Мы служили на флоте

Структура разноса начальником подчиненных, по-моему, мнению одинакова и не менялась в войсках уже лет сто. Сначала начальник кратко информирует несведущих, что такое героическое совершили их боевые товарищи, и тут же даёт личную оценку их умственным способностям с информацией, что он с героями сделает. После чего следует резюме в виде наказания за совершенное.

Самое интересное – это оценка умственных способностей. Она обычно самая яркая, экспрессивная и насыщенная ненормативной лексикой, в простонародье матом, где слова, в нашем случае, «раздолбаи», «дебилы» и «олигофрены» были единственными словами пригодными для воспроизведения и служили ключевыми, связывающими словами непрерывающегося потока русского мата. Это только в английском языке «Fuckyou» может переводиться в зависимости от полета фантазии как «и пошёл ты…», и «и видал я тебя…», и как кое-что другое, имеющее отношение к половому акту. Русский же разговорный матерный язык богат и разнообразен. В нём каждое произнесенное слово имеет свою эмоциональную окраску и несет конкретное стилистическое значение.

Наказание для провинившихся было жестоким. Так как в пьяном угаре и в погоне за ничем не провинившимся поросёнком, они забыли почистить клетки хрюкающей братии – в течение двух недель каждый вечер должны были там, на месте совершения преступления, в свинарнике, реабилитироваться перед свиньями ударным трудом. Кроме того, командир к радости дежурной службы ужесточил наказание. По возвращению с принудительных работ ротный туалет, а по-флотски гальюн, также поступал в их распоряжение, где они могли отточить своё мастерство по уборке отхожих мест.

Это сейчас в армии при чистке ротных туалетов дневальные надевают перчатки, и к их услугам различные ёршики и губки, а также разномастная и разнокалиберная порошковая и жидкая химия, которая, способна даже камень превратить в порошок и обеспечить сияющую улыбку вашему унитазу или туалетной чаше. В то время было всё проще. Руки моряка, которым не страшна никакая инфекция и зараза, хозяйственное мыло, а из подручных средств – твоя зубная щетка и лезвие из станка для бритья марки «Нева» или «Спутник». Однако в то время гальюны, как в учебном отряде, так и на кораблях, всегда были в идеальном порядке, и приветствовали посетителей сверкающей белоснежной улыбкой. Только легкий запах дезинфицирующего средства напоминал, что ты в гальюне, а не в комнате для релаксации. Флот во все времена славился своей, доведенной в какой-то степени до мазохизма, склонностью к чистоте.

Не забыл командир роты и про меня.

III

После обеда я получил команду прибыть к командиру роты. Вызов к начальнику никогда ничего хорошего не сулит, как для офицера, так и простого моряка: или начальник нарежет новых задач, и будешь летать и скакать в мыле как лошадь Буденного, или получишь очередной нагоняй. Я с опаской зашел в кабинет командира. Надо немного отступить и внести дополнение в повествование.

Во время разворачивания ночью этой трагикомедии мой сладкий сон на привольно гражданскую тематику был жесточайшим образом прерван заместителем командира взвода. Я уже упоминал, что в учебке он был для меня Богом, царем и ближайшим воинским начальником. Первое, что я видел когда засыпал и поднимался по команде «Рота подъём!» – это была его физиономия. В этот раз от него последовала совсем другая команда: «А, ну ка, дыхни!». Я покорно выполнил команду, глубоко надеясь, что мне позволят досмотреть сон, в котором, в отличие от жизни, кое-что наклевывалось. Самое страшное, когда обламывают на самом интересном. Команда, произнесенная стальным голосом: «Бегом в коморку старшины роты», – вернула меня к реальной флотской жизни. По пути следования от дневального я узнал о далеко не героических действиях моих сослуживцев.

