Мы служили на флоте

Мы служили на флоте
Анатолий Николаевич Пашко

Эта книга о службе вчерашнего школьника из Беларуси на ВМФ СССР в восьмидесятые годы прошлого столетия. В ней повествуется о том, что пережил сам автор и его товарищи, проходя службу на отдельно взятом большом противолодочном корабле «Стройный» Северного флота. Несмотря на процветающую в те годы махровым цветом «годковщину» («дедовщину»), которая в сюжете произведения не замалчивается, а освещается изнутри, автор с большой любовью и ностальгией пишет о нелегкой службе военных моряков, о романтике дальних походов, об участи экипажа корабля в противостоянии морским диверсантам ЮАР и боевикам УНИТА в Анголе.Основной посыл произведения – «Не служил бы я на флоте, если б не было смешно». Юмором пронизаны практически все рассказы о реалиях флотской жизни и повседневности быта советских граждан.

Анатолий Пашко

Мы служили на флоте

Призыв на воинскую службу

4 мая 1984 года. Эта дата навсегда вошла в мою память как первая, принципиально важная и во многом определившая мою дальнейшую судьбу ступенька лестницы, название которой жизнь. Количество этих ступенек на жизненном пути у каждого человека свое, лично определенное каждому Всевышним. Для меня и десятка тысяч других пацанов, бывшего Советского Союза, которых весной, в том далеком 1984 году, с всепоглощающим нетерпением последнего алкоголика, жаждущего утреннего открытия отдела спиртного магазина в надежде купить «бухло» и похмелиться, ждали всевозможные районные, городские и областные военные комиссариаты; эта ступенька была самой первой, поднявшись на которую ты понимаешь и видишь, как резко меняется уклад твоей жизни – и ты попадаешь в новую для тебя среду. Где нет рядом близких тебе людей, на которых можно опереться, и ты можешь рассчитывать, за редким исключением, только на себя и Бога, что Он будет к тебе милостив. Эта ступенька как прекрасная дева одновременно манила и притягивала к себе предвкушением прикоснуться к чему-то запретному и таинственному, но такому желанному, и в тоже время пугала своей неизвестностью.

Название этой ступеньки – призыв на действительную военную службу. Большинство призывников, того времени, по этому поводу выражалось не так витиевато и возвышенно, как я в предыдущем абзаце, а говорили довольно просто и понятно каждому: «Жизнь дала трещину». Так как от призыва в советское время ни откосить, ни затупить, если ты не полный дебил или идиот, что в принципе одно и тоже, так как эти слова обозначают одно и тоже медицинское заболевание, название которому олигофрения, только разную глубину интеллектуального недоразвития индивидуума, а тем более откупиться – не представлялось возможным. Откупиться не было возможности не потому что все военкомы были кристально чистыми и идейными коммунистами, а потому что в это время наши родители были все одинаково средненько-бедненькими. Вопрос упирался в деньги. А власть, в лице любимой всеми коммунистической партии СССР, твердо придерживалась учения основоположников марксизма-ленинизма, основной постулат которого гласил, что пролетариату и крестьянству (к этому классу, я думаю, относилось 99% населения Союза) деньги не нужны. Со слов моего отца, власть за работу платила, но платила ровно столько, чтобы ты и твои домочадцы не пошли с сумой по жизни, прося милостыни на пропитание. Так что, даже если бы я и захотел, – то не смог бы, отдать свой долг родине деньгами.

Кроме того, спрыгнуть от Армии не давало советское общественное мнение. Что-что, но здесь мнение партии и народа совпадало по всем пунктам. Для простого народа парень, который не служил, был изгоем. Даже сердобольные набожные бабушки, вечно сидящие на скамейках у подъездов наших домов, которых пробивала слеза при виде бесхвостого и одноглазого кота или прыгающего на трех лапах пса из породы «Чтоб ты сдох», смотрели в след не служившему парню с таким видом, словно хотели сказать: «Почему ж тебя грудным ребенком, как в древней Спарте, не сбросили со скалы?». Так как он был обречен на прозябание. «Неслуживец» не мог устроиться на работу не только в государственные структуры, но и маломальскую уважающую себя организацию.

