Синдром изоляции. Роман-судьба

Отец вскидывает бровь в изумлении:

– Ты шо, дурочка, что ль? Никогда!

Бредешь за ним в новую жизнь с чемоданом, попранной совестью и в слезах. В спину – последнее напутствие матери:

– Чтоб тебе пусто было! Чтоб ты так же страдала от собственных детей! Увидишь – они тоже тебя бросят.

Малодушничаешь: у тебя нет выхода. Утешаешься: материнские проклятия – бабские выдумки. Задабриваешь совесть: мама же тебя просто ненавидит.

Но долгие годы обмираешь от страха: а вдруг ты родишь дочь?!

* * *

Московской школе приходится соответствовать: за пятерки работаешь, как ночной грузчик. Легко миришься с ненавистью одноклассниц. Па-а-думаешь!

Зато твоя чужеродность вызывает интерес у мальчишек. На все непонятные ситуации заготовлено особое выражение лица. Безразличие. Рисунок роли – не сложнее есенинского стихотворения. Ты их учишь десятками. Упиваешься созвучием чувств с великим рязанцем.

Не жалею, не зову, не плачу.

Какое восхитительное состояние – овладеть, наконец, своим лицом и телом! Какая мощная броня! Все происходящее можно объяснить предлагаемыми обстоятельствами. Роли становятся заглавными, эпизодическими, но всего лишь – ролями, а не проклятой судьбой. Если понарошку, то жить можно. Ад, где твоя победа?

Вот вернулся с работы отец. Прячем книжку «Богач, бедняк» и хаотично раскладываем рекомендованную литературу: Соболев, Шолохов, Игнатьев… Папа считает, что правильным чтением можно выбить из себя Мариванну.

Он замечает «Пятьдесят лет в строю» и поднимает бровь:

– Ты же в прошлом году читала.

В голосе слышится подозрение. Играй убедительно!

– Так перечитываю, пап!

Он прижимает тебя к плечу и цитирует Шолохова. Вы с ним – две песчинки, два осиротевших человека. И что-то про того, кто обязательно выдюжит около отцовского плеча, все преодолеет, если позовет его Родина.

Ты пуста и бестрепетна. Даже не поинтересовалась, почему он назвал тебя сиротой. Мать ведь жива. Внешне все выглядит как раз наоборот: трепет дочерней любви выворочен до отказа. Папа видит в тебе то, что хотел.

Надо пробовать театральный. Пускай ты уродина, в театре на красоте далеко не уедешь. Там характерность и талант нужны! А вдруг нет таланта?! Все отдашь за то, чтобы прекратить дешевые пьески в обмен на любовь. А вдруг тебя полюбят миллионы?!

И тут – словно кто-то услышал. Престарелая Нимфа объявила про драмкружок.

В миру ее зовут Ниной Дмитриевной. Русский-литература. Ни фига, конечно, не разбирается в мотивах, идеях и сквозных сюжетах. Всех ее достижений – заученная наизусть поэма «Двенадцать». И то – чудо, что помнит! В ее-то годы…

Старухе лет пятьдесят, а то и все пятьдесят пять, но она видит себя восемнадцатилетней шалуньей. Обряжается в платье с рюшами поросячьего цвета и носит распущенные волосы. Безжизненные патлы неряшливо лежат на плечах. Видимо, это называется «ниспадают волной дивные кудри». Морщинистый рот густо намазан фиолетовой помадой с перламутром – небось, купила за трешку на Рижском рынке у тех же цыганок, что и ты. Словом, бабка обезумела: одной ногой в могиле, а все играет в упругую молодость.

Нимфа говорит, будем ставить Лермонтова, и ты тотчас начинаешь репетировать княжну Мери. Запираешься в ванной и репетируешь перед зеркалом томные взгляды из-под ресниц. В те времена разглядывать кавалера считалось моветоном; логика действий персонажа – это ж понимать надо! Сама, например, тоже ни за что не станешь пялиться на Серегу Мразина.

Кроме фамилии, все в нем – совершенство.

Чтобы добиться впалых щек, ты просидишь две недели на огурцах и редиске и достигнешь исторического минимума – шестьдесят восемь килограммов. Трюк, который не сможешь повторить никогда.

Серега проявляет интерес: подкравшись сзади, засыпает твои волосы крошечными семенами пришкольных деревьев – дворники нагребли их целые кучи.

Ты только что сделала химическую завивку: трудно будет их потом выковыривать. Но логика действий персонажа понятна. Выдаешь изумительный смех переливчатого колокольчика. На днях подслушала у соседки: восхитилась, отрепетировала и – хоба!

Потом хулиган прячет твой портфель и, ухмыляясь, обещает его проверить при всем честном народе. А вдруг ты инопланетянка? Уж больно не похожа на остальных.

Твой дневник с мечтами и планами спрятан в домашней библиотеке, за пятым томиком Чехова. Бояться нечего.

Зато! Он! Выделяет! Тебя! Среди других!

Сердце прыгает к горлу.

Но момент ликования портит перламутровая мымра:

– Пархоменко, куда тебе – княжну Мери? У тебя взгляд уставшей сорокалетней женщины. Да и конституция твоя, Галя, подкачала…

Повторяй таблицу умножения. За челкой не видно потеющего лба, а руки можно держать в карманах.

– Мы возьмем линию Печорина и Веры, – говорит старуха, не замечая твоего состояния. – Свежо и не банально. Ты прекрасно подойдешь на роль Веры. А Печорина сыграет Мразин. У него хорошая фактура.

– Почему я?! – возмущается Серега с «камчатки».

– Потому что у тебя шесть двоек в полугодии, последний шанс остаться в школе!

Нимфа прощена: она ведь и тебе шанс подарила!

…На репетициях стараешься за обоих. Помогаешь партнеру обжить мизансцены и устанавливаешь контакт «из души в душу», как завещал Станиславский. На сцене отступает истерическая робость влюбленной. Чувств не стыдишься, здесь они уместны. Отделяешься от зажатого тела и паришь!

Возвращает на землю прокуренный голос Нимфы:

– Печорин, ну куда ты смотришь?! Из всех женщин ты любил только Веру, неужели непонятно? Где твоя страсть? Где намек на запретную любовь?!

Серега похабно ухмыляется. Покладисто соглашается:

– Сделаем, Нин-Дмитна.

Мастер-плиточник на шабашке, да и только.

Он уже несколько раз смотрел на тебя другими глазами.

Ты ведешь Серегу к долгожданному финалу терпеливо и настойчиво. Так утка-мать отправляет своего малыша в самостоятельное плавание.

Открылись шлюзы нежности, и Печорин тонет в поцелуях Веры. Вы заперлись в кабинете: классная удачно слегла с пневмонией. Ты староста и комсорг, тебе и ключ в руки.

С ним ты оставляешь актерство. Готова босиком по снегу. Предлагаешь себя всю, от чего герой потрясенно отказывается. Вам по шестнадцать, но он еще ни разу не терял голову от любви. Мысленно отправляешься с ним долгую дорогу, чтобы в конце – вместе… в вечность.

«До гроба ты хранитель мой!»

«Я люблю – и, значит, я живу!»