Белая нить

Рубин не мог пошевелиться. Камни сковывали его, тяжеловесным грузом налегая на спину. Он боялся, что ломота и усталость, одолевающие воинов после боя, не нагрянут по его душу.

К счастью, обошлось. Но слабость накатила смертельная. Он слышал стук сердца. Чувствовал, как воздух застревает в глотке на вдохах, а потом с боем, мелкими глотками пробивается в легкие.

Глупо рассуждать за каждого. Но почему-то Рубин уверовал, что такие мгновения бесценны.

Существ не заботят прошлое и будущее. Они живут настоящим, борются за жизнь в настоящем и…

Боги, что за бредовые мысли? Мозги у него, что ли, от удара через уши и рот вытекли? Клятые выродки! И зачем он полез в драку? Говорил ведь ему Цитрин: «Если ты убежал от двукровного, сын, не гоняйся за ним». Как яду испить, крылатая стервятина охотилась на дриад. Рубина она не то по недоглядке, не то по дурости удостоила шанса на побег, а он взял и бросился в пекло.

Какого потроха, спрашивается? Ради чего? Есть ли ему дело до лесных?

Ну хорошо, до Олеандра, может, малость и есть – приятель все-таки. Но до остальных…

Говнище! Рубину хотелось проклясть себя за тупость и мягкотелость, обругать на чем свет стоит. Но вырвавшаяся на волю брань обернулась кашлем, осевшим на губах привкусом крови. Тогда-то он и осознал, что лопатки отяжелели. Переменившийся ветер швырнул в рот пепел, растрепал оперенье, даруя изумительное ощущение воздушного упора, сопротивления.

– Крылья… – захрипел он. – Крылья… Н-неужели… Не верю… Где?.. Г-где они?..

Рыскать долго не пришлось. Он углядел одно из новорождённых крыльев. Темно-рдяное, оно лежало рядом. И Рубин едва не разрыдался от радости. Мало кто знал, скольких мук ему стоила травля дракайна. Раз за разом он корчился в агонии, ощущая дыхание смерти. Раз за разом увеличивал дозу яда и гадал, что случится раньше: он распахнет крылья или протянет ноги?

Он рисковал день ото дня – и чудо свершилось. Умбра вознаградил его, подарив крылья. О, да! Да-да-да!

– Клематис, погляди-ка! – произнес голос шелковистый, точно волос мойры, заговоренный на обезглавливание. – У нас тут живчик.

Чего?.. Рубин едва не прикусил язык. Встрепенулся и сузил зрачки, всматриваясь в дым.

Среди мешанины камней, окутанных паром, бродили двое дриад в зеленых плащах. На миг один из них скрылся за валуном, а выступил уже из-за того, который рухнул в опасной близости от крыла.

Со смуглого лица, изуродованного шрамами, бородатого и потертого, точно заношенные сандалии, на Рубина воззрились два колючих глаза.

– Птерис, – прошипел он, в то время как на шею надавил сапог с высоким раструбом.

– Давно не виделись, – проговорил, возвышаясь над ним, дриад. – Гляжу, крылья заполучил. Браво, браво.

– Ну-ка, ну-ка. – На Рубина вдруг снизошло озарение. – Обожди-ка… Кажется, я докумекал… Это ведь вы? Вы умертвили ту девицу – Спирею? Вы траванули Олеандра! Потом старика грохнули… как его, Боги… Мирта! Потом посыльного, теперь бритоголовую и мальца… Пф-ф, ребят… Ну вы, конечно… Д-а-а… Н-нашли тоже кого гробить. Дриад, которые и отпора толком не дадут. А вдобавок – чужими руками… К-как отбирали-то хоть? Кто послабее, на того и спустим выродков?

По губам дриада пробежала кривоватая улыбка превосходства, излюбленная стальными воинами.

– Зелен лист, истину толкуют, – вымолвил он и почесал щеку алым листком-аурелиусом, – у фениксов отбит инстинкт выживания.

Угрозы угрозами, а расправы за ними не последовало. Птерис взмахнул подолом накидки и скрылся в дыму. Рубин откашлялся и подмигнул перышку, танцевавшему перед носом.

Интересно… Он нахамил стали, но языка не лишился. Неужто дриады не желают ему вредить? Опять! Теперь-то с какого перепугу? Или они решили, что он и так сдохнет, придавленный камнями?

– Ну что, феникс? – Восклик Клематиса загулял от скалы к скале, постепенно утихая. – Поскачешь с нами?

