Яд изумрудной горгоны

– Насколько мне известно, нет. Все время отдавал работе. Особенно последние полгода, с тех пор как получил назначение. До этого пост занимал Калинин, Роман Алексеевич.

Госпожа Мейер помолчала, и от Кошкина не укрылось, как ее ладони, до того расслабленно лежавшие одна в другой, напряглись, почти что сжавшись в кулачки. Через силу она продолжила:

– Роман Алексеевич – это второй убитый.

– Долго он занимал пост до Кузина?

– Чуть больше двух лет. А до этого был в подчинении у предыдущего нашего главного врача, впрочем, как и Дмитрий Данилович. Они одногодки и даже однокашники, насколько помню. Роман Алексеевич тоже прекрасный врач, с отличием окончил Медико-хирургическую академию, писал труды… однако всегда тяготел к практике.

– За что же его уволили, если он был прекрасный врач? – прямо спросил Кошкин.

Мейер не смутилась:

– Право, я не помню в точности… но, кажется, Павел Ильич что-то напутал об увольнении. По моим воспоминаниям Роман Алексеевич ушел с должности сам, добровольно. Я ведь сказала, что он тяготел к практике – а какая уж тут практика в институте? Наши воспитанницы совсем юные и редко болеют чем-то тяжелей простуды. Потому Роман Алексеевич перевелся в земскую медицину, в Симбирской губернии, откуда он родом.

Кошкин смотрел на нее въедливо, пытаясь распознать ложь. Переспросил:

– То есть, Калинин не был уволен?

– Не могу утверждать точно… все же полгода прошло, и я не помню дословных формулировок. Однако и нареканий в сторону Романа Алексеевича я тоже не помню, – ровно произнесла Мейер.

Но Кошкин снова уловил, что пальцы ее напряглись и того сильней, а ногти, должно быть, до боли впились в кожу. Но обращать внимание на сей факт Кошкин пока что не стал: иначе пришлось бы слушать очередную ложь.

– Хорошо, – только и сказал он. – Последняя просьба: девушки, которые привели Феодосию Тихомирову в лазарет – могу я с ними поговорить?

– Сейчас?! – встрепенулась госпожа Мейер и даже голос повысила. – У девочек режим, они спят!

– Их подруга умерла только что – едва ли они спят. Кроме того, они последние, кто видел убитых живыми, могли заметить что-то, услышать. С ними необходимо поговорить, покуда они помнят детали. Обещаю, что допрос проведу я сам, и буду деликатен… и это не просьба, Анна Генриховна.

Мейер, всем видом показав, как ей не нравится эта затея, тотчас оглянулась на Раевского, их попечителя. Тот, как выяснилось, слушал разговор внимательно и вдумчиво, уже не проявляя буйств. На немой вопрос Мейер он позволительно кивнул – и та великодушно пообещала, что приведет воспитанниц, как только они оденутся.

– Приводите по одной, – вдогонку распорядился Кошкин. – Сперва ту, которая вас разбудила.

Мейер снова кивнула, и снова с заминкой. А после ушла. Кошкин же, проводив ее взглядом, решил, что самое время осмотреть место происшествия.

Глава 2. Лазарет

Это был институтский лазарет, очень небольшое помещение. Четыре койки, на крайней из которых, сплошь покрытой брызгами крови, лежало тело Феодосии Тихомировой. Подле койки, на боку, совсем еще молодой доктор в белом, тоже перепачканном кровью, халате. Рядом с ним разбитые очки и шприц.

Чуть поодаль от входа – третье тело. Этот был уже без халата, одетый в уличное. Лежал на спине, широко раскинув руки, а в груди, на белой сорочке, огромное багрово-алое входное отверстие пули. Немалая лужа крови под телом подсказывала, что рана была не одна – должно быть, стреляли и в спину. Кошкин, однако, проверять этого не стал: судебно-медицинское сопровождение было поручено доктору Нассону, которого ждали с минуты на минуту.

Сейчас же полицейский специалист проводил фотосъемку места преступления, стараясь запечатлеть каждую деталь, каждую улику, положения тел на полу, форму и направления брызг крови. Потому Кошкин, не желая мешать, взглянул на тела лишь издали и осторожно, вдоль стены, прошел к окну.

– А оружие где? Нашли, из чего стреляли? – спросил Костенко, осторожно пробирающегося за ним.

– Не-а, пока не нашли.

Кошкин хмыкнул. Оглянулся на окно, распахнутое настежь.