Был еще один немаловажный фактор, для многих даже основной, из-за чего не стоило тупить. Это наши вчерашние школьные подруги, которые к моменту совершеннолетия все как одна превращались в сказочных красавиц. По мнению всё знающих ученых, на мнение которых я в дальнейшем буду неоднократно ссылаться, основное предназначение дочерей Евы, которое заложено в их прекрасные головки на генном уровне, – продолжение рода человеческого. И род человеческий они стремятся продолжать с наиболее жизнеспособными экземплярами противоположного пола. В глазах тогдашних девушек «неслуживец» был дефектным, и их не интересовало, где скрывается этот дефект в голове, во внутренних органах или мужских причиндалах. Что ни говори, а против природы – не попрешь.

Это в настоящее время парень, откосивший от Армии, в глазах большинства молодежи – «крутой» или даже «красавчик». В годы мой юности все было проще и конкретнее. С момента рождения в семье, в школе и на улице, где мы проводили большую часть свободного времени, а некоторые не только свободное, но и школьное время, нам непрерывно вбивали в голову, что служить – это удел каждого мужчины, иначе ты не мужчина. И другого мнения по этому поводу, нет – и не может быть.

Но вернемся к дате, указанной в самом начале повествования. 4 мая 1984 года в 14.00 призывник, Анатолий Пашко, подстриженный под Котовского (для молодежи не слышавшей про знаменитого героя гражданской войны – подстриженный на лысо), при чем во время стрижки одна шальная и не совсем трезвая голова, на полном серьезе предлагала для надежности побрить мою бедную голову дедовской опасной бритвой и дополнительно смазать её бараньим жиром, шатающейся походкой, с тяжелой и не совсем соображающий, что происходит головой, – пересек порог Барановичского военного комиссариата, называемого в народе военкомат. И тем более я не догадывался, какую «подлянку» приготовила мне судьба.

Пересек, мягко сказано, так как на самом деле в военкомат я влетел пулей, спиной вперед; а шатающей и пьяной походкой в окружении друзей, соседей и не совсем трезвых и адекватных многочисленных родственников, под залихватскую трель баяна, я двигался от дома через весь город в направлении военкомата. Перед металлическими створчатыми дверями военкомата вся это радостная и возбужденная толпа остановилась и вспомнила, что призывнику необходимо обязательно налить на посошок. Кто ж в Армии ему нальет? Никто и не догадывался, что ворота военкомата оборудованы секретными и скрытыми камерами наружными наблюдениями. Только этим можно объяснить дальнейшее. И вот, когда я стоял спиной к воротам и открыл рот, чтобы принять сто грамм на посошок, (дальнейшее все со слов моей сестры), внезапно открылась дверь, из-за неё молнией вылетела рука в камуфлированной военной форме. Какая-то невиданная сила оторвала меня от земли, и я ласточкой, только спиной вперед влетел во двор военкомата. Все это произошло настолько быстро, что никто и не понял, что произошло. Единственная, моя сестренка Аленка, успела произнести: «Гады…», расстроившись, что не дали по-человечески проститься. Как она ошибалась. Не успеют пройти и сутки, как она снова будет меня лицезреть.

Мой полет был не долгим, зато возвращение на землю было довольно чувствительным. Со стаканом в руке я приземлился на пятую точку уже на территории военкома. А вслед за этим, в мою дезориентированную голову, словно локомотивный состав на полном ходу врезался вещмешок, заботливо переброшенный, вслед за мною каким–то богатырем из родственников. А так как в нем были не только мыльно-рыльные принадлежности, но и минимум трехсуточный неприкосновенный запас продовольствия – нокаут был полнейший. Сознание покинуло меня надолго. По всей видимости, мой мозг отказался воспринимать все происходящее и решил воспарить над бренным телом или лечь рядом с ним и немного отдохнуть. Вырубился я конкретно. Дальше, под дружный хохот призывников, с крепко зажатым стаканом в руке, сотрудники военкомата внесли меня в помещенье, где находились десятка три-четыре моих будущих собратьев по оружию. Когда мое сознание соизволило вернуться обратно, то первое что я увидел, это склоненное надо мной лицо мужчины в белом халате, который в очередной раз, тыкал мне в нос пузырек с какой-то гадостью, а стакан по-прежнему был у меня в руке.

