Русский излом. Роман в трех частях

Поезд, словно огромная железная змея, вынырнул из-за лесной дали и изогнулся на повороте. Он неотвратимо приближался к открытому семафору и к нашим путникам.

Внезапно Миша резко бросился к путям, оттолкнув оторопевшую Марусю. Она не успела ни удивиться, ни испугаться, как он отпрыгнул обратно, держа в руках ежонка, свернувшегося в клубок, И в ту же секунду с шумом и грохотом мимо проследовал поезд.

– Дурачок! – ласково сказал Миша, – Как он попал на рельсы, ума не приложу. Еще немного, и поезд раздавил бы его в лепешку.

– Нет, это ты – дурачок! – воскликнула, чуть не плача, Маруся, – Это тебя мог раздавить поезд! Как тебе в голову пришло так рисковать собой?

Она забарабанила кулачками по его груди в унисон со стуком колес несущегося поезда.

– Маруся, -прошептал Михаил, опуская ёжика на землю. Колючий моментально зашуршал в траве, спускаясь в сторону кустов, а Миша, поддавшись неизвестному порыву, обнял Марусю и впился поцелуем в ее губы. Она не отстранилась – напротив! – ее кулачки раздались, а ладони сами собой обвились вокруг мишиной шеи.

Они ничего не замечали вокруг – ни мчащегося мимо состава, ни цветов, ни начинавшего темнеть неба. Ежик тоже был забыт, а собранный Марусей букет мягко упал на землю. Они выпали из окружающей действительности, смутно понимая, что этот поцелуй не похож на предыдущий, сорванный в Пасху, поэтому целовались снова и снова, пока не заболели губы. Мишу обрадовало то, что Маруся отвечает на его поцелуи, хотя и неумело. А она просто таяла в его объятиях и позабыла обо всем.

Последний вагон уже скрылся вдали, и они отпрянул друг от друга.

Застигнутые врасплох нахлынувшими чувствами, они долго стояли рядом, не в силах пошевелиться. Михаил был уверен в себе: он любил Марусю, сильно и глубоко. В то же время молодой человек понимал, что ждать определенности от нее пока ещё рано в силу юного возраста.

Маруся смотрела на Михаила почти с ужасом, в голове мелькали обрывки бессвязных мыслей, не желающих складываться в единую картину.

«Он меня любит… губы мягкие… а сердце стучит… маленький ёжик… он не может быть таким подлым, как Евгений… на губах его мед… при чем здесь детские сказки?»

– Миша, – позвала она жалобно, но встретив ласковый взгляд юноши, успокоилась.

– Я люблю тебя, Машенька, – твердо произнёс Михаил, – И хочу, чтобы ты об этом знала.

– Я должна ответить сейчас? – растерялась Маруся.

Щеки девушки запылали, и она прижала к ним кулачки, словно возможно было погасить внутренний жар.

– Ты не обязана отвечать сразу.

Миша тоже выглядел смущенным, и Маруся решила ободрить его.

– Миша, пойми, мы с тобой знакомы всю жизнь, я всегда любила тебя, как брата. Да, не удивляйся, как Митю, Илью и Ваню. Помнишь, как во время учебы в гимназии ты приходил к нам? Неужели наш дом и наша семья были чужими для тебя?

А сейчас, когда ты так глупо рисковал жизнью, я испугалась. Я поняла, что, если… тебя не будет, то и мне незачем жить.

Она взглянула на него кротко и спросила:

– Скажи, Миша, это и есть любовь?

Новый поцелуй стал ей ответом.

Глава 33

Через несколько дней Миша Таланов уехал в столицу. Они с Марусей договорились о переписке, о том, что за три года, пока Маруся не достигнет совершеннолетия, проверят свои чувства, а затем попросят благословения родителей. Юная пара не сомневалась в положительном ответе.

Проводив Мишу на станцию, Маруся осталась наедине с домашними делами. Если не считать дядю Викентия, который, что ни говори, был пришлым, за старшую в семье почитали Марусю – мама и сестра Анна ещё раньше отправились в Санкт Петербург выручать Илью из-под ареста, а брат Митя почти сразу после похорон вернулся на службу.

И, хотя за обеденный стол садились всего трое – Маруся, дядя Викентий и Ваня- хлопот по хозяйству было предостаточно.

Викентий Александрович быстро освоился в доме сестры. Еще до отъезда Асеньки он вел долгие разговоры с каждым из членов семьи и, кажется,

сумел подобрать ключи к их сердцам. Так с Анной он беседовал о высшем образовании, о возможности учебы женщин в университете.