Закрывать не стал, но уточнил, кто именно отворил рамы. Оказалось, что никто из присутствующих – так было до приезда полиции. Разумеется, первой мелькнула мысль, что убийца именно через окно покинул место преступления, забрав с собою оружие. И подумал так не только Кошкин: выглянув наружу, увидел внизу полицейских, изучающих что-то на газоне. Один из них, заметив начальство, крикнул:

– Степан Егорыч! Тут следов от ботинок полно – от больших, мужских ботинок. А револьвера нету нигде.

Кошкин кивнул. Отошел, изучив подоконник более придирчиво, но следов земли, травы, подошвы ботинок не увидел даже с лупой. И на паркете под окном тоже. Должно быть, через окно только оружие выбросили или открыли зачем-то еще… а уходили иным путем.

Тотчас понял, каким именно: в самом углу помещения притаилась дверь. За ней – докторский кабинет, тесная комнатушка со столом и шкафом для бумаг. Бумаг было множество, причем большинство вывернуто из шкафов в невообразимом беспорядке.

– Это не наши ребята устроили – так было, – подсказал эксперт с фотографическим аппаратом. Комнатушку-кабинет он уже успел запечатлеть.

Кошкин пока не брался предполагать, что именно здесь искали и кто. Его больше заинтересовала вторая дверь, ведущая теперь из кабинета.

Но прежде он вернулся в лазарет и придирчиво поглядел на изразцовую «голландку» в углу. Трудно было сказать, топили ее или нет, но печкой определенно пользовались не так давно: под чугунной дверцей была рассыпана зола.

– Костенко! – позвал он. – Изучите содержимое печи. Что найдете – бумаги, документы уцелевшие – все в отчет!

А после вернулся в кабинет, чтобы исследовать вторую дверь. Выводила та на черную лестницу, а оттуда, минуя первый этаж – прямиком во двор. Здесь имелась порядком вытоптанная тропинка, которой, без сомнений, пользовались не раз. Тропинка вела к калитке и на улицу, где след окончательно терялся…

Но, по крайней мере, можно было сделать вывод, что тот, кто расстрелял докторов, неплохо знаком с территорией института. Вот только черную лестницу на ночь запирали и охраняли, и как проникли внутрь без ведома сторожей, пока неясно.

Тем же путем Кошкин вернулся назад, в лазарет.

Нассон, пожилой доктор, давно зарекомендовавший себя превосходным экспертом, уже прибыл. Склонился над телом девицы Тихомировой, которым потребовали заняться в первую очередь.

– Естественная смерть, судя по всему, – заключил он, не обнаружив ни одной раны.

– Подруги говорят, с сердцем плохо стало, – сказал Кошкин, решив отмести прочие версии. – В шестнадцать лет. Разве такое возможно, Михаил Львович?

Доктор тяжело вздохнул, но пожал плечами:

– Все может быть. Девица худосочная, анемичная. Не исключено, что от рождения нездорова была. А потом, знаете ведь, Степан Егорыч, нынешняя молодежь чем только себя не травит. К нам недавно одну привезли – она, представьте себе, ртуть пила. На протяжении полугода, что ли. В книжках начитались, будто ухажерам их по нраву, когда кожа бледна, а взгляд, мол, одухотворенный… вот и травят себя всем, что в аптеке сыщут.

Кошкин мысленно согласился: в его ведомстве не так редки были случаи внезапной смерти девиц и дамочек, переборщивших со средствами по наведению красоты.

– Ртуть, говорите… – Допуская и эту версию, Кошкин невольно прошелся взглядом по шкафчикам со склянками, раздумывая, найдется ли здесь ртуть.

Разобраться было сложно: кто-то раскрыл дверцы шкафов, а многое из содержимого, хоть и не скинуто на пол, но находилось в большом беспорядке. Будто и здесь что-то искали, как в кабинете.

– Я для вашего спокойствия вскрытие проведу всенепременно, Степан Егорыч, не беспокойтесь.

Кошкин поблагодарил. Снова присмотрелся к осколкам шприца на полу:

– Что он ей вколоть пытался, Михаил Львович? – спросил Кошкин, кивнув на тело первого доктора.

Нассон привстал и поискал на процедурном столике у койки:

– Спирт… нитроглицерин… хм. Англичане кровяное давление снижают нитроглицерином. Действительно могло помочь, ежели б он вколоть это ей успел…

Нассон снова вздохнул оглядел лежащее на боку тело доктора. Потом прищурился и наклонился: