Вечные странники

Две недели пронеслись, как одна минута. Каждое утро я отправлялась на пляж, загорала, купалась, нежилась; в полдень обедала в шашлычной у Аббаса.

Аббас – душа моя! Никогда я не забуду этого человека. В своей жизни он едва ли прочёл даже одну книгу… впрочем, нет, лгу, он служил в армии, и, следовательно, устав караульной должен был заучить. Внешним видом шашлычник напоминал…. как бы сказать… располагался на границе между Ницше и серийным убийцей. Мне эта двусмысленность претила, и я склонила маньяка на сторону философа. Купила (забесплатно) в одном из бутиков английскую шляпу "котелок", трость и пару шейных платков.

Когда я повязала платок и надела шляпу на моего ресторатора, за затем показала ему отражение в зеркале, Аббас потерял рассудок и влюбился в меня без задних лап. Признаюсь, я сама слегка ошалела – сходство с Ницше было полнейшим…

…меж тем, переехать и владеть домом (имуществом) Аббаса я наотрез отказалась. Сохранила независимость и тайну – ничто так не возбуждает мужчину, как женская тайна.

В качестве платы взимала пищу: "Ах! – вздыхала, опуская губы в вино. – Ворон кормит в пустыне Илию. Как это мило".

Вечером прогуливалась вдоль набережной. Лицо прятала за тёмной вуалеткой, дабы отпугивать прытких самцов. Наблюдала за людьми. Последние четыреста лет это моё любимое занятие.

Промежду прочего…

…среди ночных охранников (я говорю о супермаркете) одна "парочка" выделялась из ряда вон, настораживала меня своей алогичностью. Высокий хрупкий юноша с тонкими благородными чертами лица, именем Александр, лет двадцати осьми от роду, отставной кадет (так бы мне хотелось), и второй: коренастый, практичный, смуглый ликом. У второго тоже было имя… какое-то – я его не запомнила, привечала его по фамилии – Кречинский. Если память меня не подводит, я знавала одного из Кречинских… быть может, деда или прадеда этого стражника… однако фамильные древа сложны, и разбираться в хитросплетениях у меня отсутствует охота.

С Кречинским произошла сцена.

На третьей неделе repos au bord de la mer (отдыха у моря, фр.), я задремала под солнцем и сожгла себе плечи. После ужина осталась "дома", лежала в юламейке и жалобно скулила (выражаясь фигурально). Когда публика (сиречь покупатели) разошлись, мне захотелось вина – бутылочку красного лёгкого упоительно дорогого. "Отпраздную и – прочь. Зажилась на этом постоялом дворе". Опыт подсказывал, что настала пора менять дислокацию.

И опять Провидение спутало мои планы. Притом решительно и нахально.

Я раздобыла вина (коллекционного, из Роны), набор хрустальных бокалов. Кусочек сыра и гроздь винограда оставались от вчерашнего ужина – вечеринка должна была состояться, и она состоялась. Вино ласкало нёбо, плечи почти не болели, я зажгла свечу и распахнула томик Пруста, намереваясь насладиться его балладами. Когда бутель опустела наполовину, в "дверях" юламейки возникло смуглое мужское лицо…

– Ты… вы как здесь? Здесь не дозволяется! – воскликнул охранник. Он попытался проговорить что-то ещё, что-то солидное, существенное, однако слова не шли. Я поняла, что он впервые встречается с покупательницей после "отбоя".

– Извините, ради бога! – шепнула я. – Мне стало дурно, и я прилегла… я сейчас уйду, сию же секунду. Простите…

Из-под пледа показалась голая девичья нога (моя нога), щёки Кречинского чуть порозовели.

– Я нехорошо себя чувствую, мсье, посчитайте, пожалуйста, пульс, – протянула ему руку. – Быть может, вызвать "Скорую"? Как вы полагаете? Померяйте мне температуру. – Вторую его руку я возложила себе на лоб, словно цветы на монумент.

Кречинский согнулся (вслед за рукой) и оказался в нескольких дюймах от меня. Потянул носом:

– Как вы хорошо… в смысле… я, конечно, дико извиняюсь, гражданочка, но вы… в смысле от вас… – щеки мужчины теперь пылали, как угли костра. – Запах, я хочу сказать, от вас…

– Какой? – мурлыкнула я.

– Такой… – он снял руку со лба, провёл пальцами по бедру. – Аппетитный. Вы… ты словно помада сливочная… такая сладкая и шёлковая.

Голос его огрубел до грудного хрипа. В брюках – в том самом месте – сформировалось чудовищное напряжение. Я подалась вперёд и… едва всё не испортила. Он запустил руку в мои чресла, начал мять и ласкать, а ниже поясницы наткнулся на…

– Что это у тебя? Хвост? – он отскочил.

Пришлось кинуться вперед, обвить его шею руками.

– Какие глупости вы говорите! – Силою я взяла его руку и провела ниже спины. – Ничего нет! Что за фантазии?

Кречинский провёл раз, другой, третий, впился пальцами в ягодицы – я закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Проверив досконально, он обмяк и расслабился. Я поняла, что повод для атаки найден, и нельзя терять даже мгновения:

– Какой вы, право, грубый! Надо же так на девушку наговаривать! Обидели меня! Сами, небось, устали на службе, измаялись, а на меня такое сказали! Хвост! Кто я, по-вашему? Зверь? Львица?

Его руки скользили по бёдрам, губы впивались в шею, я выгибалась и урчала от удовольствия.

– Уйди! – отпихивалась. – Уйди от меня, бешеный!

– Ни за что! Ты прямо как…

– Как кто?

– Как мармелад!

– Мур-мурмелад! – проворковала я и позволила мужчине войти.

…через час он отвалился от меня, словно насосавшийся крови упырь; упал на спину, отдышался и припомнил, что ему необходимо на службу немедля – рубашка чернела от пота, – сказал, что напарник наверняка волнуется:

– Молодой, как бы не запсиховал. На центральный пульт не позвонил.

– Иди, – равнодушно ответила я и налила в бокал вина. В такой позе, полубоком, я невероятно обольстительна.

Должно признать, Кречинский многое понял в один взгляд: он скользнул по бокалам, по серебряному подносу, миновал мои плечи, заметил французский надломленный багет (он присутствовал рядом).

Охранник плотоядно ухмыльнулся и спросил, что я стану делать.

– А как бы ты хотел? – я провела пальчиком по кромке бокала, тот мелодично откликнулся.

– Я-то? – Кречинский почесал в затылке. – Я приду завтра. Поменяю смену с ребятами.

– Вот как? – я нахмурилась, точно припоминая завтрашнюю повестку дня. – Не думаю, что это хорошая идея, а впрочем… приходи.

"Что бы с него получить? – задумалась. – Он глуп, это вне сомнений, однако не лишен возможностей… потребовать мягкого кресла? настольную лампу? флакон дживанши? ещё вина? больше Пруста?" – я улыбнулась таким детским запросам. Опыт учил, что всякое излишество ведёт к краху: не мы покупаем удовольствия, они покупают нас.

"Ах, боже мой, уже бокал вина и строчка любимого автора стали излишествами! Куда катится Мир?"

Следующим утром я была особенно холодна, капризна и тиранила Аббаса сверх всякого здравомыслия. Он даже вызвался повезти меня на острова, чтобы я развеялась. Я не хотела… раскричалась, кинула в шашлычника чашкой, но… переменчиво согласилась.

/вы только не подумайте, что я мелкая стерва и сучка. Жизнь меня учит подчиняться обстоятельствам, плыть по течению. Я подчиняюсь и плыву.

Поездка получилась скучной и даже вялой (глупо ждать веселья от Ницше). Мы петляли по выгоревшей тропинке, Аббас держал меня за руку, что-то говорил, жестикулировал. Я не слушала его болтовню, припоминала Салоники – когда мне хочется глубокой истории, я посещаю именно этот отставленный богом городок. Не так давно в нём решили проложить метро и откопали город. Да-да, античный город с храмами, улицами, погостом и даже весёлым домом в два этажа… мне доводилось работать в этом заведении. Чахоточный работорговец Меркул продал меня хозяйке за шестнадцать полновесных тетрадрахм… дивные были денёчки.

Через пару дней в супермаркете мелькнуло знакомое лицо – "посланник случая" ступил на территорию Мамоны. Первым возникло предположение, что Костя Михайлёв зашел что-то купить, только я отмела эту догадку, как ошибочную, ибо появился он поздним вечером и уже держал в руках наполненный пакет.

– Плохо выглядишь, – так он сказал.

Костя заговорил с Кречинским (мой любовник дежурил той ночью опять); я навострила ушки.

– Ты часом не болен?

Кречинский пошутил (выглядел он, действительно, паршиво):