Жили-были люди… Сборник

Тихо пищит мой мобильник. Будильник вчера поставила, а сегодня забыла, балда… четыре тридцать, время Сашке пить таблетки… а, гори оно все пропадом!

– Между прочим, – говорит муж, – это же царский подарок. Мне же теперь можно таблетки эти идиотские не пить!

– Ну, конечно! – фыркаю я. – А как же…

– А плевать, – спокойно отзывается он. – Хуже уже не будет. В этом-то вся и прелесть.

Ну, в принципе, да…

– Варька, – поворачивается он ко мне. – А давай не будем ждать будущего лета? Давай поедем во Францию прямо сейчас?

– С ума сошел, – вздыхаю я. – Денег же нет…

– Немножко на карте есть, на дешевый отель хватит. А ехать можно и правда стопом. Мы же не старики еще, правда?

– Саш, – осторожно говорю я, – а твое сердце? Тебе же нельзя.

– Мне уже можно. Теперь, Варенька, мне уже все можно. Ты разве не поняла еще? В этом-то все и дело.

Я смотрю на него непонимающе.

– Последнее желание приговоренного: я могу делать все, что хочу. Оцени: мне теперь все можно. И плевать я хотел на всех врачей. Хуже уже не будет.

Я улыбаюсь сквозь слезы:

– Точно.

– Год жизни так, как хочу – ничего себе подарок, а? Не надо есть эту кашу, которую я терпеть не могу, зато можно апельсины. Можно пить мартини – хуже не будет. Можно поехать… например, на Гоа. А?

– Стопом, – добавляю я. – Потому что денег нет.

– Стопом – это даже круче, чем самолетом. Или пешком. Сколько увидишь всего по дороге…

– А хватит ли года? – сомневаюсь я. – Пешком-то?

– Ну ладно, не на Гоа, поближе. Во Францию, например.

– Аж завидно…

– Ага. Можно прийти в зоопарк и накормить слона конфетами – подумаешь, оштрафуют, большое дело!

– Пожалей слона, – смеюсь я. – Ему-то вредно.

– Да, слона жалко. Ладно. А еще можно забить на заказ Панковского и дорисовать, наконец, моих котов – сколько ж еще тянуть?

Сашка воодушевляется. Вскакивает, всклокоченный, рыжий, глаза его горят точно так же, как прежде, когда он мог рисовать сутками, без сна и почти без еды. Совершенно прежний, живой, настоящий, любимый мой Сашка…

Игла, прошившая меня насквозь, медленно отпускает, слабеет. А Сашка сверкает глазами, смотрит на меня весело – и смеется. Смеется, гад, то ли надо мной, то ли над самим собой.

Холод подступает к горлу.

–Тогда, – прошу я шепотом, – у меня тоже есть просьба. Одна. К тебе. Можно?

Муж смеется и опять прижимает меня к себе… и целует – осторожно и нежно, как умеет только он.

– Сашка, – прошу я тихо-тихо, – Подари мне кое-что.

– Что?

– Ребенка, – говорю я едва слышно. – Это ты точно сможешь.

Сашка вздрагивает, отстраняется. На лицо его падает тень от проходящего облака, глаза темнеют.

– Варь… – голос его глух и нерешителен. – Варь… зачем? Ты же сама не хотела, пока не… Да и как ты будешь с ним – одна?

– Я буду с тобой, – так же тихо откликаюсь я. – С тобой.

– Варь…

– Я выращу его, – мне не хватает слов, чтобы убедить мужа, – я хочу, понимаешь, хочу! Он будет рыжим! Как ты, как твои коты! У него будут твои руки, он будет любить лес и требовать на завтрак сырники с вареньем.

– Варь…

– Что – Варь? Ну что? Ты что же, думаешь, я отпущу тебя просто так, насовсем? Ты хочешь сбежать от меня? Навсегда? Так вот, этого не будет, понятно? Ты просто трус, трус в таком разе, вот и все!

Я уже кричу, кричу и плачу, колочу его кулаками по широкой груди – это выходит из меня злость, отчаяние и напряжение всех последних месяцев. Я злюсь не то на себя – за трусость и нерешительность, что мне стоило сказать это год назад, два, три, злюсь на мужа за то, что болен, на судьбу, на весь белый свет! Сашка обнимает меня и, кажется, сам чуть не плачет, и день медленно идет к закату, он уже заканчивается, и сколько нам еще осталось их, и сколько их будет у меня одной?

– Сашка, – плачу я, – Сашка! Не уходи! Я не смогу без тебя, я не хочу без тебя! Я никому тебя не отдам. Сашка…

– Тшшш… тише, маленькая моя, тише, – муж обнимает меня и укачивает, как девочку. А я все плачу и плачу, цепляюсь за него и не могу отпустить.

И тогда он наклоняется и накрывает мои губы своими…

И небо качается над моей головой и со звоном обрушивается вниз.

…Мы лежим в траве, на Сашкиной расстеленной куртке, и смотрим вверх, на верхушки сосен, на плывущие облака. Пальцы мои накрепко переплетены с Сашкиными, его свободная рука ласково гладит мое лицо, шею, плечи, грудь, едва прикрытую наброшенной сверху футболкой. Футболка пахнет Сашкой. Мне ужасно хорошо и хочется плакать от того, как мне хорошо… и как мало осталось нам этого хорошо, и почему у нас только год, ведь могла бы быть – жизнь, и сколько времени даром, так бездарно даром, мы уже потеряли.

Но слов, чтобы сказать это все, у меня нет, и я говорю только:

– Я люблю тебя.

Он улыбается, легонько смахивает с моего плеча муравья.

– Варька моя, Варька… прижать бы тебя к себе и не отпускать никогда!

– Сашка… Сашка, почему все так неправильно, а? Ну почему?!

– Полно тебе, – отзывается муж легко. – Мы ведь еще есть. И будем.