Мещане

– Вы думаете, что я без кухни и питанья мог бы жить и существовать? – спросил тот.

– Питанье питанью рознь; позвольте вас спросить: вы пьете вино?

– Пью, и много!

– А сколько?

– Бутылки по три в день красного вина.

Лицо доктора исполнилось удивления.

– Теперь позвольте мне вам рассчитать, – начал он с знаменательным видом. – В год, значит, вы выпиваете около тысячи бутылок; разделите это число бутылок на ведра, и мы получим семьдесят ведер; это – целое море!

В глазах Бегушева отразилась досада.

– А вы не пьете ничего? – спросил он с своей стороны доктора.

– Ничего почти не пью! – отвечал тот.

– Ну, а мяса вы едите, и по скольку? – продолжал его допрашивать Бегушев.

– Мяса я ем фунта три в день, – отвечал доктор.

– Неправда: больше съедите – фунта четыре, а потому в год вы проглотите около пятидесяти пудов; это почти два быка!

– О, то совсем другое дело! – воскликнул Перехватов.

– Совершенно одно и то же; и как вы не понимаете, что все, что поглощается нами в течение времени, в течение этого же времени и растрачивается! Я убежден, что ваше остроумное исчисление пришло только сию минуту вам в голову, так что вы не успели хорошенько обдумать, как оно неосновательно…

Все эти слова Бегушев произнес почти строго – наставническим тоном.

Перехватов не знал, сердиться ли ему на своего нового пациента или внутренне смеяться над ним, и, сочтя последнее за лучшее, не выразил даже в лице никакого неудовольствия.

– Чрезвычайно вы строги в ваших приговорах, – проговорил он, – и, как видно, сильно не любите докторов.

– Настолько же, как и других людей, хоть убежден, что докторская профессия есть самая лживая из всех человеческих профессий!

– Мысль для меня совершенно новая! – сказал насмешливо доктор.

– Мысль весьма простая, – не унимался Бегушев. – Скажите, сколько раз в день вы солжете умышленно перед вашими больными?

Если бы Перехватов видел Бегушева в другой, более бедной, обстановке, то, может быть, наконец обиделся бы при таком вопросе; тут же опять успокоил себя тем, что на слова людей болеющих и раздражительных не стоит обращать внимания.

– Очень много, – отвечал он откровенно, – но мы это делаем для блага: ложь часто бывает во спасение!

– Согласен, что во спасение, только все-таки согласитесь, что каждый день лгать скучно!

– Да, скучно! – не оспаривал доктор и поднялся с кресел, чтобы закончить свой визит. – А рецептик вам позвольте прописать! – присовокупил он.

– Против чего? – спросил Бегушев.

– Против желчи!.. Очень ее у вас много накопилось!.. В брюшной полости вашей, должно быть, сильное раздражение!

– У меня там ад!

– Вот видите!.. – проговорил доктор и прописал рецепт. – Угодно вам будет принимать или нет предлагаемое мною средство, это дело вашей воли, а я свой долг исполнил!.. Завтра прикажете вас проведать?

– Пожалуйста!.. – произнес мрачно Бегушев.

Доктор раскланялся с ним и вышел. В следующей комнате к нему обратилась Домна Осиповна.

– У Александра Иваныча, значит, ничего нет серьезного? – спросила она с оттенком некоторою беспокойства.

Доктор пожал плечами.

– И есть, и нет!.. Мизантропия в высшей степени. Вы, я думаю, слышали наш разговор: каждое слово его дышало ядом.

– Но в этом ничего нет опасного?

– Опасного, конечно, нет; но ему самому, вероятно, очень тягостна жизнь.

Эти слова доктора нисколько не обеспокоили Домну Осиповну: она твердо была уверена, что вся мизантропия Бегушева (что такое, собственно, за болезнь мизантропия, Домна Осиповна хорошенько не понимала), – вся его мизантропия произошла оттого, что к ней приехал муж.

– От этой болезни я надеюсь вылечить его, – сказала она.

– Без сомнения!.. – воскликнул Перехватов. – Женщины в этом случае гораздо полезнее докторов! Кто любит и любим, тот не может скучать и хандрить!

Домна Осиповна нисколько не оскорбилась на такое откровенное замечание доктора, который, все еще находясь под влиянием беседы с Бегушевым и как бы не удержавшись, присовокупил:

– Какой, однако, чудак господин Бегушев; я лечу во многих барских и купеческих домах, но и там, даже между людьми самыми отсталыми, не встречал таких оригиналов по мысли.

– Оттого, что он умнее этих людей, – заметила Домна Осиповна.

– Конечно, оттого! – подтвердил доктор, но вряд ли втайне думал это.

В передней Домна Осиповна, подавая ему на прощанье руку, вместе с тем передала и десятирублевую бумажку, ценность которой Перехватов очень точно определил по одному осязанию и мысленно остался не совсем доволен такой платой. «Хотя бы за массу ругательств на докторов, которую я от господина Бегушева выслушал, следовало бы мне заплатить пощедрее!» – подумал он.

– Барин скоро выздоровеет? – спросил вдруг каким-то диким голосом Прокофий, тоже провожавший доктора.

– Вероятно, скоро! – успокоил его тот.

Физиономия Прокофия просияла.

Когда Домна Осиповна возвращалась к Бегушеву, странная мысль мелькнула у нее в голове: что каким образом она возвратит от него сейчас только отданную ею из собственных денег десятирублевую бумажку? Бегушев, впрочем, сам заговорил об этом:

– Что же вы не взяли денег дать доктору?

– Я дала ему десять рублей, – отвечала Домна Осиповна.