Формула

Ритка, впрочем, никак не выказала недовольства, совсем наоборот: уставилась крайне заинтересованно, только что за диктофоном не полезла. Вообще, странные у нас сложились отношения – мы какие-то коллеги-приятели, которые время от времени трахаются. Если быть совсем точным, то довольно часто. Или это так и должно быть? Но можно ведь привыкнуть.

А в иной реальности меня, между прочим, ждёт наречённая принцесса. Хотя сущность своих обязательств перед ней я до сих пор хорошенько не понимаю.

Кстати, вот и она.

– Кто-то залезть в твой офис.

М-да, ситуация. Вообще-то, сигнализация у нас есть – но не слишком навороченная, как и всё остальное. Чем Глебов, кстати, в своё время был жутко недоволен. С другой стороны – что там брать? Конечно, фонду случается использовать какие-то суммы налом, но обычно они невелики и их не держат в сейфе – их получают с пластика непосредственно перед мероприятием. Хотя, кто, кроме нас, об этом знает?

– Он ещё там? – я покосился на Строеву, но выходить из комнаты не стал.

– Да. Видеть слабый свет. Я войти?

И в самом деле – что делать? По уставу я не могу исчезнуть на любопытных Строевских глазах и Бэтманом помчаться над ночным Готэмом.

Собственно говоря, могу – подкину ей дубля; пожалуй, он ещё и продолжит мною так неудачно прерванное дело.

Почему-то я поймал себя на остром нежелании такого продолжения. И удивился до раздражительности. Впрочем, сейчас не время думать о личной жизни, будь она неладна.

Набрать Глебова и сослаться на анонимный звонок? Можно, но лучше не стоит.

– Да. Только не делай ничего… этакого. Я скоро буду.

Принцесса обожает спецэффекты. Ей бы в иллюзионисты податься, да натура слишком непоседливая.

Не слишком натурально бурча, я поспешно оделся.

– Срочный вызов. Щас вернус.

– А машину вызвать?

Ритка – крепкий профессионал. Причём, насколько я пока могу судить, профессий этих у неё, как минимум, две.

– Это недалеко.

На улице стояла подходящая безлюдная темнота, и я без обиняков перенёсся к офису. Чунь ещё ничего не успела предпринять, и это было, пожалуй, к лучшему. В глазах общественности ни ей, ни мне, ни, тем более, нам вдвоём, делать тут сейчас было нечего. Вот ведь гадство – пара Посвящённых высокого уровня и непреодолимого могущества, а вынуждены таиться, аки тати в нощи.

Настоящий тать, между тем, таился не слишком – сквозь полуприкрытые жалюзи на втором этаже мерцал свет, насколько я понял, монитора. Этот мудак даже не допёр полностью отодвинуть его от окна. Во всяком случае, тырили у нас не бабки, а информацию. Причём, судя по тому, что окно было Самсоновское, информацию о спонсорах и его собственном бизнесе.

Таким образом, внутри мог оказаться представитель любой категории граждан – от прессы, до спецслужб. Пошарить в компе председателя фонда интересно было бы многим. И делать это им следовало, так сказать, в полном контакте, поскольку подключений к Интернету и другим сетям машинка Самсонова не имела.

Не имела она и многого другого – в сущности, ничего она не имела, за исключением стандартного «WINDOWS» и десятка каких-то примитивных игр.

Самсонов был слишком большим специалистом в своей области, поэтому тренировал память, а кое-что третьестепенное иногда записывал в смартфон. Предполагалось, что об этом не знает никто, включая меня.

Таким образом, представить себе чувства взломщика было нетрудно, и мы не стали особо напрягаться. Просто двумя невидимками стали у входа, – тем более, что мерцание прекратилось.

Как будто, я услышал звук запираемых дверей и шаги. Потом кто-то сноровисто пощёлкал пультом, и на свет Божий (а точнее, в слегка прореженную дежурной лампой темноту) явился генерал Глебов. Он тщательно запер входную дверь, зачем-то посмотрел сквозь нас и неторопливо скрылся за углом здания.

Поначалу Цезарь диктовал мне, а потом читал то, что из этого получалось. Затем диктовать он перестал, поскольку читать ему, видимо стало интересней. Иногда он высказывал какие-нибудь соображения, но никогда на них не настаивал. Да и зачем? События мне были известны – по крайней мере, те, что подлежали изложению; нужный угол взгляда на них я тоже уловил достаточно быстро.

Заминка вышла в одном. Мне никак не давалось изложение от первого лица; рука автоматически сбивалась на: «Цезарь сказал», «Цезарь сделал». В конечном счёте, он решил, что это даже придаёт тексту некое своеобразие.

Обещанный войскам отдых был дан, но обстановка в Риме становилась для нас всё более неблагоприятной. Закормленные Цезарем плебеи славили его настолько громко, что в глазах аристократии его значимость росла день ото дня, а это не могло не вызывать опасений. Разумеется, многие из аристократов и сенаторов тоже были куплены, но они оставались пока в меньшинстве. К тому же, в Риме находился Помпей Великий, и тем, кто недолюбливал Цезаря, было, вокруг кого группироваться.

