Академия Пента

Все как по команде посмотрели на стену. Действительно, в кабинет Питера Травничка вели две двери. Просто вторую дверь, расположенную в конце класса, никто обычно не замечал.

– Значит, это мог быть кто угодно! – с облегчением выпалила Пеночка.

Остришу от этого было не легче, но мы все вздохнули немного свободнее. Змееед попытался восстановить ход событий:

– Допустим, кто-то принес с собой нож, прокрался внутрь и убил Остриша, а мы ничего не заметили, потому что было темно.

– И еще потому, что кое-кто дрых на уроке, – добавил кто-то. Послышался нервный смешок.

– Я проснулся, только когда Майка завопила, – признался Змееед. – Орала, как сирена!

За эти слова Майя пихнула его локтем. Верба подняла руку:

– Стой! Убийца не привозил нож в Академию. Помнишь инвентарную метку на рукоятке? Это нож из хранилища артефактов.

– О, значит, это артефакт. Еще интереснее, – пробормотал Змееед.

Я с уважением посмотрела на Вербу. Невероятно, как ей удалось подметить столько деталей, пока мы все бессмысленно топтались возле несчастного Остриша, словно стадо овец. «Зачем ей косметический салон? – думала я. – Пусть лучше открывает свое детективное агенство!» Потом я задалась вопросом, как убийце удалось остаться невидимым. Неужели никто, совершенно никто не заметил человека, крадущегося с занесенным ножом за их спинами? Ладно, мы с Вербой сидели далеко от Остриша, и к тому же были увлечены разговором о Вороне. В тот момент я не заметила бы, даже если бы мимо нас прокрался целый отряд диверсантов. А остальные? Неужели никто ни разу не обернулся? А если бы дверь скрипнула? Насколько она скрипучая, кстати? Нужно было срочно провести следственный эксперимент.

Не успела я подумать, что на дверной ручке могли остаться отпечатки пальцев, как притащился Беркут со своими приспешниками и тут же подергал дверь в кабинет.

– Не трогай! – поспешила я предупредить, но было поздно.

Злат Беркут обернулся ко мне. Ухмыльнулся, насмешливо прищурившись:

– Синь? Это ты, что ли, отчудила? Уже начала убирать конкурентов?

– Что? – не поняла я.

Меня заслонила разгневанная Верба:

– А ну пшел отсюда! – рявкнула она на Беркута так, что он даже попятился. – Засунь свой поганый язык себе в одно место! Синь всю пару просидела рядом со мной, ясно?

Только тогда я сообразила, что он имел в виду. Остриш был артефактором, причем не из худших, а в конце семестра нас ожидал новый отсев. Получалось так, что мы с Остришем были соперниками… ну и что? Неужели кто-то подумает, что мы начнем убивать друг друга только ради того, чтобы остаться в Пенте?! Кто может быть настолько циничен?

Однако самодовольная физиономия Беркута наглядно свидетельствовала, что как минимум одного такого циничного человека я вижу прямо перед собой. А судя по сердито-испуганному лицу Вербы, его обвинения и правда могли принять всерьез.

Глава 8

На допросах от нас было мало толку. Полиция приехала ближе к вечеру и в тот же день опросила всех первокурсников, но не узнала ничего дельного. Никто ничего не видел, не слышал и ножа в руках не держал. Все разговоры проходили в присутствии нашего ректора, господина Коростеля. Худой и нескладный, похожий на отвесную скалу, нависающую над головой, он зловещей серой тенью маячил в глубине кабинета. В допросы он не вмешивался, только пристально всматривался в каждого из нас своим желтым взглядом и, вероятно, применял какую-нибудь специальную магию, пытаясь выудить наши самые потаенные мысли. Я подумала, что если бы среди нас был преступник, то он непременно сознался бы. Уж лучше сдаться полиции, чем попасть в лапы разъяренного кроветворца!

Вечером в столовой Коростель произнес суровую проникновенную речь, в которой выразил уверенность, что убийцу вскоре найдут. От его тона нас всех пробрало ознобом. Тем же вымораживающим тихим голосом Коростель сообщил о новом распорядке: начиная с этого дня, ни один студент не мог покинуть пределы Академии без подписанного разрешения от декана, а по вечерам действовал комендантский час. За первое нарушение следовал строгий выговор, за два нарушения – карцер. Мы содрогнулись. Насчет здешнего карцера – мрачной полуподвальной камеры, облицованной шонгритом – нас просветили в первый же день. Этот подвальчик мог за несколько дней выпить из вас всю магию, включая резерв. Посидишь там неделю, а потом будешь месяц по больницам лежать, магию восстанавливать и бронхит лечить.