А этот проклятущий стакан я подарил на память медику в надежде, что он мне минимум года два как не понадобится. И опять я ошибался как в отношении двух лет, так и этого проклятущего стакана.

Здесь нужно сделать паузу и объясниться, а то у читателя может сложиться впечатление, что автор – конченный алкаш. Все случившееся со мной можно объяснить, процитировав русского юмориста Михаила Задорнова: «Иностранцам никогда не понять, почему русские дочь замуж выдают в слезах, а сына провожают на войну с песнями и плясками». Я уходил не на войну, но гуляли по-настоящему: с размахом, аж четверо суток, а точнее «гудели». Дело в том, что совместно со мной повестку о призыве на 4 мая 1984 года получил мой двоюродный брат, проживающий в деревне Домашевичи, находящейся в каких-то 10 км по железке от г.Барановичей в сторону г.Лиды. В связи с этим событием родня приняла соломоново решение: достойно проводить каждого представителя рода, 1 и 2 мая гуляем в деревне у брата, а 3-4 мая у моих родителей в городе. Благо все этому способствовало. В советское время 1 и 2 мая – был и сейчас есть, только немного укороченный, великий праздник Труда. А кто в праздник работает? Не страшно, что 3 и 4 мая рабочий день, руководители всех рангов всегда отпускали работников проводить в Армию будущих героев.

Повестку о призыве вручали минимум за 2-3 недели до призыва, чтобы надлежащим образом подготовиться к этому имеющему государственное значение мероприятию. Кроме того, работающему призывнику дополнительно к заработанной сумме выплачивалось два месячных оклада. Финансов хватало. Проблема была в другом, что поставить на стол. Кроме всеми любимого салата «горошек», нужно было угостить родню чем-то более существенным. Вопрос упирался в спиртное и мясное. Это сейчас, когда заходишь в мясной отдел – глаза разбегаются по витрине от изобилия мясных изделий и возвращаются на место только после фокусировки на цене. В то, золотое советское время, в Белоруссии, кроме Минска, где иногда баловали минчан, в магазинах мясного купить практически было невозможно. Я, как и большинство советского народа того времени, свято верил, что на мясокомбинатах свиней разделывают взрывчаткой, так как на витринах мясных отделов лежали только свиные головы и ноги. У меня чуть не остановилось сердце, когда на боевой службе в Анголе со складов в Луанде нам на корабль завезли партию тушенки, на коробках которых я прочитал «Барановичский мясокомбинат». Барановичи – это город, где я вырос и ушел служить. Начпрод (начальник продовольственной службы корабля) увидев, что я застыл в штопоре – сжалился и преподнес мне истинно царский подарок: банку тушенки и ветчины из моего родного города. Там, в Богом забытой Африке, мне показалось, что ничего вкуснее в своей жизни я не пробовал…

Но мои родители эту проблему решили достойно. Курица не птица, а Литва – не заграница. Это сейчас Литва самостоятельное независимое государство, а в то время Вильнюс – столица Литовской Социалистической Республики, которая входила в могучий СССР. По мнению моего отца, в Литве уже в то время был построен социализм, в отдельно взятой республике. В магазинах Вильнюса было всё. Две поездки на поезде в Вильнюс – и перед людьми не стыдно за угощение. Это, не считая невинно ранее срока убиенного кабанчика в деревне.

Со спиртным вопрос решался просто. Новая государственная водка, которая появилась в магазинах одновременно со сменой генсека в кремле, и прозванная народом «Анроповка», хотя и радовала глаз необычной зеленой этикеткой, стоимость имела кусачую – три рубля и восемьдесят советских копеек. А с учетом того количества родственников, которые собирались прийти на праздник моей и брата жизни – это довольно ощутимо било по бюджету моих родителей. Это сейчас каждый уважающий себя мужчина, как в России, так и в Беларуси, приходит к выводу, что чтобы понять происходящее, – без своего самогонного аппарата не обойтись. В то время эту прописную истину уже давно знали. В лесной глуши народные умельцы гнали, и продолжают гнать первоклассный самогон. На лицо преемственность. Только сейчас у нас в Беларуси народ самогон называет кодовым именем «самопляс». А так – ничего не поменялось.

