Мы служили на флоте

– Товарищ майор медицинской службы! – начал я по-уставному, когда врач разрешил мне войти в кабинет. – Разрешите доложить?

– И что ты интересное мне скажешь? Судя по твоему виду – ты уже успел за выходные где-то накосячить? – доктору было присуще чувство юмора, и он доброжелательно посмотрел на меня.

– Вчера ко мне приезжали из Беларуси родители…

– И ты вместе с батей вмазал, – продолжил за меня мою речь врач.

– Откуда он всё знает? – подумал я.

– Ну, ты и наглец! – всё также, находясь в хорошем настроении, произнёс хирург.

– Никак нет! Стечение обстоятельств, – продолжил я и принял строевую стойку.

– Я тебе дам стечение обстоятельств, алкаш начинающий! Свободен. Я подумаю, что с тобой делать.

Тучи над моей головой развеялись. Хирург не стал меня выгонять из госпиталя, и для постоянно присмотра за мной – меня из коридора торжественно переместил в палату. Лучше бы он этого не делал.

IV

Палата была большая. Восемь коек-мест. Одна проблема – всё больные представители Советской сухопутной Армии, и почему-то большинство стройбатовцы (строительный батальон). Травмы у них были специфические. Трое с переломанными челюстями. Для меня осталось тайной, как нужно упасть на стройке, чтобы сломать челюсть. Четвёртый с травмой головы. С его слов, поймал кирпич на голову. Пятый лежал с травмой ноги, но носился по госпиталю на костылях быстрее прогулочного катера по Финскому заливу. Когда решали, кто пойдет в самоход за «чернилом» – вызвался первым. Шестой – с гипсом на руке. Седьмой был кинологом караульной службы, и травма у него была служебная. Не зря моя бабушка говорила, что собаке верить нельзя. Его жалел весь госпиталь.

Он единственный, кто лежал и рвался побыстрей возвратиться в часть и посмотреть в глаза тому псу, который отправил его на больничную койку, укусив его за мужское достоинство. Горемыке кинологу на службе достался настоящий массивный «кавказец». Псы этой породы отличаются исключительным норовом и огромной пастью. Во время тренировки этой псине что-то не понравилось, и она со всей дури тяпнула бедного солдата кинолога за ту часть тела, по которой мужчину в половом плане отличают от женщины. Сам детородный орган не пострадал, а вот колокольчикам досталось. Псина, видно, была не своевременно привита, или утром зубы не чистила, так как яички опухли и были по размеру средними между мячом для игры в американский футбол и узбекской дыней. Его колокольчики в армейские трусы не вмещались, а штаны от больничной пижамы с трудом их закрывали. Бедолага с трудом передвигался. Однажды, на перевязке медсестра, возраст которой был близок ко второй молодости, и которая видела в этой жизни практически всё, первый раз увидев его достоинства, – не удержалась и воскликнула: «А ни фига себе!»

Вот в эту палату положили меня, единственного моряка. Не важно, что я море ещё не видел, но раз носил тельняшку – значит моряк.

На меня сразу наехали, чтобы прописывался в палате. Несколько дней я героически отбивался. Но однажды они меня так достали, что я дал деньги, лишь бы отстали. Гонцами за алкоголем вызвались быть одноногий и однорукий. Они возвратились с несколькими бутылками заветного 0.7 л вина «Агдам» и двумя пачками не первой свежести пряников. На что один из троицы переломанных челюстей весьма обоснованно через полуоткрытый рот, в который подавали только пищу, не требующую пережевывания, типа редкой каши и жидкого супа, с сарказмом процедил: «Грецких орехов на закуску, суки, принести не могли?» Эта троица закусывать отказалась, а вот от своей доли живительной влаги – нет. Пили наравне со всеми, не пропуская стакана. Я отбивался как крейсер «Варяг» до последнего, но был вынужден капитулировать перед весомыми аргументами, которые заядлые пройдохи используют, чтобы заставить выпить колеблющего: «Кто не пьет – тот не с нами. Значит стукач. Сегодня не пьешь – завтра Родину предашь!» А как же не выпить за щит Отечества, единое целое, союз Советской Армии и Военно-морского Флота?

Молод я был и к тому же глуп, как щенок до года. Чтобы доказать, что я не стукач и не трус – вынужден был выпить. Умный учится на ошибках других, я же упрямо предпочитал учиться на своих. Результат был закономерен.

До этого дня сухопутная братия хотя и пила каждый вечер, но всё проходило тихо. В этот раз почему-то без драки не обошлось. Разбили окно в палате и вставное стекло в двери. В придачу, когда я полез разнимать дерущихся, то – получил в глаз. Полечился называется…

Утро стрелецкой казни не заставило себя ждать. Лечащийся врач был немногословен и хранил олимпийское спокойствие, показывая всем своим видом своё нескрываемое презрение ко мне: «Пил? Драку ты устроил?»

