Белая нить

Это был даже не самый безжалостный удар, учитывая все, что Гера и Вия натворили. Олеандр и предположить не мог с какой непроглядной бездной выносливости и чар столкнется, вступая в бой с двукровными – как говорится, и рисунком не передать, и словами не описать.

Над склоном сомкнулась тишина, нарушаемая шелестом волн и размеренным хлопаньем крыльев. Прорезая дневное марево, Вия терялась в дыму и тучах, сопровождаемая десятком пар глаз.

– Живой! Он живой! – прогремел бас, который Олеандр узнал бы из миллионов похожих.

Огромная туша с кучерявой рыжей головой неслась на него подобно тарану. Вялому такому, прихрамывающему на левую ногу, но все равно тарану. К счастью, Олеандра удосужились спасти от безотрадной участи заново переживать переломы костей. Преградив Зефу дорогу, Каладиум с каким-то странным выражением поглядел на тело Геры.

– Что с ней произошло? – Зеф посмотрел на заросли, откуда вылетело колдовство Эсфирь.

Олеандр тоже обратил взор к лесу. Ужель её чарам подвластно взывать выродков к разуму?

– Иногда с существами такое случается, – прошипел Рубин. – Ну, знаешь, когда им в глотки ножи прилетают.

Он прохаживался по песку, стягивая огонь с ветвей и приговаривая: «Не благодарите, не благодарите». По-видимому, он опять отравил дракайна, чтобы вытащить феникса. Ну не полудурок ли? Давеча чуть язык не отвесил, а ныне как ни в чем не бывало снова играется с сущностями.

– Дык это, я ж не о том, – поправился Зеф.

И тут же осекся. Олеандр расчертил по воздуху знак – два параллельных креста, призыв к молчанию.

– Э-э-э, – протянул Зеф. – Надо бы это… то самое, как его…

– Тю! – Рубин, с чьих губ уже свисала самокрутка, выдул из носа дым и усмехнулся. – Слушайте, я, кажется, начинаю докумекивать, как к вам в хранители девица заползла…

– Еще одно слово, и я скормлю твое достоинство грифонам! – зажимая ладонью порез на боку, Драцена сплюнула кровь.

Рубин в долгу не остался:

– Не терпится поиграться с моей змейкой, милая?

– Мойра улетела, – прокричал Аспарагус, раздавливая набухшую почку перепалки в зачатке. – Где белокрылая?

Твою ж деревяшку!

– Тоже улетела в сторону моря, – солгал Олеандр. Только сейчас он осознал, что с боков его прикрывают два хранителя со стальными шипами на плащах и мечами наготове. – Я видел. Очнулся и увидел.

– М-м-м, – с обманчивой мягкостью протянул Аспарагус и стиснул эфес меча побелевшей рукой. – Быть может, чей-то взор явился столь же острым, сколь и взор наследника?

Зеф, Рубин и Драцена перехватили красноречивый взгляд Олеандра и высказались ему в поддержку. Некоторые стальные воины смолчали. Другие пожали плечами, мол, не видели, не знаем.

И тут в сад шаткого успокоения прилетело еще одно зерно. От – о, диво! – Каладиума:

– Она улетела, Аспарагус.

Не то чтобы Олеандр жаловался, но встревание Палача настораживало. Он не видел Эсфирь? Сказал бы тогда, что не видел. Смолчал бы. Но нет! Он солгал и прикрыл девицу, угрожающую лесу и клану.

Почему? Не признал в ней вырожденку? Пощадил невинную жизнь, над чьей шеей по воле злого рока занесли клинок?

Вздор! Легче поверить, что Каладиум тронулся умом.

– Понятно, – Аспарагус не сводил с него изучающего взгляда. – Стало быть, нам повезло.

– Истинно, мой друг.

Что за игры эти двое ведут? Или Олеандр уже рассудком повредился? Всюду подвох мерещится.