К решению второй части вопроса отец подошел творчески. Он где-то достал пару мешков муки, съездил на огонек к этим лесным умельцам – и обратно вернулся с несколькими молочными бидонами (бидон – алюминиевый сосуд с крышкой, вместимостью 40 литров) первоклассного самогона. Родня то большая…

Так что хватало всего: и «самопляса», и чем прикусить. Подумать только! Четыре дня толпа родственников бухала (культурным распитием спиртного это не назовешь), пела и плясала. Было все: и падение лицом неокрепшего организма в салат, и пляски до упада (присутствовала местная вокально-инструментальная группа, которая довольно удачно дергала струны на электрогитарах), и обучение новобранцев ползанию по местности. Не было только битья морд. Все свои – родные лица. Нельзя.

Находиться в этой среде и быть трезвым – было невозможно. Так как от алкогольных паров, которыми был пропитан тот теплый майский воздух 1984 года в районе народного гуляния – на вторые сутки глаза загадочно блестели не только у закоренелых язвенников и трезвенников, но и у местных «Шариков» и «Тузиков», судя по тем пируэтам, которые они выписывали местной лужайке.

Я никоим образом не оправдываю пьянство, а только констатирую, тот факт, что по ряду объективных и субъективных причин, в первый день службы я и мой брат, как боевые единицы Вооруженных Сил СССР, угрозы для НАТО не представляли никакой. Не судите нас строго. Мы были простыми призывниками, – и будущее пугало нас всех своей неизвестностью, хотя мы не подавали вида.

Первый жизненный облом

Дальнейшее проходило более организовано. Когда собрались все призывники, на двух «Икарусах» нас повезли в сторону Бреста. По прибытию нас завели в довольно продолговатое помещение, типа спортивного зала, но это был не спортзал. По обе стороны от прохода были сделаны сбитые из их досок лежаки, покрашенные в тон стенам масляной краской. На этих двух больших лежаках восемьдесят призывников разместилось без проблем. О постельном белье заикаться и не стоило. И так все было понятно. Нам даже не выдали матрацы и подушки. Я, как и большинство новобранцев, упал на этот лежак и, несмотря на то, что у меня не было опыта ночевки на голых досках, – проспал до утра. Сказывались торжественные, в течение четырех суток, проводы.

Как и ожидалось, судя по приему, на завтрак нас никто не пригласил, и нас стали пачками таскать на медицинскую комиссию. Медицинская комиссия была так, для отчетности. Единственная врач терапевт укоризненно качала головой, когда мерила давление. Все врачи прекрасно понимали, почему у защитников Отечества такой, далеко не подобающий вид.

Пока все шло по плану. Родина, хотя со значительным участием «блата» (об этом чуть ниже), призывала меня служить в морскую пехоту. После прохождения медкомиссии, председательствующий призывной комиссии подтвердил и поздравил меня с тем, что ближайших два года я буду служить в морской пехоте. Я к этому стремился. Тут же мои призывные документы и я сам был передан в руки красивого и подтянутого офицера в форме морского пехотинца. Офицер провел меня к небольшой группе призывников во главе с двумя сержантами морпехами, которые держались обособленно от других представителей вооруженных сил. Офицер дал команду построиться и перед строем довел до нас, что далее мы на поезде проследуем в Лиепаю, в учебную часть морской пехоты. Я уже мысленно примерял форму и представлял, как через два года вернусь и пройдусь по городу в красивой черной форме морпеха, и – все девушки будут моими. Мне даже перестала болеть голова. Я летал на седьмом небе от счастья. Сбываются все-таки мечты, если сильно захотеть.

Ох, как же я ошибался на счет двух лет и черной формы морского пехотинца. У англичан есть пословица, которая в немного утрированном переводе звучит так: «Расскажи Богу о своих планах – а Он в ответ тебе лишь рассмеется». Так было и со мной. Здесь нужно сделать паузу и пояснить, почему эта глава называется «Первый жизненный облом».