Пока ректор рассказывал о невеселых изменениях в нашей жизни, его коллеги стояли рядом, и взгляд госпожи Скопы, медленно перемещавшийся по нашим рядам, тоже заметно действовал всем на нервы. На мне она особенно долго задержала свое внимание, из-за чего сидевшие рядом студенты начали перешептываться и подталкивать друг друга локтями. Мне хотелось дать пинка Беркуту: наверняка это из-за него! Неужели он успел поделиться своими подозрениями со всем потоком?

Ужин прошел в тягостной тишине, печальной и строгой. Тишина была такой всеобъемлющей, что мы слышали, как за преподавательским столом шепотом сокрушался Травничек. Оказалось, что Остриш хотел сообщить ему что-то сразу после урока, но не успел.

Пять дней спустя убийца все еще был на свободе. Полиция выяснила лишь то, что нож действительно украли из хранилища артефактов на кафедре кроветворцев. Более того, преступник немного усовершенствовал артефакт, вставив в рукоять кристалл снежного обсидиана. Сам нож нам не показывали из соображений безопасности, так что мы видели только его фотографии. Теперь на допросы дергали тех, кто теоретически мог иметь доступ к хранилищу. Злат Беркут ходил злой как волк. Остальные однокурсники после нервной суеты впали в апатию. У нас все валилось из рук. Я провалила контрольную по теории рун. Мьюла однажды пришла к нам в гости с перевязанной рукой – поранила ладонь, когда пыталась открыть фрамугу. В результате они с Вербой чуть не подрались. Верба настаивала, чтобы подруга показала ей рану, а та упиралась.

– Трусиха! – сердилась Верба. – Знаю я тебя, без руки ведь останешься! Дай хоть мазью намажу!

– Да зачем мне твои лекарства, я сама зельевар!

Я налила девчонкам успокоительного чая с мятой, зверобоем и душицей, тоже заваренного Вербой, и попыталась воззвать к их совести. Понимаю, что время такое, мы все на взводе, но ссориться-то зачем? В конце концов, обиженная Мьюла ушла к себе, залечивать душевные и телесные раны, а я подсела к подруге.

– Что с тобой?

Посопев, Верба неохотно призналась:

– У меня зелье пропало. «Слезы василиска». Маленький такой флакончик.

М-да, неприятненько. Воровство в общагах не было чем-то из ряда вон выходящим, но раньше мы с ним не сталкивались.

– Вот заразы! – посочувствовала я. – Интересно, кто бы мог его свистнуть… Если хочешь, можем сигналку на дверь поставить. Я соберу. Дорогое зелье-то?

– Да не в этом дело, – поморщилась Верба. – Я теперь, получается, под подозрением. Ты же слышала, что нож украли из хранилища на кафедре кроветворцев, а все опасные артефакты там содержатся под замком.

– Ну и при чем тут ты?

Верба объяснила:

– «Слезы василиска» – это такое зелье, что лучше любой отмычки. Пять капель в замочную скважину – и вместо цилиндра замка у тебя будет дырка. Наверняка именно для этой цели его и взяли. Вот, сижу жду теперь, когда меня потащат на допрос.

Что за чушь! Мне казалось, она преувеличивает.

– Но ведь мы с тобой знаем, что ты не лазила не в какое хранилище! Мало ли чье зелье могли использовать? Пусть сначала докажут, что это твое!

– Мои флаконы легко опознать, они все подписаны, – вздохнула подруга. – По ним меня можно вычислить с полпинка.

Она достала с полки крошечный пузырек, запаянный воском. На донышке был выдавлен вензель в виде буквы «В».

– Я думала, что это будет моим фирменным знаком, когда открою салон, – понуро сказала Верба. – А стало уликой.

Я покачала головой:

– Никто в здравом уме не подумает, что тебе вдруг захотелось пристукнуть Остриша. Я вообще не понимаю, зачем кому-то понадобилось его убивать!

– Он что-то знал.

Верба с отвращением понюхала свою кружку.

– Тьфу, не могу больше пить этот чай! Пошли лучше какао сварим.

За окнами плавала чернильная темнота, но нам было не до сна. Где уж тут спать, когда вокруг творятся такие дела… Коридор, в который выходили двери остальных комнат, был полутемным и тихим. Мы пошуршали на кухне, а потом прокрались с кастрюлькой обратно, решив лучше посидеть у себя. Давно пора было не торопясь, с толком обсудить все происшедшее, причем лучше в нашей комнате, чтобы нас не подслушали чьи-то чужие уши.

– Каким был Остриш? – спросила Верба, доставая чистые листы бумаги и ручки. – Вспомни.

– Тихий, наблюдательный, – принялась я перечислять. – Въедливый.