– Ты как, сам идти сможешь?

Тот поднялся, отхаркиваясь, размазывая по щекам кровь:

– Псих, ты мне носапырку сломал.

– Ну, прости друг, бывает. Главное, чтоб до свадьбы зажило.

Парни гурьбой пошли прочь, а у Андрея ещё долго не унималась дрожь в ногах.

До полудня следующего дня Масленников принимал от мужиков заявления в колхоз, писал таковые за безграмотных. Приметил, что к Извекову с такой просьбой никто не обратился.

Эге, брат, да не любят тебя на хуторе-то. Как председательствовать будешь?.

И почему-то в памяти сразу всплыло кирпичное лицо Авдея Кутепова.

С теми, кто не спешил в колхоз, решил побеседовать лично.

Фёдор Агарков под навесом строгал доски. Отряхнув стружки, свернул и закурил самокрутку – смотрел на визитёра долго, дремотно, будто отдыхая взглядом на дураке.

– Рабочий лучше мужика живёт – времени больше свободного. Для того и создаются партией колхозы, чтобы уравнять труд в городе и селе. Отработал смену в поле иль на ферме – отдыхай культурно, развлекайся. А у частника, ну что за жизнь? Утром он в делах, днём в работе, вечером в заботе….

– А ночью? – почти не разжимая губ, спросил Федор.

– А ночью пьёт и бабу бьёт.

Самоуверенность оседлала Масленникова, как ощущение грузной, но полезной ноши. Он глубоко затянулся напоследок, затоптал окурок и уселся на колодину.

Агарков усмехнулся. Усмешка скользнула по губам и спряталась в глазах.

Скрипнула калитка, вошёл Иван Духонин.

– У тебя гости, Кузьмич? Не вовремя я. В другой раз….

Руки будто бы назад потянулись калитку отворить, а ноги уж несли его под навес.

– Теперь как, товарищ дорогой, кто в колхоз не войдёт, тех под корень топором?

– Откуда вы такие? – Масленников покрутил головой, отвечая Ивану и поглядывая на Фёдора, – Из какого тёмного болота? Нечто не уяснили, что для вас всё делается, в ваших интересах.

– Может это и так, только не хочется мне на Авдюшку Кутепова работать – не радетель он, горлохват и проныра. Высунуться хочет, а соображений ни на грош.

– Ну, почему Кутепов? – смутился Масленников. – Не люб – избирайте другого.

– У нас половина хутора Кутеповых и степенных ни одного, все ёрные, как Авдюшка.

– Задохнётся он от своей жадности в колхозе, – сказал Федор и взялся за рубанок. – Посинеет и зенки на дармовщину повылазят.

На другом конце хутора шёл иной разговор.

– Думаю, он её только щупал, – делился своими сомнениями с Дмитрием Малютиным Авдей Кутепов.

– Нет-нет, – увещевал тот, – Он её на десяток годов постарше – неужто не уговорит? Да и девка порченая, что ей терять?

Будто устыдившись, продолжил:

– Безотцовщина, чего ты хочешь? Думаешь, Тимофеевне легко их одной тянуть. Ты вон сколько раз в день в чугун со щами заглядываешь? Не считал? А у них и такого не бывает.

– Будто бы. Ври больше. Даст им Фёдор голодать – как вол пашет. Поди, гусятину с бараниной почаще нас с тобой лопают. Санька вон, как краля наряжается. С каких щей?

– Санька – девка правильная, в корень смотрит и любовь зрит. Я вот мекаю, нет ей на хуторе жениха. Так что уполномоченный – это самое то, и Санька его не упустит.

– Ну, поглядим-посмотрим – крючок он заглотил, теперь ба не сорвался….

Широколобая, тяжёленькая и крепкая, с веснушками на щёчках возле носика, со светлыми кудряшками и тёмными ресничками двухлетняя дочка Леночка забавлялась у Фёдора на коленях.

– Смешно дураку, что рот на боку, – ругала Матрёна только что ушедшего Ивана Духонина. Взглянула на мужа, и нижняя губа её задрожала, потянулась к побелевшему кончику носа, но не заплакала, а, пересилив себя, спросила певучим грудным голосом:

– Ты что ж, решил покориться? Только знай, в колхоз ваш я не пойду. Возьму Леночку, и.… куда глаза глядят.

Фёдор хохотнул, как прокашлялся:

– Пронырливый парень, этот уполномоченный. Не смотри, что весу в нём с барана, дерьма может навалить на целое стадо, – и задумался, оставив жену одну с её сомнениями и переживаниями.

Масленников в ту минуту шагал к Борису Извекову, думал о Фёдоре и завидовал ему, его красивой жене, трудовой, спокойной и обустроенной жизни. Вспоминал свою.

Отец у него был добрым, мягким, пьющим человеком. Мать – сварливая, хвастливая, захлёбывающаяся в своих бесконечных и бессвязных скороговорках, причитаниях и всхлипах. И никто никогда не мог понять, о чём она плачет. Лишь только открывала рот, она тут же начинала давиться словами, рыданиями и ещё чёрте чем. Отец умер однажды, не дослушав её брани. Сестра его, приехавшая на похороны, покачала головой:

– Любимцы богов умирают молодыми.