Как я писал в предыдущем разделе, в советское время призыв в Вооруженные Силы был делом государственным. Я нисколько не утрирую, это было другое время, и мы были другими. Мы, вчерашние школьники, свято верили, что живем в самой лучшей стране и готовы были положить за неё свои жизни на алтарь Отечества. Это не высокие слова. У большинства из нас был внутренний стержень, которого сейчас нет. И это, несмотря на то, что во главе нашего государства стояла горячо любимая нашим наром коммунистическая партия Советского Союза.

Мы готовились к службе не только физически, накачивая на турниках мышечную массу, что не мешало нам в тоже время потягивать из бутылок «Агдам» и покуривать югославские сигареты, но и морально. Мы целыми классами, а некоторые по несколько раз ходили в кинотеатры на такие фильмы как «В зоне особого внимания» и «Ответный ход». Для современной молодежи поясню, это фильмы про элиту Вооруженных Сил СССР – десантников и морских пехотинцев, где в роли главного героя снялся отец Владислава Галкина – Борис Галкин. Так же как тысячи других пацанов Советского Союза я, насмотревшись на блистательного и лихого главного героя этих фильмов, мечтал служить только в десантуре, ну, в крайнем случае, – морской пехоте.

Но жизнь вносит свои поправки. При получении приписного билета я был приписан к команде танкистов. Процессу прохождения медицинской комиссии я как-нибудь посвящу отдельную главу. Единственное скажу, что после этого всех врачей хирургов я считаю сексуальными извращенцами, кто проходил через их шаловливые ручки знает, о чем я тактично молчу. Никогда не забуду того унижающего чувства, которое я чувствовал, стоя в одних трусах перед призывной комиссией. В 16 лет гордиться еще было нечем: сильно развитая, рельефная грудная мускулатура, а также густая растительность на груди и спине отсутствовали. Все остальное надежно прятали гордость советской легкой промышленности – мужские трусы образца 1984 года. Наша промышленность выпускала тогда только два вида мужских трусов: зеленые в белый горошек или темно-синие. На мне в тот раз почему-то были в горошек. У этих трусов было одно хорошее свойство: они были не просто длинными, а очень длинными. По поводу их в одном из своих выступлений удачно высказался Михаил Задорнов: «Афганские душманы закупили большую партию советских трусов. Оказывается, очень хорошая вещь. Зимой тепло, а самое главное – не протираются на коленях при лазании по горам».

Я был неказистого вида, в моей внешности было больше минусов чем плюсов: средний рост, 172 см, про фигуру я вообще молчу, одно прозвище «Пухлый» говорит обо всем. Глядя на меня, отец очень часто, даже в трезвом состоянии, с довольно объемистой ноткой жалости задавал скорей себе, чем мне вопрос: «Сынок, как ты будешь служить?» Накаркал старый! Еще как! Свыше двадцати лет я достойно носил на плечах офицерские погоны, это не считая тех, трех лет, когда с гордостью носил погоны моряка Военно-Морского Флота СССР. Про внешность скажу просто: на моей физиономии девичий глаз надолго никогда не останавливался. Был один плюс, передаваемая из поколения в поколение по мужской линии отличительная черта нашего рода – широкие плечи, и, вследствие этого, чуть выше среднего физическая сила. Видно за этот плюс после недолгого визуального наблюдения военком упек меня в танкисты. Свое единоличное решение для меня он аргументировал тем, что в танке мне будет просторно из-за роста, а благодаря физическим данным – с танковым трактом справлюсь без чужой помощи. Я его понимаю, это круто, в случае чего, на танке с ветерком через всю Европу до самого Ла-Манша прокатиться.