В ротной коморке меня ждали наши ротные старшины, заместители командиров взводов, которые собрались чтобы помочь моему замковзводу выяснить всю картину происшествия и допросить основного алкоголика роты. Диагноз. который установлен самим военным госпиталем. Сначала каждый из них провел неоднократное контрольное занюхивание паров, выдыхаемых моим невиноватым ни в чём организмом. К их великому разочарованию, я был абсолютно трезв, но всё равно начали они довольно сурово, забыв, что военнослужащие должны обращаться друг другу только на «Вы»:

–Ты, алкаш! Почему ты трезвый, когда остальные кто был с тобой пьяные?

Слава бывает разной. Сам виноват.

Надо отдать должное моему замкомвзводу. Утром он объективно доложил, что я был в группе залётчиков, однако прибыл по отбою абсолютно трезвым.

Командир роты встретил меня спокойно. Всё логично и понятно. Виновные наказаны. Пар спущен. Можно расслабиться, и к нему вернулось доброе настроение. Начал он издалека:

– Пашко! Я знаю, что тебе предлагали принять участие во вчерашнем празднике жизни, и ты отправил их дальше чем-то место, где будешь служить сам, то есть значительно дальше, чем Заполярный круг. Установлено, что одеколон из тумбочек пил не ты, и что к алкоголю ты равнодушен. По учебе ты один из лучших. Из тебя получится толковый моряк. Командир взвода и преподаватели о тебе лестно отзываются. Объясни, что могло такое случиться, что ты трижды умудрился напиться в военном госпитале?

И я вынужден был кратко поведать свою эпопею, связанную с нахождением в госпитале.

– Да… – подвёл итог и заулыбался командир роты. После чего произнёс крылатое выражение, которое я запомнил на всю жизнь, и с которым прошла вся моя служба: – Не служил бы я на флоте, если бы не было смешно.

Наряду с «Годковщиной» так оно и было, и слово он своё сдержал, служить меня он отправил на Северный флот.

Навстречу северному сиянию

I

Белой чайкой, скользящей по греблям морских волн, незаметно пролетело время в учебном отряде, и вот я в вагоне пассажирского поезда упрямо и напористо двигающего из сердца колыбели революции Ленинграда в центр Кольского полуострова – город Мурманск. Меня не покидает ощущение «дежа вю». Вагон под завязку набит молодыми моряками, окончившими учебные отряды и спешащими на Северный Флот. Нас сопровождает какой-то капитан-лейтенант и двое старшин, которым наплевать на нас. Они заперлись в купе проводников и всю дорогу пили, предоставив нас самим себе.

А вагон гудел как улей, благо водки в вагон-ресторане хватало. Выпитая, практически без закуски, водка тут же била по буйным головушкам, и вагон превращался в балаган. Молодое пополнение Северного Флота бухало так, словно завтра наступит апокалипсис. Я в этом празднике жизни участия не принимал. Забился на верхнюю полку и через окно рассматривал карельский пейзаж.

Была глубокая осень. Мелькающие за окном чахлые сосны и ели, растущие на болотистой местности, вызывали хандру и чувство необъяснимой, зарождающей где-то там далеко-далеко в душе тревоги.

Ближе к Мурманску ландшафт поразительно поменялся. Лес исчез, и кругом только сопки, покрытые снегом. Изредка на этих сопках можно было увидеть одинокие низкорослые карельские березки, и такого же роста сосны и ели, которые гордо, назло морозу и студёному полярному ветру, корнями зацепились за этот скалистый грунт и упорно тянулись к небу и солнцу.

Мурманск, уютно укутанный снежным покрывалом, встречал нас полярными морозами. На железнодорожном вокзале наш вагон, а также еще два вагона, прицепили к видавшему всё на этой земле небольшому портовому локомотиву, который неторопливо потянул свой груз вдоль Кольского залива в сторону сердца Северного Флота – города Североморск.

Дав напоследок два гудка, словно говоря «…не дрейфь, пацаны», трудяга локомотив закончил свой незамысловатый путь на задворках Североморска. Поступила команда покинуть вагоны.

II

Общей колонной мы прибыли в экипаж, прямо в столовую. Столовая впечатляла своей масштабностью. По моему наблюдению, около 2-х тысяч моряков могли сразу принимать пищу. Нас накормили горящей натуральной картофельной кашей с рыбой и чаем с маслом, что было очень кстати после вынуждено, не побоюсь этого слова, дорожного голодания. Дальше как в сказке: чем дальше – чем страшнее.

