Мещане

– Кто народ в хрониках? – допытывал его строго критик.

– Все кумушки, Фальстаф и народнейший король Генрих Пятый[100 - Кумушки, Фальстаф и народнейший король Генрих Пятый – персонажи исторической хроники Шекспира «Король Генрих IV» (1597–1598) и его комедии «Виндзорские проказницы» (1598). Стр. 321.]! – отпарировал его Долгов.

Татьяна Васильевна молча их слушала и была грустна; она полагала, что этим двум спорящим лицам в настоящий вечер следовало бы говорить о ее пьесе, а не о Шекспире.

Долгов бы, конечно, нескоро перестал спорить, но разговор снова и совершенно неожиданно перешел на другое; мы, русские, как известно, в наших беседах и даже заседаниях не любим говорить в порядке и доводить разговор до конца, а больше как-то галдим и перескакиваем обыкновенно с предмета на предмет; никто почти никогда никого не слушает, и каждый спешит высказать только то, что у него на умишке есть. Сам хозяин, которому очень уж наскучил эстетический разговор, рассказал Бегушеву вечернюю телеграмму об одной из последних кровавых стычек на войне. По поводу этой телеграммы критик с заломленной головой начал разбирать и обвинять некоторые наши стратегические движения. Бегушев, прислушавшись к его словам и вдруг весь вспыхнув, почти крикнул ему:

– Как вы позволяете себе так решительно судить?

– Судить, я полагаю, всякий может! – возразил критик.

– Нет, не всякий, а теперь и никто, я думаю: перед вами схватились не машины, сопровождаемые людьми, как это было в франко-прусскую войну, а два тигра-народа, сопровождаемые машинами. Не говоря уже об вас и других разговаривателях, весь мир должен смотреть с благоговейным удивлением на эту войну. Это не люди дерутся, а какие-то олимпийцы, полубоги!

– Превосходно! Превосходно! – закричал добродушный Долгов.

Генерал Трахов поник в восторге головою; Хвостиков одобрительно улыбался; у Татьяны Васильевны слезы капали из глаз. Критик был очень опешен.

– Если вы отрицаете право рассуждать, так и вы не имеете его! – произнес он.

Бегушев ответил ему презрительным взглядом.

– Нет, Александр Иванович может рассуждать. Я с ним сослуживец и знаю его храбрость, – заметил генерал.

Актриса при этом взмахнула глазами на мрачную и все-таки величавую фигуру Бегушева.

Критик, подумав, что Бегушев, в самом деле, может быть черт знает какой храбрец и нахал, счел за лучшее не продолжать опора и в утешение себя вылил стакан вина.

– Туркам англичане очень помогают! – сказал вполголоса Офонькин сидевшему около него старичку.

– А нам бог поможет, – отозвался тот.

– Меня в этой войне одно радует, – продолжал Бегушев, – что пусть хоть на время рыцарь проснется, а мещанин позатихнет!

– Так, верно! – подхватил Трахов.

– Верно! – согласился и граф Хвостиков.

«Верно!..» – хотел было, кажется, сказать и Долгов, но, однако, удержался, вспомнив, что мещане все-таки ближе к народу, чем рыцари, и предположил сейчас же доказать это своим слушателям.

Но в это время один из лакеев что-то такое тихо сказал Бегушеву, а потом и графу Хвостикову. Оба они с беспокойством встали с своих мест и вышли в переднюю. Там их дожидался Прокофий.

– Аделаида Ивановна меня прислали сказать, что госпожа Мерова умерла, – проговорил он своим монотонным голосом.

Бегушев побледнел, а граф Хвостиков выпучил глаза и затрясся всем телом.

– Ты врешь!.. Не может быть! – едва имел силы сказать Бегушев.

– Все кончено! – воскликнул, опуская голову, граф.

– Умерла! – повторил Прокофий как бы с некоторым даже чувством.

– А доктор был ли позван? – спрашивал Бегушев.

– Меня Аделаида Ивановна послали за вами, а своего этого старичонку Дормидоныча – за доктором, – отвечал Прокофий, оттенив слова «старичонку Дормидоныча» величайшим презрением.

Генерал, проворно вышедший вслед за гостями своими в переднюю и совершенно не знавший, что Мерова живет в доме у Бегушева, недоумевал, по какому случаю Прокофий тут очутился и почему Аделаида Ивановна его прислала.

Граф Хвостиков, Бегушев, а также и Прокофий немедля же уехали, так что генерал не успел ничего от них хорошенько и узнать.

– Что такое случилось? – спросила Татьяна Васильевна, когда он возвратился в столовую.

– Дочь графа одночасно умерла! – объявил генерал, садясь на свое место, и ничего не мог больше есть: перед ним живо рисовалось пикантное личико Меровой.

– Царство небесное! – произнесла, крестясь, Татьяна Васильевна.

– Она так еще молода была, – заметил Офонькин, которого тоже несколько поразило это известие.

– Всем смертным умирать придется! – выразился равнодушно Долгов: он понимал страшное значение смерти только в книгах и на сцене, а в жизни – нет.

– Всем, всем, – пробормотал старичок.

– Но зачем Бегушева тоже вызвали? – пожелала знать Татьяна Васильевна.

– Вероятно, как приятеля графа, – объяснил генерал.

Вскоре затем актриса и Офонькин попросили позволения встать из-за стола и уехать. Хозяева их не удерживали. Старичок тоже поднялся вслед за ними.

– А драма хороша, хороша! – шамкал он.

Татьяна Васильевна после того ушла к себе, но Долгов и критик еще часа два спорили между собою и в конце концов разругались, что при всех почти дебатах постоянно случалось с Долговым, несмотря на его добрый характер! Бедный генерал, сколько ни устал от дневных хлопот, сколь ни был томим желанием спать, считал себя обязанным сидеть и слушать их. Как же после этого он не имел права считать жену свою хуже всех в мире женщин! Мало что она сама, но даже гости ее мучили его!

Бегушев и граф Хвостиков, ехавшие что есть духу домой, всю дорогу молчали. В зале их встретил доктор.

– Умерла? – спросил его Бегушев.

– Да, разрывом сердца, – отвечал тот.

Бегушев первый вошел в комнату умершей. Точно живой лежал маленький труп Елизаветы Николаевны. Бегушев взял ее руку; но та уже начала холодеть. Граф упал на колени перед трупом.

У постели Меровой сидела Аделаида Ивановна и, закрыв лицо руками, потихоньку плакала. В углу комнаты стояли Минодора и Маремьяша.

– Как она умерла? Не рассердили ли вы ее чем-нибудь? – спросил их почти грозно Бегушев.

– Чем нам их рассердить? Мы и в комнату к ним даже не входили, – ответили в один голос Минодора и Маремьяша.

– Они совсем и не входили, – подтвердила Аделаида Ивановна. – Сначала Лиза была очень покойна… так внимательно глядела, как я раскладывала пасьянс; но часов с одиннадцати начала все меня спрашивать: «Александр Иванович скоро приедет?.. Скоро?» Я ее успокаиваю, говорю, что ты уехал в один родственный нам дом, высокоаристократический, и что тебе нельзя оттуда уехать, когда вздумается… Она убедилась и стала даже указывать мне карты, которые я забывала перекладывать!.. Только я и не заметила, как это было, – вижу, что она приложила платок к лицу и, comprenez[101 - понимаете (франц.).], кровью харкнула… Со мной сделался почти обморок… Я не могу, как ты знаешь, видеть крови и знаю одно, что позвонила…

Быстро брызнувшие слезы из глаз старушки прервали ее рассказ.