Так как мое мнение по поводу прохождения срочной службы расходилось с вердиктом военкома, я решил действовать. В советское время было такое понятие «блат». Для тех, кому не посчастливилось жить в то время вынужден пояснить, что такое «блат». По-другому «блат» – это использование знакомства, с каким-либо должностным или просто лицом, с целью использования его положения в своих целях. По «блату» женщины покупали с черного хода сапоги и многое другое в магазинах, доставались запчасти к легковым машинам и на местное СТО без «блата» даже на диагностику, я уже не говорю про ремонт, не заехать было. «Блат» – это реальность эпохи развитого социализма. Кто-то воскликнет: «Да это же коррупция в чистом виде!» В общем, согласен. Но дорогие мои товарищи, господа (кому как ближе), какое обогащение или получение льготы в том, что я стремился попасть в те войска, где служить труднее всего, где готовят настоящих защитников Отечества? Нашелся родственник, у которого был выход на военкомат, и мои документы в одно мгновение переместились в команду «70-К», члены которой призывались для службы в морской пехоте. В десантные войска попасть даже по «блату» не удалось. Столько было достойных и желающих. И я, скрипя зубами, согласился на морскую пехоту. Вот товарищи замполиты и идеологи, насколько был высок уровень патриотизма, что даже «блат» использовали, чтобы призваться служить. Теперь, уважаемые читатели, дальнейшее вам станет более понятным.

И так, вернемся к дальнейшему повествованию. Я стоял на территории областного военкомата в кругу будущих морпехов и предавался радостным иллюзиям по поводу службы. Как внезапно заработала громкая связь, опустившая меня с облаков воображения на грешную землю. Это было началом последовавшей за этим трагедии. По громкой связи зачитали фамилии четырех призывников с требованием срочно зайти к военному комиссару. Причем это требование передали трижды. Находясь в состоянии легкой эйфории, я даже не обратил внимание, что моя фамилия среди этих четырех также фигурировала, пока к нам не подошел какой-то офицер. Убедившись, что именно мне принадлежит фамилия Пашко, офицер высказал всё, что думает обо мне и моем слухе, причем высказывание «глухая ворона» было самым безобидным, повел меня к военкому. Я смиренно побрел за ним, не подозревая, что скоро узнаю про ту «подлянку», что приготовила мне судьба.

Когда я вошел то увидел, что по середине, довольно большой комнаты, на одной линию по стойке «Смирно» стояли трое призывников. Я пристроился сбоку четвертым. Дальнейшее произошедшее было чем-то страшным в моем понимании. Вдруг к нам из-за стола быстрым шагом подошел военком. Это меня насторожило, так как какой-то час тому назад, отправляя меня служить в морскую пехоту, он из-за стола не выходил. Со словами: «Поздравляю! Это великая честь!» – он быстро пожал каждому из нас руку и отправился обратно за свой стол. В моей голове тут же зажглась красная лампочка опасности. Военком, приняв монументальную позу, обратился к нам с пламенной речью, которую я запомнил на всю жизнь, так как она определила мою дальнейшую судьбу, а в первый момент повергла меня в шок: «Товарищи призывники, Вам оказана великая честь!» А от услышанного далее я узнал, как чувствует себя рыба, вытянутая на берег из воды. Военком, продолжая вбивать гвозди в гроб моей мечты, пафосно чеканил: «Гордитесь, Вы лучшие! Вы будете служить на атомном подводном флоте. Вы теперь в команде «999». Вы отправляетесь в учебку атомного флота в Кронштадт, где из вас будут готовить электриков по обслуживанию атомных реакторов».

Слова военкома атомной бомбой разорвались в моей голове. Тогда я считал, что это был самый большой облом в моей жизни. Здесь нужно пояснить, почему для меня это было крахом жизненных планов. После школы я поступал в институт, но, к сожалению, не поступил. До призыва девять месяцев работал на заводе и после двух лет службы в армии планировал однозначно поступать в институт. Своего будущего без высшего образования я не видел. Я хотел учиться. Я, точно так, как первая весенняя трава тянется к солнцу, тянулся к знаниям. Ни для кого не секрет, что с годами школьные знания имеют свойство покидать голову, и все труднее конкурировать с вчерашними выпускниками на вступительных экзаменах в вуз. А судьба вместо двух лет, отодвигала меня от знаний на целых три года.

