Сказка о принце. Книга вторая

– Ей ничего не остается делать. Господин Лион болен и, видимо, настаивает на этой свадьбе, чтобы девушка была пристроена в надежные руки.

Патрик помолчал.

– Как знать, может, это и к лучшему.

– Но мне показалось, – продолжал «дядя», глядя на Патрика, – что сама Луиза хотела бы увидеть в роли Варана кого-то другого.

– Все может быть. Но не нужно тешить девочку несбыточными надеждами, дядюшка. Князь Варан – не самая плохая партия; по крайней мере, она ни в чем не будет нуждаться.

Солнце село, и на веранде сразу стало зябко.

– Не перебраться ли нам в дом, господа? – предложил Лестин. – Мой ревматизм как-то не склонен наслаждаться холодом, а я хочу опробовать завтра вашу новую лошадь, Август. Не велеть ли затопить камин?

…Они засиделись за полночь. Уже давно спали слуги; в конце концов Патрику пришлось самому идти на кухню за новой порцией уже остывшей курицы, когда он понял, что снова проголодался. Остатки мяса были оставлены поваром на столе и заботливо прикрыты салфеткой. Поставив на стол подсвечник с тремя свечами, Патрик почувствовал вдруг такой страшный голод, что прямо здесь же, руками оторвал куриную ножку и вцепился в нее зубами. Окно в кухне осталось приоткрытым; ночной ветерок слабо шевелил на столе салфетку, тянуло прохладой. По потолку метались тени; влетела большая ночная бабочка, закружилась вокруг свечки. Где-то вдалеке залаяли собаки; заливистый лай прокатился по деревне и смолк, как обрезало. Патрик жевал, стоя в полутьме, замечательно вкусную эту ножку и неожиданно почувствовал себя удивительно счастливым – от этой светлой апрельской ночи, от того, что осталось совсем немного, оттого, наконец, что знал: все, совершенно все в этом мире обязательно будет хорошо.

Когда он вернулся в гостиную, старики над чем-то хохотали. У графа блестели глаза, на обычно бледных щеках проступил румянец. Полковник де Лерон откинулся в кресле и расстегнул два верхних крючка мундира. Блюдо с пирожными сдвинули в сторону, «дядя» Август чертил что-то на клочке бумаги. Только Лестин молчал, и глаза его оставались грустными

Патрик остановился в дверях и, прислонившись к косяку и улыбаясь, смотрел на них. Отчего ему так легко дышится сегодня и так спокойно? Несмотря на нездоровье Лестина, несмотря ни на что…

Все эти два года он приезжал в поместье ван Эйрека нечасто, но регулярно и оставался каждый раз недели на две. Эта тихая усадьба стала теперь его домом. Господин ван Эйрек сдержанным дружелюбием, подчас даже лаской и спокойным юмором порой напоминал Патрику отца. Казалось бы, они совсем не похожи – шумный, вспыльчивый и энергичный Карл и спокойный, сдержанный Август, но вот поди ж ты… Впрочем, другого дома у него теперь все равно не было.

– Слышали новость, господа? – громко сказал де Лерон. – Его Величество подписал на днях новый указ о собраниях… теперь по всей стране запрещено собираться больше, чем вчетвером.

– Это как? – не понял Патрик.

Лестин улыбнулся.

– Да, я не успел рассказать вам сегодня, Людвиг. Теперь для того, чтобы собраться для чего-нибудь более, чем вчетвером – ну, скажем, вечеринка у вас в доме, праздник или вот заговор вы решили готовить… – Патрик фыркнул, – словом, теперь вы должны получить на это собрание разрешение от полиции. Указать, с какой целью собираетесь, как надолго, имена и адреса участников… и все это – не меньше, чем за три дня до вечеринки.

Патрик обвел изумленным взглядом собеседников и спросил совсем по-детски:

– Это что… это правда?!

– Да, в столице указ был объявлен позавчера, а вчера я зачитывал его в казарме, – отозвался полковник. – И кстати, публичные выступления теперь тоже запрещены.

– А в трактирах как же? А на рынках, на гуляниях? Или это все тоже под запретом?

– Где вы сейчас видели гуляния, Людвиг, – вздохнул Лестин. – Рынки и трактиры… ну, очевидно, предполагается, что там люди друг с другом не знакомы и каждый сам по себе. Но если я правильно понял, то в любой момент тебя могут объявить… гм… сборщиком и арестовать как нарушителя. Густав, видимо, надеется решить таким образом еще и проблему уличных драк, но…

–… но это ж никаких тюрем не хватит, – закончил за него Патрик.

– Не скажите, – покачал головой де Лерон. – Тюрьмы сейчас пустеют быстро: или на виселицу, или в действующую армию. Без суда и следствия. Даже, говорят, каторжан, кто пожелает, отправляют воевать, а уж из тюрем-то… – Он снова раскурил трубку, поплыли к потолку колечки синего дыма. – Так что мы, господа, закон нарушаем. Ни разрешения полиции у нас, ни бумаги с указанием цели собрания.

– Как же это мы так непочтительно, – усмехнулся Ретель.

В камине уже прогорели дрова, а свечи догорели почти на три четверти, когда Ретель и Патрик, извинившись, отправились спать: граф устал с дороги, а принцу наутро предстояло уезжать. Август Анри, улыбаясь, слушал, как напевает «племянник», взбегая по лестнице наверх, к себе. Потом повернулся к Лестину, собираясь что-то сказать – и улыбка слетела с его лица. Он вскочил, подошел.

