Русский излом. Роман в трех частях

Маруся горевала вместе со всей семьёй, но в то же время испытала облегчение оттого, что ей не пришлось сообщить ужасную весть домашним. Кое-как утешив маму, она ушла к себе. Сколько всего навалилось на нее – Маруся пыталась упорядочить свои раздумья, но только запутывалась в мыслях и рассуждениях. Чтобы занять себя, она стала подбирать книги для пастушонка Феди. Кое-что она уже отнесла ему, остались «Физика"Краевича, сборник задач по алгебре и старый географический атлас. А позже, когда мама успокоится, Маруся навестит ее. И тогда, возможно, удастся придумать, как помочь Илье.

Тяжелее всех пережил арест сына Федор Иванович. Он был в курсе илюшиных убеждений, считал их ошибочными, но ни на минуту не допускал подобного развития событий. Кроме того, случившееся поразило его своей внезапностью.

Сын не оправдал надежд, сын испортил себе жизнь, сын никогда не продолжит семейное дело – эти мысли теснились в голове Федора Ивановича. Он отгонял их, пытаясь сосредоточиться, и никак не реагировал на упрёки, которые сквозь слезы бросала Асенька. Она совершенно потеряла голову и винила отца во всех бедах, выпавших на долю среднего сына.

Федор Иванович попытался возразить, что это несправедливо, и в Илью он вкладывал неизмеримо больше, чем в Митю, Ваню или дочерей. Кажется, впервые в жизни Асенька не захотела его слушать и, рыдая, побежала к себе.

Горько сделалось на душе у Федора Ивановича: как же так?

Он работает день и ночь, чтобы семья ни в чем не нуждалась, чтобы драгоценная Асенька и дети не знали жизненных трудностей. Он ограждал их от неприятностей, он взвешивал на себя неподъемный груз забот, он пропускал через своё сердце жизненные невзгоды – может быть, поэтому оно так болит сейчас?

Привычным жестом он потёр себе грудь – нет, это не боль! Такое чувство, что Орлик поставил тяжёлую подкову прямо на ребра, да так сильно, что заболела левая рука.

Федор Иванович замер в кресле. Подобные приступы случались с ним и раньше, и по опыту он знал, что необходимо немного посидеть без движения, обычно после этого наступало облегчение. Он закрыл глаза на минуту, а, очнувшись, обнаружил, что все покинули гостиную и разбрелись, кто куда. Да и околоточный уехал: сквозь забытье Федор Иванович услышал стук колес его двуколки. Надо было околоточному «сунуть"в карман, да разве домашние догадаются? Анна, возможно, и сообразит, а милая Асенька и Маруся ни за что! Обе, словно не от мира сего – им невдомёк, что околоточный будет молчать не просто так – рублевик заставит околоточного держать рот на замке и не распространяться о визите к Астафьевым. Сплетни, несомненно, так или иначе просочатся, но пустъ их будет по возможности меньше.

Тем временем исчезнувшая было сжимающая боль вернулась, возрастая в геометрической прогрессии. Сердце запульсировало где-то в глотке, словно пытаясь выскочить. Федор Иванович снова потёр грудину, но лучше не становилось. Он почувствовал животный страх, никогда ранее не испытанный. Этот страх пропитывал клетки тела, заполнял все его существо, и несчастному показалось, что сама госпожа Смерть уставилась ему в лицо своими пустыми глазницами. Лоб покрылся холодным липким потом, а руки задрожали.

– Помогите! – прохрипел Федор Иванович и взмахнул рукой, пытаясь позвать кого-нибудь.

Никто его не услышал. Он попытался позвать ещё раз, и снова безрезультатно.

Звуки, которыми был наполнен старый дом, удалялись от него, становясь все тише и глуше, и на Федора Ивановича навалилась непроницаемая тишина.

– Неужели это все?, – промелькнула мысль, – Так внезапно, не закончив дела?

Он подумал, что не успел расплатиться с поставщиками, а это это может повлиять на дело. А ещё поймал себя на том, что все заботы, связанные с деньгами, кажутся теперь ничего не значащими и пустыми.

– Ася! Асенька! – позвал он наудачу.

Федору Ивановичу стало трудно дышать, и это уже не шаловливый жеребец Орлик давил на грудь подковой, а тяжёлый валун скатился с горы и придавил его. Он приподнялся с кресла, чтобы распахнуть окно, и рухнул бездыханный.

Глава 32

«Пришла беда – отворяй ворота» – гласит народная мудрость. К аресту Ильи добавилась кончина Федора Ивановича, и Астафьевы опасались, что этим дело не ограничится, и судьба продолжит наносить удары. Слишком хорошо они жили в последнее время, так не наступила ли пора проверить их семейство на излом?

Анастасия Александровна была безутешна: особенно? ее терзала мысль, что она так и не помирилась с Федором, что ненароком обидела его, а теперь ничего невозможно поправить. И прощения не попросить…

Несмотря ни на что, жизнь брала своё, и нужно было заниматься похоронами, завещанием, затем готовиться к поездке в Санкт-Петербург – дело Илюши требовало безотлагательного присутствия.

Да ещё семейное дело, в котором вдова ничего не смыслила.