Цезарь послал несколько военачальников представлять свои интересы, но, как мне представляется, они только портили дело. В особенности вечно полупьяный и крайне нахальный начальник конницы Марк Антоний. Глядя на этих «представителей», аристократы пытались вообразить, что произойдёт, когда явится сам Цезарь, и такая перспектива пугала их всё больше.

В общем, дела шли к тому, что нас вот-вот чуть ли не объявят вне закона. И уж, по крайней мере, разоружат. Всё это вместо заслуженного триумфа и прочих почестей.

Поначалу Цезарь выглядел слегка озадаченным, но вскоре принял какое-то решение и успокоился. В то время он стоял с одним легионом вблизи границ Республики, а остальная армия, как ей и было обещано, оставалась в Галлии на, так называемом, отдыхе – попросту говоря, грабила то, что ещё оставалось после наших великих побед.

Я думаю, что Цезарь послал за ними уже тогда, хотя сам он об этом мне не говорил. Вообще, отношения у нас установились вполне доверительные. Он полностью уверился в моей способности правильно излагать ход событий. Избыток информации, таким образом, помешать уже не мог, и о большинстве дел я был осведомлён немногим хуже самого Цезаря. Не то чтобы мне это особенно нравилось. Скорее, беспокоило.

Тем временем, ожидаемое случилось, и сенат принял несколько постановлений, которые фактически звучали как ультиматум. К тому же, на всякий случай, они поручили Помпею собрать против нас армию. Это обстоятельство стало решающим.

Цезарь немедленно приказал сниматься с лагеря, мы перешли ручей под названием Рубикон, служивший тогда границей, и оказались на территории Республики быстрее, чем поняли, что происходит.

В сущности, происходил бунт против Римской республики. И бунтовщиками оказались мы.

Сенат был вправе приказывать Цезарю. Такие категории, как «справедливость», не имели к делу никакого отношения. Тот обязан был сначала подчиниться, а потом оспаривать их решения сколько угодно. Но Цезарь слишком высоко ценил свои военные заслуги, чтобы позволить лишить себя действительно заслуженных почестей. И, что ещё важней, он так долго единолично командовал, что попросту отвык выслушивать приказы. Сенаторам следовало бы учесть эти обстоятельства. С одной стороны, они не оставили ему выбора. С другой, как я понимаю, Цезарь и сам уже почти решился. Получается, что они попросту собственноручно дали ему последний толчок.

Когда до нашего воинства дошла суть происходящего, особого брожения умов я не заметил. Конечно, командиры, особенно старшие, слегка призадумались, но солдаты не выказывали никаких признаков сомнения. Как будто впереди их ожидали толпы варваров, а не точно такие же легионеры с точно таким же римским оружием в руках.

Я окончательно понял, что основной целью Цезаря в Галлии был не банальный грабёж – тем более, что огромную часть награбленного он раздал своим войскам, своим сторонникам и просто гражданам Рима. Не слава великого полководца – конечно, она имеет немалое значение, вот только помнят твои победы недолго – особенно при жизни. Не думаю, что его привлекали почести и триумфы – Цезарь смотрел на эти празднества не более чем как на дань народным ожиданиям, и, соответственно, необходимую статью расходов.

Цезарь хотел создать армию – приученную к войне, уверенную в своей непобедимости и лично верную своему командиру.

Он создал её, и сейчас мог позволить себе повести эту армию на Рим. Именно сейчас – пока её ощущения не притупились.

Естественно, только для того, чтобы восстановить справедливость и прекратить попрание свобод римского народа. Ни больше, ни меньше.

В последнее время я показывался в конторе нечасто, а если приходил, то, как бы бесцельно, шлялся из офиса в офис. Своего у меня уже не имелось, поскольку его делили Эдгар с Риткой – она окончательно кооптировалась в наши ряды, но кабинетной работой продолжала пренебрегать.

Мои перемещения, впрочем, никого в заблуждение не вводили – даже новых сотрудников, которым намекнули, с кем они имеют дело. Молодёжь считала меня фигурой загадочной, сильно уважала и звала про себя «Кардиналом».

Эдгар уже ждал у входа. Помахав рукой, он довольно метко запулил окурком в толкавшихся на тротуаре голубей; они взлетели, беспорядочно взбалтывая крыльями воздух. Как-то слишком агрессивно он это сделал, будто гранату кинул.

– Ненавижу этих летучих крыс…

– Купи пневматическое ружьё. Или лучше пистолет – не так заметно.

Эдгар вздохнул. Похоже, он решил, что я действительно даю совет.

– Всё равно заметно…. Представь, на что я буду похож, подкрадываясь к этим тварям на людной улице с пистолетом. «Гули-гули». Пожалуй, бдительные граждане могут и в психушку сдать.

– А что, симптомы налицо. Собственно говоря, что они тебе сделали? И почему «крысы»?

– Натуральные. Жрут что и кого попало, таскают на себе всякую заразу. Забивают своих, кто послабее – это ж надо придумать. И потом посмотри, какие у них глаза – неподвижные оранжевые пуговицы, никакого разумного выражения. Одним словом, глаза убийцы. Хорошо ещё, что зубов нет. С зубами они бы и до нас добрались.