– Что с вами, Лестин? – спросил он с тревогой. – Плохо себя чувствуете? Сердце? Воды?

Лестин обмяк в кресле, откинулся на спинку. Правая рука его бессильно лежала на подлокотнике кресла, левая размеренно растирала грудь. Август только сейчас увидел вдруг, как осунулся он за последнее время, какие мешки залегли под глазами. А седины-то… раньше только борода была седая, а сейчас и в прическе не найдешь темных прядей.

– Ничего страшного, – устало улыбнулся лорд. – Да, сердце, наверное, прихватывает… не в первый раз.

– У лекаря были? – Август взял его за руку.

– Не до лекарей сейчас, – отмахнулся он. – Все потом…

– Лестин…

– Пустое, друг мой. И не говорите мне, что я должен поменьше волноваться – это я и сам прекрасно знаю. Ничего… пройдет. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Он тяжело, прерывисто вздохнул.

– Но ведь совершенно не о чем волноваться, – не вполне искренне сказал ван Эйрек, наливая ему воды. – Еще немного, и все будет…

– О да, – усмехнулся лорд, глотнул из бокала, – я знаю. Но видите ли, Август, иногда мне все-таки становится страшно.

– Очень вас понимаю… – помолчав, отозвался ван Эйрек. Отошел, сел в кресло.

– Не за себя. Дело в том, Август, что я ведь, в сущности, смерти не боюсь. Я уже стар, пожил много и столько в жизни повидал, что… Но я боюсь за него. Не могу объяснить… Уже, казалось бы, столько пережито, что и бояться нечего, все самое страшное уже случилось, но… Говорят, так боятся отцы за своих детей. А он ведь мне, в сущности, вместо сына, Август, вот в чем дело…

– Что же делать, – чуть виновато откликнулся Август Анри. Снова встал, заходил по комнате. – Мы все под Богом ходим, а уж Людвиг – особенно. Понимаю вас, Лестин… По совести сказать, я и сам так привязался к племяннику, – он усмехнулся, – что как-то не могу себе представить, что наступит время – и его в моей жизни не будет. Конечно, мы сможем встречаться, но…

– Я не о том. Что с ним будет, если… в случае неудачи? Ладно – я, старик, но он… а ведь это почти наверное – смерть, и смерть, скорее всего, нелегкая.

– Полно, – успокаивающе заметил Август, – с чего вы вдруг взяли, что… про неудачу? Ведь, как я понимаю, все идет так, как надо?

– Да. Но все мы ходим под Богом… и чем ближе к концу, тем мне становится страшнее.

– Арман… – Август остановился, взглянул на лорда. – Что с вами, в конце концов? Откуда такая безнадежность?

– Не знаю. Быть может, это всего лишь дурные предчувствия.

– Так гоните их прочь! Вы так себя доведете до болезни, а дело – до срыва. Это я совершенно серьезно говорю: нельзя так бояться. Вы же знаете, что страх притягивает неудачу, что случается именно то, чего боишься!

– Знаю, знаю…

– Вам просто нужно отдохнуть, – посоветовал ван Эйрек. – Выспаться, поесть, отлежаться… вы совсем себя загоняли, а ведь уже не мальчик, не чета… гм… этим молодым, – он мягко улыбнулся. – И доктору показаться, в конце концов; я вижу, вы держитесь за сердце, а ведь этим не шутят. Обещайте мне, Арман, что сразу по возвращении в Леррен вы сдадитесь в руки медиков. Обещаете?

– Как бы всем нам не пришлось сдаться в совсем другие руки, – проворчал вполголоса Лестин. Но увидел напряженное, настороженное лицо ван Эйрека и засмеялся: – Да обещаю, обещаю…

* * *

Когда он станет старым, думал Патрик, он напишет книгу. И расскажет обо всем, что пришлось пережить в эти два года; такое не забудется никогда. Одной только дороги выпало ему столько, сколько, кажется, хватило бы на всю жизнь человеческую, а ведь были еще города, встречи… люди…

За эти два года он исколесил всю страну от Ежа до Приморья почти до самой линии фронта. Порой, оглядываясь назад, принц вообще не верил, что это происходит с ним. Мог ли думать, он, выросший в тепле и любви, привыкший к уважению, что когда-нибудь ему придется скрываться, жить под чужим именем… И дело даже не в этих постоянных разъездах (скоро он будет знать дороги и тропинки не хуже королевских гонцов), ночевках порой под дождем или в крестьянских избах – как раз к этому король должен быть готов, если он правит, а не царит на троне. Но скрывать свое имя… все это могло случиться только в старых книжках, которые он читал в детстве, в сказках и легендах… Вот она, твоя сказка – на твоем месте сидит самозванец. Смешно: не этих крестьянских вождей страшится он, а того, кто во дворце… кого знал с детства.

Да, было тяжело. Не физически даже – морально. Прав ли он в том, что делает? Порой так хотелось поговорить с кем-нибудь взрослым, большим, старшим, переложить часть ответственности на другого: пусть решат за него. Лестин помогал во многом, но именно в этом, главном, самом важном вопросе помочь не мог, и никто не мог – это должен был решить только сам Патрик. И совета ждать было неоткуда… ну, разве что от Господа Бога…