Асенька, донельзя избалованная мужем, приходила в ужас оттого, что с уходом Федора Ивановича все заботы легли на ее плечи. Правда, старший сын Митя, вызванный домой телеграммой, помог с организацией похорон, а сопровождать Асеньку в Петербург решено было поручить Анне. Оставался открытым вопрос о льняном производстве.

В день погребения дом Астафьевых переполнился людьми: близкие и далёкие заходили проститься с Федором Ивановичем и высказать соболезнования вдове и детям.

Младшие Астафьевы, объединенные общим горем, держались вместе. Каждый из них осознавал, что прежней беззаботной жизни пришел конец. Митя сетовал на то, что дела службы держат его вдали от семьи, а ведь после папы он остаётся за старшего.

Анна опасалась, что придется отложить учебу в Петербурге: она не оставит маму наедине с горем. Да и за младшими необходимо присмотреть.

Маруся и Ваня не отходили от матери, втайне боясь, что она покинет их так же внезапно, как отец.

В эти тяжёлые дни Астафьевы ещё сильнее сдружились с Талановыми, которые практически дневали и ночевали в Больших Дубах и помогали, чем только возможно.

Любовь Петровна с дочерьми и невесткой организовали поминки, Петр Андреевич занимался документами, а Миша и Родион были на подхвате у Дмитрия.

Мише так и не удалось поговорить с Марусей: погруженная в размышления, она ни на кого не обращала внимания. Он понимал, что сейчас не время для объяснений, но без этого разговора он не мог вернуться в Петербург. Он должен поведать Марусе, что открылось ему в то пасхальное утро, когда он любовался ею в церкви и называл про себя Прекрасной Дамой..

И какие же глупости лезут в его голову! Разве можно тревожить сейчас Марусю, когда на нее свалилось такое горе! Да и поймет ли она, ответит ли? А сам Михаил не будет ли выглядеть смешно и глупо, объясняясь в любви гимназистке?

Прекрасная Дама в школьной форме? Нонсенс!

Михаил тряхнул головой – и всё-таки он не отступится! Марусе пятнадцать, ему девятнадцать… Три года до марусиного совершеннолетия пролетят незаметно, а согласие на брак родители непременно дадут: Маруся у них – любимица!

Объяснение произошло через несколько дней на станции Вязовка, куда Асенька отправила детей встретить с поезда их родного дядю Викентия Александровича Баташова. Оставшись вдовой, Асенька убоялась свалившихся на нее денежных проблем, надумала переложить их на плечи младшего брата. Она послала Викентию отчаянное письмо с просьбой о помощи, на которое тот незамедлительно откликнулся. В самом деле – почему бы и не отозваться на предложение сестры?

К тому же Викентию надоела душная пыльная Полтава, где он подвизался мелким клерком в местном банке. Семьи он не завел, в Полтаве его ничего не держало, и он с радостью ухватился за предложение Асеньки, с удовольствием предвкушая переезд в Песчанск – всё-таки ближайший к столице губернский город.

Он заблаговременно отправил телеграмму, в которой сообщал дату приезда и номер поезда. Асенька попросила детей встретить дядю на станции.

В экипаж набилось шестеро: к Ане и Марусе Астафьевым присоединились Рая и Миша Талановы, Леня Пригожий и Сергей Матвиевский, сын дачников из Лисьих Гор. Обстановка недавнего траура не позволяла молодежи проявлять веселье, и всю дорогу в маленькой компании царило настроение тихого созерцания. Один Леня Пригожий на правах старого друга многозначительно улыбался Рае, не говоря ни слова, и позволял себе держать ее руку в своей.

Они приехали заблаговременно, минут за сорок до прибытия поезда, и сразу же разбились на парочки.

Миша Таланов привязал коня на полянке возле будки стрелочника и пошел гулять с Марусей по путям. Это было запрещено, и вскоре дежурный по станции закричал им вслед предостерегающе.

Они сошли с путей на бровку. На откосе, заросшем цветами и травой, краснели ягоды. Миша наклонился и сорвал крупную землянику.

– Как она сохранилась до августа? – сказал он и протянул ягоду Марусе.

Она пожала плечами, но ягоду взяла.

– Что ж тут удивляться, дни-то какие тёплые стоят!

Маруся рассеянно посмотрела на своего спутника и двинулась вперёд. Миша немного отставал от нее. Он любовался ее точечной фигуркой, залитой золотым светом зари.

– Не отставай!, – крикнула Маруся, не оборачиваясь.

Она собирала цветы, растущие прямо у бровки, и складывала их в букет. Крупные ромашки, пижма, львиный зев, Иван-да-Марья, – все вместе представляли причудливую палитру. Последний штрих – душистые веточки кипрея. Наконец, полюбовавшись на своё творение, Маруся решила, что букет достаточно красив – как говорится, не прибавить, не убавить, поэтому следует показать его Мише.

А молодой человек, будущий ботаник, занялся классификацией собранных любимой девушкой цветов, попутно вспоминая их названия на латыни. Когда же изумленная Маруся спросила, понравился ли Михаилу букет, он равнодушно выдавил:

– Мило.

– И это все? – удивилась девушка.

Её шокировал его ответ, и она уже хотела возразить на его замечание, как вдруг издали послышался звук приближающегося поезда.

– Отойди подальше, – скомандовал Михаил и, легко приобняв Марусины плечи, оттолкнул ее с бровки на косогор, спускавшийся от путей вниз.