После плотного завтрака нас, это человек 60, как стадо овец загнали в военный клуб. Военный клуб того времени мало чем отличался от любого клуба в сельской местности. Архитектура советской эпохи не баловала советского обывателя изысканными стилями. Сцена и зал. Стулья деревянные с откидными сиденьями, которые были закреплены по трое между собой. Чудесные стулья моей молодости. В школьные годы все летние каникулы я провёл в деревне у бабушки. Одним из приятных развлечений в сельской местности был поход в кино. Билет стоил всего 10 копеек, это если на взрослый фильм, на детский фильм значительно дешевле. Не беда если нет денег. Два куриных яйца с бабушкиного курятника и – ты смотришь широкоформатный фильм про американских индейцев, где главную роль исполняет югославский актер Гойко Мутич, всеми любимый индеец Советского Союза. Так что бартерные отношения начали зарождаться уже при социализме. Вечером стройные и параллельные ряды стульев моментально разбирались и выстраивались вдоль стен, а клубный кинозал в одно мгновение превращался в площадку для «танцев-обжиманцев». Вот поэтому они были ещё на заводе скреплены по трое. В Советском Союзе думали наперед, прежде чем что-то произвести.

А вот спать на них было невозможно. Нам предстояло ночевать в этом зале. Некоторые моряки стали объединяться в тройки. Одну шинель укладывали на пол, а двумя накрывались.

Я снял ботинок и ступил ногой на пол – он был холодный, причём очень. Спать на нём–увольте. Здоровье превыше всего. Пришлось приспосабливаться спать на стульях. Изогнувшись невообразимым образом, я как-то умудрился на них разместиться.

Утро следующего дня морозным. На улице было около двадцати градусов мороза. После завтрака молодое пополнение флота, построили на плацу экипажа. Необходимо было ждать представителей с кораблей, а они не спешили, а вот мороз наоборот, крепчал. Одна из прописных истин Северного Флота гласит: «Североморец не тот, кто мороза не боится, а тот, кто тепло оденется». Золотые слова. От себя добавлю: «И ещё, кто ноги в тепле держит».

Мой военный опыт показал, что ты можешь быть одет хоть в тулуп, но, если ноги мерзнут – начинает мерзнуть всё тело. Сначала ты чувствуешь, что мороз потихоньку прихватывает пальцы на ногах. Ты героически сопротивляешься и начинаешь выбивать чечётку ногами. Через некоторое время понимаешь, что танцор с тебя никудышный, и долго долбить замерзающими ногами землю или палубу у тебя нет сил и–ты сдаешься. Мороз от ног подымается выше. Тело, а точнее мышцы, начинают интуитивно сжиматься и – ты с бравого, румяного моряка, которому любое море по колено, превращаешься в плененного в 1943 году под Сталинградом немца. Кроме того, зубы начинают предательски клацать. Ты пытаешься бороться с общим охлаждением организма путем непрерывного травления организма никотином. Помогает, но ни надолго. Дальше мороз добирается до мозга. Шарики и ролики в мозгу начинают замедлять свой ход, вызывая всеобщее оцепенение и безразличие ко всему происходящему, и смерть на мягких и пушистых котиных лапках начинает к тебе подкрадывается, предлагая закрыть глаза и уснуть.

Хотя мы были одеты по-зимнему, мороз не давал расслабиться. Нам разрешили клапаны зимних шапок развязать и завязать под подбородком, но страшное было в том, что на ногах у нас были «гады», грубые и малопригодные для Севера ботинки. Ноги замерзали через полчаса пребывания на улице, а за ним – всё тело. С целью недопущения обморожения личного состава, нам позволили то, что в самом страшном сне не может присниться строевому командиру. Курить, не покидая строй, на самом святом месте любой части, на строевом плацу.