Отвечать на вопросы или что-то объяснять не имело смысла. Лиловый синяк под левым глазом красноречиво свидетельствовал не в мою пользу. Я уже узнал, что стройбатовцы всё свалили на меня, как на организатора и идейного вдохновителя вчерашней вакханалии в палате: «Союзники, мать их…»

– За неоднократное распитие спиртных напитков, злостное нарушение госпитального режима, тебя выгоняют из госпиталя. За тобой уже приехали из учебного отряда, – отчеканил врач голосом председательствующего на Нюрнбергском процессе. После хирург сжалился и стал нормальным человеком, врачом. – Сам виноват. Если начнет обратно опухать горло, сразу требуй, чтобы везли в госпиталь. Я тебе ещё собирался удалить одну гланду, она сильно увеличена, и если будешь служить на Севере, то – могут возникнуть проблемы со здоровьем.

В этом вопросе врач был не прав. За два с половиной службы на Севере я даже ни разу даже простудой не болел.

V

Возвращение в роту происходило довольно холодно. Из встречающих почетного гостя был только командир роты. Личный состав был на занятиях. Учебка, всё-таки. Учебный процесс не должен останавливаться ни на минуту.

– Пашко! …, – дальше богатая на экспрессивность и не переводимая на литературный язык, нецензурная разговорная речь, показывающая, как по-отцовски командир относится ко мне, гремел раскатами грома в кабинете голос командира роты. – Ты же один из лучших курсантов роты. Через две недели пребывания в учебном отряде ты принял присягу и сдал на допуск к несению караульной службы. По всем предметам – только «Отлично», – начал нахваливать меня ротный. Дальше командир выдержал паузу, но гнев и нетерпимость к нарушителю воинской дисциплины взяла верх над разумом, и он продолжил Чапаевым на коне носиться по кабинету, рубая в капусту воображаемых беляков в моем лице:

–Пашко! Ты совсем…, – опять нецензурная брань в мой адрес, показывающая наивысшую степень мой «борзоты». – Ты первый на моей практике, кто за неполные две недели нахождения в госпитале трижды напился до поросячьего визга и устроил драку с мордобоем.

По существу, командир был прав. Кроме, мордобоя. Можно подумать, что драка проходит без мордобоя. Пострадал и получил в глаз только я: не мог я бить инвалидов. И до поросячьего визга в двух случаях было ещё далековато. А так всё верно.

–Ты что, скрытый алкаш? – это прозвучало больше похожее на утверждение чем на вопрос.

Я стоял и молчал. Оправдываются виноватые. Я себя виноватым считал только частично. Я не мог сказать командиру, что это был необходимый жизненный урок. Пройдя который, я сделал два важных умозаключения, которые стали основополагающими камнями моего мировоззрения не только на службе, но и на протяжении всей жизни:

1) Нужно в этой жизни иногда иметь смелость и твердо говорить: «Нет», – идя наперекор толпе, наплевав при этом на то, что при этом большинство из толпы думает о тебе.

2) Никто больше не склонит меня к распитию алкоголя, если я этого не пожелаю.

А дальше, задолго до окончания учебного отряда и распределения по флотам, я узнал, где будет проходить моя дальнейшая служба. Именно там, где три месяца холодно, а остальные девять – совсем холодно.

– Пашко! Запомни, я сделаю всё, чтобы ты остальные два с половиной года вместо пива сосал замерзшую мочу белого полярного медведя, где-нибудь на земле Франца-Иосифа или на Новой Земле.

– А ни фига себе, как далеко от Беларуси! – первым среагировал мой мозг, а я осознал, что Краснознаменный Северный флот ждет меня с распростертыми объятиями.

Но тогда я не знал, и, наверное, мозг также не знал, что, служа на Севере, кроме Новой Земли я увижу Африку, причём даже буду ножками по ней бегать и довольно продолжительное время.

Алкаш, да не тот

I

Практически, как говорят большинство военнослужащих, без происшествий с моей стороны прошла остальная учеба. За исключением того, что не оправдал я своего почетного титула «Алкаш».

К концу учебы в нашей роте стал таинственным образом пропадать одеколон. Бутылочки из-под одеколона в тумбочках у многих моряков оказались пустыми. И это явление стало приобретать черты эпидемии, несмотря на героические усилия дежурной службы поймать замаскировавшегося под курсанта алкоголика. Каждый раз, когда поступал доклад о таинственном исчезновении одеколона – меня тащили к командиру роты для контрольного занюхивая. Ещё бы. У меня всегда почему-то у первого бутылочка из-под одеколона всегда была пустой, и только слабый запах говорил, что в бутылочке когда-то находилась ароматизированная специфическая жидкость, не предназначенная для внутреннего использования. Ответ на этот вопрос я нашел только к концу первого года службы, и только на корабле.

После обнюхивая, офицерский корпус роты в полном составе призывал меня к совести: признаться, что это я по ночам, втихаря, похлебываю курсантский одеколон. Меня это так достало, что однажды я не сдержался и ответил «… что я только начинающий алкаш – одеколон не мой профиль, что я предпочитаю коньяк или чистый неразбавленный медицинский спирт, ну, в крайнем случае, и только в крайнем случае – могу пригубить водочки». Подействовало. К совести больше не призывали, но контрольное «занюхивание» продолжалось до конца учебки.

Второй раз я не оправдал почетное звание «алкаш», когда семь моряков из моего отделения (и я в том числе) были отправлены на помощь подсобному хозяйству. Только в 2005 году Министр Вооруженных Сил Республики Беларусь запретил при воинских частях иметь подсобные хозяйства. А в советское время каждая воинская часть имела свое подсобное хозяйство, где держали разную живность, начиная от курей и свиней, кончая крупным рогатым скотом. Наша часть специализировалась на хрюшках, и было их не просто много, а очень много. Двое моряков, которые все три года служили при свиньях: один в должности заведующего свинофермы, второй – в должности свинячьего доктора, и гордо носили морскую форму, не видя ни разу моря, не справлялись с оравой вечно голодных животных. Им в помощь отправляли иногда целое отделение, задачей которого было трёхразовое кормление этих разнокалиберных и разномастных пяточков, а вечером необходимо было также почистить их клетки от навоза. Этому наряду разрешалось прибывать в роту после отбоя. Всё считали, что после отбоя они в поте лица чистят «авгиевы конюшни» нашего подхоза (подсобное хозяйство), или варят в самодельном котле на утро следующего дня картофель и кормовые бураки для хрюшек, так как отходов из столовой для прокорма этой оравы хрюкающих четвероногих, живых поставщиков мяса и сала к нашему столу не хватало.

Уже после обеда двое вологодских парней Гоша и Кеша, жизненный девиз которых был «Всё пропьем, но Вологду – никогда», несмотря на мой категорический протест, предложили бухнуть. Я со своим протестом остался в гордом одиночестве. За свинофермой был секретный для командования пролаз, который был «дорогой жизни» для разного рода самоходчиков и поклонников Бахуса. Хотя до ближайшего магазина, со слов ходоков, было порядка 6 км по пересеченной местности, гонцы вернулись благополучно с полной авоськой вина, популярного в то время 0,7 литра «Агдама».

Даже без всезнающего мозга я понял, что ничем хорошим это ни кончиться. Ближе к отбою мои будущие боевые товарищи, так как с тремя из них я буду в дальнейшем служить на одном корабле, кружком разместились возле большого котла, в котором варился завтрак для хрюшек. В лучах заходящего солнца мне показалось, что я попал на один из многочисленных островов Океании, где местные аборигены из племени пумбо-юмбо, обкурившись какой-то гадости, с невозмутимым спокойствием наблюдают за горением огня в предвкушении свежего мяса, не забывая при этом потягивать из горла «Агдам». Я был прав. Мяса они потом захотели. Я же почистил одну из клеток и отправился спать в роту, предварительно приняв холодный душ и переодевшись в повседневную форму. Закаливанию будущих морских волков уделялось большое внимание, поэтому теплая вода в учебном отряде была только в бане и только по субботам. Дальнейшее мною написано со слов дежурного по учебному центру.

Подсобное хозяйство находилось на значительном удалении от основных зданий учебного центра. И на то были веские причины. Не только на самом свинарнике, но и на прилегающей местности господствовал специфический запах, которым через несколько секунд пребывания на данной местности пропитывалась вся форма. Запах этот по своим парфюмерным качествам, как Вы, читатели, сами догадались, был полной противоположностью кёльнской туалетной воде и женским духам «Шанель №5». Из-за этого специфического запаха не только офицерская нога, но даже нога дежурного по части, который в ночное время ответственен за всё безобразие, происходящее на территории части, эту невидимую, но осязаемую черту, редко пересекала. А в этот раз он вынужден был вмешаться и прийти на помощь бедным хрюшкам.