Кроме того, была вторая причина: в душе я был романтиком. Я нисколько не сомневаюсь, что кто-то из наших доблестных командиров подводных лодок рассматривал в перископ статую «Свободы» на побережье американского континента, но я точно знаю, что к перископу ни один моряк срочной службы допущен не был. Я полагал, что экипаж на пристани ныряет в лодку, а лодка в свою очередь тоже ныряет в морскую глубину, где-то ходит и через пару месяцев выныривает. Единственное что видит моряк – это пирс, с которого он ныряет в лодку и по возращению, на который выныривает из подлодки. Все время находиться в замкнутом пространстве – это было не по мне. Какая тут романтика? Я точно знал, что, только находясь на борту «Наутилуса» Жюль Верна, можно рассматривать дно морское и любоваться морской флорой и фауной.

Если служить на флоте – то дышать полной грудью морским воздухом. И целых три года я дышал полной грудью морским воздухом не только различных морей, но океанов. Всему свой черед. По дороге на флот ещё был экипаж в Красной горке и учебный отряд в Ломоносове.

По дороге на флот

Даже в настоящее время я не могу ответить на вопрос, который возник у меня в голове в том далеком 1984 году, и который всю свою жизнь я периодически сам себе задаю: «Почему «самое лучшее» в этой жизни достается мне?»

Нас, четверых обреченных, сопроводили, больше подходит отконвоировали, так как даже наши вещмешки из старых команд принесли офицеры к группе будущих подводников. В команде будущих покорителей морских глубин с нами было ровно 60 призывников. Старшим команды был капитан-лейтенант и двое старшин второй статьи срочной службы. Каждому из нас выдали по коробке с сухпайком и в спешке доставили на вокзал.

На железнодорожном вокзале к пассажирскому поезду «Брест-Ленинград» был присоединен дополнительный семнадцатый плацкартный вагон, предназначенный для будущих героев-моряков. Только вид у всех был какой-то удручающийся, потухший. Не было в наших глазах той искорки бесшабашной лихости, с которой сутки тому назад мы шли на призывные пункты. Большинство моих собратьев по несчастью, точно также как я узнали только в Брестском областном военкомате, что придется служить на флоте. Нас желторотых юнцов объединяло одно несчастье, а точнее чувство несправедливости, которое озвучила одна стриженная под ноль рядом со мной голова, но мнение которой разделяли все: «Почему все служат два года, а мы должны аж целых три года служить? Где справедливость?» Кстати, автор служил три года и двадцать три дня, пока сошел дембелем с корабля на пирс.

Кроме того, нашёлся провокатор, по-другому этого болтуна никак не назовешь, который добавил масла в огонь нашего разочарования в жизни. Его внимательно слушал весь вагон. Этот обалдуй стал рассказывать страшилки про соседа, который вернулся после службы на атомной лодке только с пару волосинками на голове, и самое главное, что добило каждого слушающего, – полным импотентом. Это был удар ниже пояса. Лично у меня в начале его рассказа возник вопрос: «По заданию какого вражеского империалистического центра этот провокатор действует? Чего добивается?» Про который я тут же забыл, так как в конце это красочного рассказа каждому призывнику, находящемуся в вагоне, и мне тоже, стало так себя красивого жалко, что эта жалость материализовалась в единый порыв охвативший семнадцатый плацкартный вагон поезда «Брест-Ленинград». Мы же были детьми не какого-то американского народа, а детьми советского, русского народа. А русский мужик, правильно, и беду и радость встречает одинаково: он заливает её водкой. Поэтому весь вагон одновременно охватил единый, могучий порыв-лозунг, противостоять которому не было никакой возможности и, самое главное, желания: «Пацаны! Надо вмазать!».

Водку можно было достать только в вагон-ресторане. Пять часов капитан-лейтенант и двое моряков героически сдерживали нас натиск. Они, как верный пес Цербер, не выпускали нас из вагона за зеленым змеем. А желание наступить на стакан, чтобы залить горюшко – только увеличивалось. Доведенные до отчаяния разочарованием и несправедливостью, мы прибегли к крайнему средству. В ход пошел шантаж. Капитан-лейтенанту пообещали на ближайшей станции повыпрыгивать в окна. Лови, свищи нас тогда. Присягу мы то – не приняли. Так, наверное, и случилось бы. Как только миновали Минск – наш старшой сдался. Проход в вагон-ресторан был открыт.