Первый раз я по-настоящему замерз, как цуцик на дне морском. В тот момент я готов был отправиться в самый грязный трюм любого корабля, чистить день и ночь грязь, остатки мазута с переборок, выполнять любую грязную работу, лишь бы было тепло. С каким удовольствием я стоял и вспоминал кресла в актовом зале. Что мешало разместить нас в относительно теплом актовом зале? Где мы накануне провели ночь. Я настолько замерз, что перестал бояться «годковщины», про которую только и говорили на плацу, куря одну за другой сигареты. Зря…

В тот же день ближе к обеду меня и ещё пятерых окончательно замерших молодых моряков забрал с плаца какой-то мичман и отвёл на «БПК» (Большой Противолодочный Корабль) «Огневой». На этом гвардейском корабле я столкнулся с явлением намного страшнее, чем мороз. От мороза можно укрыться в тепле, а от этого явления – спасения молодому моряку на первом году службы не было, и название ему «годговщина».

«Годговщина» (дедовщина)

I

Прежде чем взяться за этот сборник рассказов, я много времени думал: «Стоит ли вообще браться за перо?». Так как понимал, что «годковщину» никак не обойдешь. Без главы «Годковщина» можно смело в заглавие книги было ставить «Сказки про службу на флоте». Была и вторая сторона этого вопроса – моральная: «Имею ли я право про это писать?». Через «годкощину» прошли все, кто служил на надводном флоте и береговых подразделениях флота (про подводный флот мне ничего не известно) в конце семидесятых и восьмидесятых прошлого столетия, но не каждый, кто через неё прошёл, скажет правду. У сильной половины человечества не принято рассказывать о том, как тебя унижали морально и физически, превращая в забитое и покорное существо человеческого рода, готовое безропотно выполнить любую прихоть «годка». Это была система подавления и унижения личности, противостоять которой одиночка не мог, так как в случае бунта, ты был один – а они (старослужащие) как шакалы стаей наваливались на тебя. Только единицы были способны не сломиться, выдержать побои, и не выполнять прихоти зарвавшихся от безнаказанности и наслаждающихся своей властью над другими отщепенцев рода человеческого, потому что назвать людьми некоторых язык не поворачивается.

«Годковщина» (армейский вариант «дедовщина») – это страшная реальность срочной службы великого и могучего СССР прошлого столетия. Будущих моих критиков я хочу сразу предупредить, что, взявшись за тему «годковщина», я не ставил цель вскрыть социальные причины этого уродливого проявления нечеловеческого, а иногда, не побоюсь этого слова, садистского отношения некоторых старослужащих к молодым матросам. В этой главе я буду писать про то, что видел собственными глазами, и про то, что прошёл сам и прочувствовал каждой клеткой своего тела, а также мнение по этому поводу тех, кто служил рядом со мной.

На юридическом языке я бы дал определение «годковщины» следующее: «годковщина»– это неуставные взаимоотношения старослужащих моряков с молодыми моряками. Но слово «взаимоотношение» – это слишком громко. Больше подходит линия поведения старослужащих по отношению к молодым морякам, так как молодые моряки, а на морском сленге «караси» никакого права голоса не имели, и обязаны были выполнять любую прихоть старослужащего, в противном случае их ждала физическая расправа, а точнее избиение. А дурость или полет фантазии старослужащего определялся только его серым веществом в голове или его отсутствием.

С «годковщиной» молодой моряк сталкивается с первого дня как попадает на корабль. Так было и со мной. По прибытию на Северный Флот из Экипажа нас шестерых «карасей» сначала привели на БПК «Огневой» точная копия, а точнее один и тот же проект, брат-близнец БПК «Стройного». Разместили нас в кубрике БЧ-2(БЧ-2–ракетно-артиллерийский часть). Красавец «Стройный» в это время был где-то в морях, а нам велели дожидаться его возвращения. Несколько дней мы сидели на рундуках (металлические ящики в кубриках прикрепленные к переборке в один ряд и используемые для хранения вещей личного состава, а также для сна в ночное время), боясь лишний раз выйти покурить или в гальюн, потому что с первых наших шагов по палубе настоящего боевого корабля мы стали невольным свидетелями той самой «годковщины», про которую так много слышали по дороге на флот.