Марусе рассказывал о гимназических порядках в бытность гимназистом самого дяди Викентия; с Ваней – о японской борьбе, а с Асенькой – о явных и скрытых достоинствах покойного Федора Ивановича.

Дядя никогда не повышал голос, говорил долго, но без занудства. Шутки его не казались плоскими, а плавная красивая речь выдавала образованность. Он был лёгок в общении и так располагал к себе, что скоро стал поверенным тайн почти всех членов семьи Астафьевых

«Почти» означало, что только Марусю, одну из всех, ему не удалось вызвать на откровенность.

Она единственная не разделяла всеобщих восторгов и отнеслась к дяде Викентия критически. Легкость общения в противоположность другим, она посчитала за легковесность, а таким людям Маруся не доверяла. Вскоре жизнь подбросила ей ещё одно доказательство дядиной несерьезности: он праздно жил в Больших Дубах и не спешил взять на себя финансовые дела осиротевшей семьи.

В размышлениях Маруся пришла к выводу, что, возможно, маменька совершила ошибку, решив прибегнуть в таком важном деле, как благополучие семьи, к родному брату Викентию. Более неподходящего человека трудно было найти, но никто ничего не замечал, будто находясь под гипнозом дядиного обаяния.

Наступил день рассчёта с арендаторами. Папа обычно открывал толстый гроссбух тщательно сверял приход-расход. Федор Иванович в денежных делах был точен, как курьерский поезд, и никто из арендаторов никогда не выказывал неудовольствия по поводу платежей.

С кончиной хозяина все пошло наперекосяк. Народ уже толпился на улице и в коридоре, а дядя Викентий, как ушел спозаранку с удочкой, так до сих пор и не вернулся.

Пришлось Марусе самой раскрыть гроссбух и заняться арендаторами. Справедливости ради нужно заметить, что по отцовским записям ей было легко ориентироваться в цифрах, и девушка с головой погрузилась в новое для нее занятие.

Когда же стрелки часов подошли к полудню, и последний арендатор покинул Большие Дубы, с рыбалки не спеша вернулся дядя. Как ни в чем ни бывало, он проследовал в свою комнату мимо племянницы, раскрасневшейся от жары и от гнева. Она прижимала к груди гроссбух, но дядя в спешке бросил ей «доброе утро"и на ходу отдал кухарке кукан с уловом – восемью мелкими плотвичками. Разговаривать с ним было бесполезно, тем более в чем-то упрекать, и Маруся решила дождаться возвращения матери и все ей рассказать.

На следующий день мама и Анюта приехали из Петербурга с плохими новостями: Илью осудили» за подрывную деятельность"и отправили в ссылку.

– В Сибирь?, -ахнула кухарка Домна.

Она незаметно просочилась в гостиную и слышала рассказ барыни о деталях ареста Ильи, о суде и о коротком свидании с сыном.

Асенька глянула в ту сторону, откуда подала голос любопытная прислуга. Сначала она хотела выгнать назойливую бабу, а потом сообразила, что, если Домна не будет знать ответ на свой вопрос, то вполне может сочинить его. И пойдет гулять слух о том, что средний сын Астафьевых – каторжник. И все благодаря Домне.

– Нет, не в Сибирь, -вздохнула Асенька, -На Урале будет жить наш Илюша. Или в Пермском крае.

– К вотякам, -добавил дядя Викентий, – Дикий народ, живут родовым строем, молятся идолам. Жалко Илюшу: как он там прижи?вется после столичных развлечений?

– Вы ошибаетесь, дядя. Вотяки живут на Волге, а в Пермском крае – пермяки. Однако, насчёт родового строя Вы правы, -с иронией заметила Анна.

– Как долго он пробудет в ссылке? – спросила Маруся.

– Два года, – ответила мать, – Думаю, для Ильи это послужит хорошим уроком. Он вернётся и займётся адвокатской практикой.

Аня недоверчиво хмыкнула: ничего путного из среднего брата не вышло, так что нечего и питать надежды. Мама украдкой вытерла слёзки и, чтобы перевести разговор на другое, поинтересовалась у Викентия:

– Как ты тут управился, братец? Я совсем забыла про расчетный день с арендаторами! Обычно этим занимался исключительно Федор Иванович.

Викентий, нимало не смутившись, заверил сестру, что он полностью контролирует ее финансы, а рассчеты с арендаторами выполнены так же точно и скрупулёзно, как это было при жизни ее мужа.

Маруся чуть не задохнулась от возмущения, слушая такую беспардонный ложь!