– Сдурели? – Право, если бы не валуны, Рубин расхохотался бы. – После того, что вы…

Волос мойры стянулся на шее удавкой, напоминая о договоре. И он осекся, стиснул зубы.

– …Не поладим мы с вами, ребят. Извиняйте.

Еще до того, как дриады приблизились, Рубин почуял неладное. Кажется, ему в лицо выдули пыльцу. Нос защекотал сладковатый запах, и его заклонило в сон. Он одурел по мановению крыла, услыхав напоследок:

– Ты будешь говорить не с нами.

Лобовое столкновение

Эсфирь очнулась в холодном поту и резко села, врезавшись когтями в камни. Она проснулась. К счастью, проснулась. Но прогнать увиденные кошмары не вышло. Теперь уже наяву они замелькали перед внутренним взором со скоростью книжных страниц, перелистываемых ветром.

Ну почему?.. Почему она не попросила хинов отступить? Им не следовало сражаться с дриадами! Не следовало погибать!

Хины пытались ее защитить. Угрожай кому-нибудь из них опасность, она бы тоже постаралась помочь.

Но!.. Но!.. Но!..

Каладиум! Вот кто во всем виноват! И за какие только грехи он свалился Эсфирь на рога? Зазывал в неведомые дали, понимаешь ли, туда, где вырожденцы якобы не страшатся за свои жизни.

А то как же! Нашелся тоже защитник двукровных!

Быть может, неведомые дали и существуют, конечно. Да завлекал ее Каладиум в те края явно не за тем, чтобы спасти от… Как он там высказался? От глупцов, для кого жизнь двукровного не стоит и плевка?

Будто для него она стоит больше, ну! Лжец!

А ведь Эсфирь ещё и поцеловала его. В тот миг она совсем потеряла связь с реальностью. Призвала чары очарования и…

Фу-фу-фу!

В ушах отразился скрежет, и Эсфирь с изумлением поняла, что царапает валун, а вдобавок скрипит зубами. Пересиливая боль, она перевалилась на бедро. Медленно согнула ноги, жмурясь и шипя, раскачалась, вытянулась в рост. И тут же упала, подкошенная слабостью в коленях.

Что за напасть? Синяки и ссадины, подсушенные солнцем, усеивали тело от макушки до пят. Парочка кровоподтеков пристроилась в таких местах, что она постеснялась бы о них рассказывать.

– Вот же ш!.. – Хотелось завыть, но горло сдавило, с трудом получалось даже дышать.

Ныне Эсфирь как никогда четко уяснила: мир – не цветущая полянка, где все друг другу улыбаются. Мир – зловонная яма, гиблое место, где она и себе-то доверять не может, чего уж и вспоминать о других. Она двукровная – бесполезно отнекиваться. Велик шанс, Судьба еще далеко не раз сведет ее с существами, которые решат потыкать в нее клинками. А там и до помрачения ума, до вопля «Я разотру вас в пепел, ничтожества!» недалеко.

Никто не спросит, хочет ли она звереть и превращаться в чудище. Никто не встряхнёт за плечи, не заглянет в глаза, взывая к рассудку: «Воспрянь ото сна, девочка, ты не убийца!»

Выродков не жалуют. И она – одна из них, не лучше, не хуже. Очередная ошибка Богов, вынужденная скрываться, изводиться размышлениями, чьи когти опаснее: свои или чужие?

Черные скалы перед глазами задрожали, размылись от накативших слез. Ноги и крылья одеревенели. И чудилось, если она хоть на миг смежит веки – потонет во мраке и уже не выплывет. Где-то в душе еще теплилась вера, что ей протянут руку, скажут: «Вставай, я помогу!» Но она сочла бы себя не очень умной, уповая лишь на веру.

Разбитая на осколки, которые не хотелось склеивать, она так и сидела на дне ущелья и скребла когтями почву. Опустевшая голова не воспринимала редкие шорохи за угрозу. Но когда мелкие камешки у ног заплясали, словно перепрыгивая через незримые веревки, вдруг повернулась на звук.

Рваное «цок-цок», чудилось, доносилось со всех сторон, сотрясая камни, пробуждая скальное эхо. Вначале бегуны походили на огромную лавину. А, приближаясь, словно раскалывались на части, крепли вместе с охватившим сердце теплом.

Копыта, десятки копыт, черных, как копоть, и правда вбивались в землю, взвихряя подола пыли.

Хины! К Эсфирь спешат хины! И до чего красиво спешат!