Пепельные цветы

– Как звали её, скажи?

Откуда это отребье узнала? – задумался Маклахен. – Точно, есть в них что-то, в этих тварях подзаборных. А может, и не сама она рассмотрела. Они же все друг друга знают. Шепнула одна другой, что, дескать, есть такой Пирс Маклахен, на острове… Чёрт их знает…

– Я у неё имя не спрашивал, – буркнул он.

– На чём прокляла тебя она? – не отставала цыганка.

– Чего?

– Что сделал ей? На чём проклятье было?

– Мальца её задавил.

– Что сказала она?

Что сказала?.. Что, он ещё должен вспоминать всю ту погань, что несла эта черномазая, сидя над своим дохлым последышем? Вспоминать, тебе, дряни, в удовольствие, себе в унижение?.. Сейчас, ага… Что сказала…

– Иди к дьяволу! – рявкнул он. – Всё отродье ваше гнусное, вшивое, идите к дьяволу! Ненавижу вас!

– Это ты врёшь, – усмехнулась цыганка. – Такого она сказать не могла. – И, сделав шаг к Маклахену, неуверенно остановившись: – Плохо тебе, мой хороший. Помогу тебе. Скажи только, она какие…

Маклахен подшагнул ей навстречу, замахнулся пятернёй:

– Убью, если не заткнёшься! Не испытывай судьбу, старуха!

– Моя судьба не на тебе кончается, – покачала головой цыганка. – А твоя…

– Сгинь! – взревел он.

– А твоя, – не унималась цыганка, – кончается на…

Он подскочил к ней, толкнул в сухую грудь. Джайя, охнув, упала. Он, оскалясь, пнул её, куда попало, плюнул на лежащую женщину и стремительно прошагал на крыльцо. Несколько раз глубоко вдохнул густой, насыщенный запахом моря, воздух. Вернулся.

Джайя сидела на полу, причитая на своей тарабарщине:

– Ай мэ, ай мэ! Морхо… Пхэнэс, морхо… Сэр гъялы стыём!..

Увидев вернувшегося Маклахена, замолчала, стала, кряхтя, подниматься.

В комнату заглянула, приоткрыв дверь, Гленда. Увидела силящуюся подняться цыганку, охнула, бросилась к ней на помощь.

– Джайя! Джайечка, милая, ты что тут? Что случилось? Тебе плохо, да?

Увидела Пирса Маклахена, осеклась. Стала молча тянуть цыганку за руку, поддерживая за талию.

– Ничто, дочка, всё хорошо, – простонала та, поднимаясь. – Всё хорошо.

12. День седьмой. Беатрис

Женщины – существа глупые и вздорные, а ум им заменяют хитрость и мужчины. С этим распространённым мужским заблуждением Беатрис никогда не спорила, потому что где-то в глубине души соглашалась.

Она никогда не сомневалась, что является вполне себе типичной представительницей женского племени, поэтому никогда не отказывала себе ни в доле глупости, ни в капле вздорности, и ни за что не стала бы утверждать, что знает себя от и до, до самых глубин своей несомненно глубокой души. Даже перед самой собой не решилась бы она на такое безответственное утверждение.

С одной стороны, подобная самооценка была, конечно, несколько обидной для самой себя, а с другой – она компенсировалось тем, что Беатрис могла называть себя реалисткой, женщиной разумной и трезвой в оценке действительности и собственных способностей.

В иные минуты, глядя на Ллойда, она не могла не восторгаться одухотворённостью его образа, не восхищаться остротой мысли, которую тот, словно невзначай и не напрягаясь, изрекал. В другой раз, когда в глазах его мелькало что-то… какая-то лёгкая и почти неуловимая пелена безумия, Беатрис оставалось только недоумевать от самой себя, которую угораздило влюбиться в этого сумасшедшего.

Разумеется, она то и дело сравнивала Ллойда с Гарри… Ох, не спрашивайте Беатрис о результатах такого сравнения, не надо. Не расстраивайте её…

Да нет, что вы такое подумали! Это Гарри, разумеется, не выдерживает никакого сравнения с красавцем Ллойдом! И расстраивается Беатрис только от мысли о потраченном на глупца Гарри времени и от холодной расчётливости судьбы, которая не свела её с милым раньше. И тот уголок, в котором некогда стоял на почётном возвышении бюст любителя тупых анекдотов, тщательно протёрт мыльным раствором, паутина снята, а паркет начищен до блеска. Вход только в мягких тапочках и по особому приглашению! К сожалению, пригласить некого. Гленда, конечно, очень милая, простодушная и добрая девушка, но она всё же слишком юна и вряд ли когда-нибудь станет для Беатрис подругой, для которой будет держаться наготове вторая пара тапочек, чтобы подруга могла обуть их, проскользнуть по паркету, благоговейно коснуться бюста, выдохнуть: "Красавчик! Как тебе повезло! А у вас правда всё серьёзно? А он уже сказал тебе это? А ты что?"

– О чём ты задумалась? – перебил Ллойд её мысли. Взял её руку, притянул к лицу, любуясь тонкими пальцами. Благоговейно поцеловал.

Они сидели в её комнате-чулане, на лежаке, с которого благоразумно убрана и спрятана на самую верхнюю полку постель. Стоящий на столе фарфоровый слоник благодушно наблюдал за ними своими маленькими глазками.

– Ни о чём, – обманула Беатрис. – Просто век бы так сидела, рядом с тобой, ни о чём не думая.

– А я бы с тобой – два века, – отозвался он.

– Увы, люди столько не живут, – вздохнула она.

– А мы бы сложили два наших века в один.

Беатрис улыбнулась, погладила его по щеке.

– Ми-илый, – прошептала нежно. – Печально, но… если даже сложить два наших века вместе, получится совсем немного – несколько месяцев в лучшем случае.

– Что ты такое говоришь? – потряс он головой. – Что за глупости!

– Война, мой хороший. Ты забыл? Через девять дней – июль. Китайцы начнут бомбить Великобританию.

– Не думаю, что начнут, – возразил Ллойд.

– Они обещали, – пожала плечами Беатрис. – Пока что они исполняют все свои обещания.

– Надо будет спросить у Деллахи.

– Ой, не говори мне о нём! – поморщилась Беатрис. – Я боюсь этого человека. Знаю, что он не сделает мне никакого зла, но боюсь. И ничего не могу с собой поделать.

– Как ты можешь! – пристыдил он. – Ведь у тебя есть я!

– Да, да, мой милый, правда, прости. Чего это я…

Она потянулась к нему губами. Он наклонился, коснулся её губ своими – тёплыми, мягкими. Едва-едва и очень нежно коснулся.

– Деллахи – он неплохой, – сказал Ллойд, облизывая губы, словно смакуя послевкусие поцелуя. – Он хороший. Добрый.

– Мальчик мой, о чём ты говоришь! – воскликнула она. – Это Деллахи добрый? Да я нисколько не удивлюсь, если окажется, что он преступник, грабитель, убийца или что похуже.