Осуществляя обход вверенной до утра ему части, он сначала услышал, как два неокрепшим баритона запели модную в то время молодежную песню «Комната с балконом и окном…», а затем его ухо резанул дикий вопль поросенка, нежелающего ранее срока быть убиенным. Когда он вошёл на центральный дворик военной свинофермы, то, прежде всего, увидел Гошу и Кешу которые, несмотря на усиливающий свинячий визг, обнявшись, сидели возле костра и горлопанили «Комнату с балконом и окном…». Рядом с ними мирно посапывало в две дырки бесчувственное тело военного моряка. К лодыжке правой ноги которого тонкой бечевкой за заднюю ногу был привязан источник нарастающего визга, небольшой поросенок. Поросенок не прекращал попыток вырваться. Свое желание жить он сопровождал диким, душу раздирающим визгом. Тело, несмотря на то, что поросёнок каждый раз, стремясь сбежать, чувствительно дёргал за ногу, и на непрекращающийся визг – не обращало на всё происходящее никакого внимания и признаков жизни не подавало.

Самое интересное проходило чуть поодаль. Там проходило настоящее сафари. Трое моряков, в которых проснулся охотничий инстинкт их предков, первобытных неандертальцев, вооружившиеся самодельными копьями из подручного материала, в пьяном азарте, издавая боевые гортанные звуки своих предков, с диким восторгом носились за подсвинком, который не имел ни малейшего желания в этот вечер пойки на жаркое или шашлык для защитников Отечества. Среди этой тройки метателей копей выделялся Леха Турсин, с которым моя военная судьба будет тесно связана оставшиеся два с половиной года. Он выделялся не только ростом, но и огромным тесаком для рубки бураков в руке. С налитыми кровью глазами и перемазанный грязью и навозом он совершал, к счастью для подсвинка, неудачные гигантские прыжки с падением на землю, стремясь поймать и сразу пригвоздить тесаком к земле, это проклятое и визжащее свинячье существо. Напуганный бедный подсвинок, понимая, что возможно это последняя ночь в его и так не длинной жизни, бегал, увертываясь от копий и тесака, быстрее олимпийских спринтеров, не забывая при этом дико визжать. Всё остальное свиное сообщество фермы из-за солидарности с собратьями зашлось в таком диком визге, что дежурный достал табельный пистолет и хотел его применить, чтобы прекратить эту вакханалию. Он его не использовал только потому, что долго раздумывал, по кому первому стрелять: несчастным поросятам или по этому отличнику военно-морского флота с тесаком в руке. Это был конкретный залёт. Разбор полётов оставили на утро.

II

Утро не заставило себя ждать. Утро или день они всегда одинаковые, а вот люди бывают злые. Командир роты в добром расположении духа пересёк КПП части и не знал какую свинью подложил ему любимый личный состав. В то время мобильников, всевозможных гаджетов и других навороченных достижений цивилизации не было, поэтому его ночной сон не был потревожен. Однако, как только улыбаясь солнечному дню он вошел на КПП, как чёрт из табакерки к нему подскочил дежурный и довёл до его сведения, что капитан первого ранга (командир учебного центра) желает видеть командира роты немедленно. Хорошее настроение тут же улетучилось. Ранний визит к командованию ничего хорошего не сулил.

Командир части вставил командиру роты конкретно, аж по первое число следующего месяца. Поэтому капитан третьего ранга ворвался в расположение роты с распирающим его желанием, вставить всем, кто подвернется под руку, со значительным запасом, не только по первое число следующего месяца.

Раздолбаи, они же несостоявшиеся убийцы двух подсвинков, а по-военному злостные нарушители воинской дисциплины, по стойке, принимаемой по команде «Смирно», стояли возле кабинета командира рота. Им страшно хотелось спать, а ещё больше им хотелось хлебануть холодного огуречного рассола или чего-нибудь подобного, что могло бы потушить внутренний пожар. Всю ночь дежурный по части и заместители командиров взводов роты, применяя запрещенные ООН приёмы, не давая возможности бедолагам поспать и попить воды, терзали их с целью выяснения полной картины преступления. К утру раскололи несчастных как грецкий орех, только в части касающегося свиней. Сколько было вина, где брали, как пронесли на территорию части – молчали как партизан на допросе. Признали и раскаялись лишь в самом факте распития спиртных напитков и в преднамеренном покушении на убийство двух поросят. Лично я, не верю, что они собирались наслаждаться жарким на сухую. Сто пудов, где-то зашкерили пару пузырей на опохмел.

В ходе опроса вырисовались интересные вещи. Оказывается, первого поросенка по старой доброй морской традиции подводников они хотели зажарить на вертеле и преподнести в дар командиру роты, как знак уважения и ничего более, а второго они ловили на жаркое для себя, уж больного свеженины хотелось. Это только в малых количествах алкоголь полезен до бесконечности, а в больших количествах – однозначно вреден и приводит к тяжким последствиям как для самих принимающим алкоголь на грудь, так и их окружающих. Полет фантазии мозга находящего под порами алкоголя непредсказуем.

Командир решил устроить показательную порку. На центральном проходе казармы был построен весь личный состав роты. В строй загнали всех: больных, хромых и даже суточный наряд. Перед строем, понуро опустив голову, стояли «залётчики».