КУЗЬМИЧ: (сам с собой, трагически) Погибли… Ради дела погибли…
ДЕД: (подаёт голос) Кто погиб?
КУЗЬМИЧ: (машинально) Ты, дед, и Митька… Стой! (поворачивается) Ты?! Живой?
ДЕД: (садится) Еле-еле. Лучше б помер!
КУЗЬМИЧ: А Митька?
ДЕД: (гордо) Этот мёртвый! Весь в меня, я в парнях такой же был – шустрый и ненасытный!
МАНЬКА: Дак они ж пьяные, а я попусту тратюсь?! Ну, оживёт, убью!
ДЕД: Хе, хе… Я одной рукой стреляю, а другой – дай, думаю, от процветания немного урву, пока темно! А то, мало ли… И хлобысь, хлобысь!.. (вытаскивает из кармана огурец) Закусон-то какой, рази устоишь!?
КУЗЬМИЧ: Э-эх, нар-род!
Выхватывает у деда огурец, тычет им в рот Митьке.
Нате, жрите! Ещё бы чуть потерпеть… Впервой, что ль? Эх вы, опять не дотянули! Нате! Нате!
МАНЬКА: (наступает на Кузьмича) Чего эт ты огурцом ему в рот суёшь?
СОНЯ: (идёт на неё) А кому совать? Кузьмич что, железный – терпеть?
МАНЬКА: Все терпют! А моему Митьке совать?
Треплют друг друга, молча и угрюмо, почти дерутся.
ДЕД: Зря вы, девки. Нам всю жизню суют… И если б только огурцы!
Женщины расходятся. Кузьмич обхватывает себя руками, опять стоит неподвижно. Поднимается Митька, садится.
МИТЬКА: Мы-ы… где? Уже там? Где?
ДЕД: Не могу сказать при дамах, стыжусь.
Молчат.
СОНЯ: Егор, не молчи, не пугай! Ну, матюкнись, порадуй!
КУЗЬМИЧ: ОН мне руку… правую… «Крепитесь там!» -сказал… И интеллигентно так из машины меня…
МИТЬКА: Я вот думаю, отец… Эт какой лимузин-то был у него? У нас автобус, на Берёзово который, кажись покороче будет.
ДЕД: Дак он же та-акой народ представляет! Чтоб все видели, какие мы!
Вдалеке появляется Стёпа. Он в длинном, со скелета, плаще, с посохом, как странник, и с авоськой в руке. Подходит.
СТЁПА: (грустно, потерянно) Он меня за Берёзово пропёр… Потом за Малое Перекопное… Как пропуск через… через население. Люди-то вокруг несознательные, нервничают… А ты, говорит, хоть и тоже реформатор, но свой для своих. А Нюрку… А Нюрку совсем… с собой увёз.
КУЗЬМИЧ: И-и? Никаких поручений, напутствий, как… дальше развивать, приумножать… достигнутое? (на авоську) Эт не от него… чего-нибудь?
СТЁПА: Кости.
ВСЕ: Как? Какие кости? Чьи?
СТЁПА: Наши.
ВСЕ: Как наши? Как же? А мы… кто?
СТЁПА: Скелета нашего. Зачем, говорит, это фуфло? И палкой… битой по позвонкам… Вы сами, говорит, целый музей… Под открытым небом.
Все смотрят вверх на небо, на звёзды.
ДЕД: Я думаю, ребята… Думаю, я уже не дотяну… до чего-то там… такого… Если что, берите мой скелет, завещаю. Митьк, распорядись, как сын. Вот уж из пособиев пособие! Изучайте, детишки!
КУЗЬМИЧ: Да какой из тебя гаманоид, Сергеич? Да ещё и с пулей!
ДЕД: А со свинцом-то оно покрепше, никакой битой не перешибёшь.
СТЁПА: Не надо, дед, живи. Нас же и так все видят, не хуже экспонатов. А ОН бюст свой обещал прислать… В полный рост.
МИТЬКА: С ногами?
СТЁПА: Не, по пояс.
КУЗЬМИЧ: Это… Это… Это по-нашенски!
СТЁПА: Ничего, ничего. Пришлёт, подпишем «Человек!», чтоб знали, кто есть кто. Ничего… (тихо поёт) Фаина, Фай-на-на, Фаина, Фаина, Фай-на-на…
Все, тоже тихо, подпевают.
Эх-х, марципанов хочу!..
Все улыбаются, переглядываются, хотя ясно, что никто из них не знает, что такое марципаны.
КАРТИНА 14
В доме Большаковых. Кузьмич, в белом исподнем, ходит со свечой, что-то ищет.
КУЗЬМИЧ: Где, Сонь? Звонит же! Где?
Подходит Соня, она тоже в белой ночной рубашке.
СОНЯ: Лунатишь, что ль? Кто?
КУЗЬМИЧ: Телефон… белый… Звонит же!