– Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну.
– Ты можешь итти, – сказала ей Софи.
Прасковья ушла.
Бакланов пошел и запер за ней дверь.
– Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, – сказала ему Софи.
– Непременно! – отвечал он, и вскоре потом они со свечой вошли в комнату Биби.
Огромная киота с дорогими образами была заперта и даже запечатана печатью.
– Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, – сказал Бакланов.
– Да, ужасно какой народ! – сказала Софи.
Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с деревянным маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели, а Бакланов на полу.
При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались.
– Что такое? – спрашивала обыкновенно сейчас же Софи.
– Не знаю! – отвечал тоже встревоженным голосом Бакланов и потом уж только прибавлял: – нет, ничего!
Они боялись, что мужики придут и убьют их.
11. Староста старый и новый сельский староста
На другой день в комнаты явилась опять одна только Прасковья и, как следует доброй, хорошей крепостной девушке, несколько принарядились по случаю радостного приезда господ.
– Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.
– Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь.
– Сделай милость!.. На вот тебе денег… купи там курицу, говядины, что ли.
– Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.
– Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?
– Ну, матушка, народец ведь у вас… сами, я думаю, изволите знать!
Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.
Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.
– Вот я вам этого старосту вызову, – сказал он и вышел на крыльцо.
– Эй ты, любезный, – крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: – пошли ко мне старосту сейчас же!
Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу.
Бакланов продолжал стоять на крыльце.
Парень вышел из избы.
– Говорил-с… – объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.
– Да ты не «говорил», а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю… – заревел Бакланов.
Парень вернулся в избу.
Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову.
– Ты староста? – спросил тот.
– Я, сударь, я, – отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза.
– Пойдем к барыне, к госпоже твоей! – проговорил Бакланов.
Староста пошел вслед за ним в горницы.
– Вот он-с! – проговорил Бакланов, показывая на него Софи.
Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.
– Отчего вы не хотите ко мне явиться? – сказала она.
– Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! – сказал староста, по-прежнему потупляя глаза.
– Отчего нельзя?
– Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь!
– Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, – говорила Софи.
Староста при этом даже усмехнулся.
– Нету, матушка, прав этаких ныне! – проговорил он.
– Да ты известен или нет о духовном завещании? – воскликнул ему Бакланов.
– Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! – отвечал староста, не ворочая к нему головы.
– Что ж вы и работать на меня не будете? – спросила Софи.
– Никак нет-с!