Деньги были у каждого, только сутки как из дома. Быстро скинулись и отправили гонцов от каждого купе за ней родной, и так в тот момент необходимой нам водкой. Потом ходил, кто хотел. Не забыли про настоящих служивых, с ними поделились домашними запасами и подогнали пару бутылок за взаимопонимание. Те закрылись в своем купе проводников и до самого Ленинграда нам не мешали, посчитав, что лучше ни во что не вмешиваться.

А семнадцатый вагон гудел. Вроде все молодые парни, только стукнуло по восемнадцать – не должно было быть среди нас заядлых пьяниц, но пили все. Лично я пил, потому что у меня на душе было такое состояние, словно в ней нагадила добрая дюжина котов. Во-первых, флот на целых три года, отодвигал меня от моей мечты.

Во-вторых, не лежала у меня в тот момент душа к подводному, тем более атомному флоту. Хоть убейте – не верил я тогда в безопасность «мирного атома». Заранее приношу свои искреннее извинения тем, кто служил и обслуживал атомные реакторы подводных лодок. Я там не служил и, возможно, рассуждаю как дилетант.

Кто-то из скептически настроенных читателей скажет: «Так я тебе поверил. Струсил. Только что распинался в любви к Родине, а как коснулось – так в кусты». Этим скептически настроенным товарищам я могу только ответить: «Для меня Родина – это родители, семья, дети, а сейчас и внуки. За них я всегда готов. По моему мнению, риск, когда на карту ставится твоя жизнь, должен быть обоснован и жизненно необходим, например, когда он, связан с твоей непосредственной профессией: спасатель, милиционер, полицейский, военный. Остальное все глупости.

Подъезжая к Ленинграду, мы вспомнили, что мы военные. Сами навели порядок в вагоне. По моей инициативе на одной из станций мы собрали оставшиеся банки тушенки из сухпая и отдали бабуле, торговавшей пирожками на пироне. Никогда не забуду её глаза, полные искренней благодарности.

По прибытию в Ленинград мы были удивлены до безобразия. Нас встречал настоящий контр-адмирал и целый оркестр военно-морского флота. Когда мы построились на платформе возле вагона, увидев наши унылые, помятые рожи, контр-адмирал решил вдохнуть в нас жизнь и обратился к нам с пламенной речью по его мнению. Начал он довольно бодро и вдохновенно, даже по-отцовски, но не окончил свою речь по независящей от него причине: «Сынки, обещаю вам всем, что вы все будете служить на атомном флоте». Это был второй удар ниже пояса, за какие-то неполные сутки. Закончить ему не дали. Когда контр-адмирал набрал полные легкие, чтобы сморозить очередную глупость, как кто-то из призывников не выдержал и довольно громко, отправил адмирала в сексуальное круизное путешествие. Ситуацию спас начальник оркестра. Он быстро взмахнул рукой, и оркестр резанул «Прощание славянки». Сопровождавший нас капитан-лейтенант также не растерялся, скомандовал: «Налево!» – и мы выдвинулись строем к электричке. А адмирал еще долго, стоял в стороне с багровым от негодования лицом и беззвучно глотал широко открытым ртом воздух.

Я шёл и думал, что же офицеры пьют или курят по утрам, что несут такую ахинею, что военком, что этот контр-адмирал. Я свято верил, что советские офицеры пьют только водку, разную гадость не курят, и тем более ничем не шныряются и разные «колеса» не глотают. Но как тогда может здравомыслящий военком на полном серьезе поздравлять призывника с тем, что тот будет служить не два, а три года? В нашем случае надо высказывать сожаление, а не поздравление. Поздравление военкома – это что? Скрытая форма издевательства или он по жизни отмороженный? Мы же советские. Ему стоило сказать только: «Мужики, так нужно. Родина в опасности. И всё». А он понес какую-то пургу, что мы лучшие. А контр-адмирал, он нормальный? За время пути мы уже смирились со своей участью. Наши отцы служили, и мы обязаны, и по-другому – никак нельзя. Кто виноват, что мы такие по жизни «удачные»? Вместо того, чтобы нас поддержать морально, он показал, что летает где-то высоко-высоко, и не имеет малейшего понятия, что твориться в наших головах. Или ему плевать на нас, вместе с нашими мыслями?