Он дёрнул щекой. Не без помощи хранителей выполз из-за дерева и оглядел поле боя, усеянное дырами от корней и уродливыми нагромождениями камней, жженых сучьев и стволов, пускавших по ветру горящую листву.

По приказу Аспарагуса павших складывали в ряд, бок о бок. Пока что их насчиталось пятнадцать – пятнадцать из тех двадцати семи, кто пришёл на подмогу. Сапфира к распрощавшимся с жизнью не причислили. Изнуренного и бесчувственного, с обагрившимся кровью крылом, его отыскали у воды и перенесли на склон, где он попал под опеку стражей.

В тот же миг ухмылку сдуло с лица Рубина. Он упал перед Сапфиром на колени и прижался к его лбу своим.

– Держись, братец. Я с тобой.

– Ой ли!

Но этот возглас Каладиума потонул в решительном, полном нескрываемого раздражения крике Аспарагуса:

– Довольно!

Палач вскинул окольцованные пальцы к ушам, давая понять, что вовсе не собирался разжигать ссору. Впечатление подпортила широкая улыбка, оскалом блеснувшая в дневном свету.

Олеандр глянул на Рубина, чьи алые глаза сверкнули на Каладиума так, что мороз пробежал по позвоночнику.

Что-то здесь было нечисто. Хотя, припоминая недавнюю дуэль, неудивительно, что ее участники прониклись друг к другу не самыми теплыми чувствами. Зелен лист, немалую лепту внесли и былые высказывания Рубина, что Цитрин ему не отец, а Сапфир, следовательно, не брат.

Что за мысли?.. Проводив взглядом воина, который бежал к Драцене со склянками, Олеандр долго соображал, не кровь ли в них плещется. Оказалось, что настойки из столистника.

На носилках из леса вынесли истерзанное тело с культями вместо левых руки и ноги и уродливыми провалами там, где когда-то красовались глаза, губы и нос. Плоть страдальца одеревенела. Огрызки белого плаща волочились по песку. Окровавленные седые пакли выглядывали из-под покрывала.

Мирт! Олеандр уже не обращал взор к лесу. Не искал Эсфирь. Ей удалось скрыться, остаться незамеченной? И хорошо. Довольно с него смертей! Нервным отворотом головы он отвергал предложения о помощи. Направлял хранителей к тем, кому она требовалась больше. Боль пронизывала тело насквозь. Рассекала душу не хуже клинка. Каждый стон пострадавших шипом впивался в череп. Звенел в голове, словно колокол, и проталкивался ниже – к сердцу.

Олеандр чувствовал, как сбивается дыхание. А когда мимо пронесли дриада, из глазницы которого торчало перо-лезвие, вскрикнул и схватился за шею, задыхаясь. Дриады погибли из-за него! Из-за него! Не они должны были пасть в этом сражении. Только он – и никто иной!

Порыв ветра метнул в спину комья песка, и Олеандр едва не подпрыгнул к небесам от испуга.

– Мастер, наследнику дурно! – ударил по ушам вопль Зефа. – Кто-нибудь! Сюда бегите!

– Нет! – воскликнул Олеандр, и крик его эхом разнесся по склону. – Помогайте раненым!

– У вас паника, – прозвучал за спиной мягкий, как шелковая петля, голос. – Позвольте…

– Не позволю! – Олеандр обернулся.

Расталкивая собравшихся у дерева соплеменников, Аспарагус прорвался к нему и замер.

– Ты!.. – Заготовленные оскорбления встали поперек глотки, Олеандр застыл с открытым ртом.

Аспарагус не то снял, не то потерял маску. Грязно-розовая и дряблая левая половина его лица выглядела ужасно – словно некогда на нее пролили расплавленный металл. Глаз с повреждённой стороны был закатан. От переносицы к уху разбегались стянутые временем, но оттого не менее жуткие шрамы. Глубокие и сморщенные, они напоминали порезы на иссохшем плоде.