Утешение

Сон моментально слетает, в голове становится пусто: "Он видел!"

– Доложить что? Ты о чем?

– Как ты Рябина… того.

*

– Забижал он вас? Или повздорили? – Клим Петрович говорил, опустив голову. Не мог заставить себя поднять глаза на Камышина. – Он у нас драчливый. Пашка-то. Ершистый. Был.

Камышин пожал плечами. Скрутил из лука пучок, сунул в солонку. Удивился, что не чувствует горечи.

– Я ему не нравился.

– Что вдруг?

– Так сложилось. Я городской… из города призывался. Этого ваш сын не любил. Говорил, чистоплюй. Не нравилось, как я завязываю шнурки, как разговариваю… Что у меня ложка и вилка. Очень мы с ним разнились. – Камышин подумал, что это слово "разнились" будет непонятно старикам, прибавил: – Отличались друг от друга. Сильнее всего он ненавидел, что я знаю немецкий.

– А вы, значит, по-немецки шпрехаете?.. Понятно… Вы из этих, что ли? Из переселенцев?

– Нет, я русский. Немецкий язык учил в институте.

– Понятно, – повторил Рябин.

Только ничего ему не было понятно. "Как это можно? Застрелить своего друга! Товарища! Бойца, с которым плечом к плечу… И почему другие смолчали? А командир? Почему он… трибунал за это полагается!"

Голова шла кругом. В груди клокотало, ярость подступала под горло, хоть криком кричи.

*

От Полесникова не исходила злоба, не было ненависти. Даже агрессии не наблюдалось. Была спокойная упрямая уверенность:

– Пашку теперь не вернёшь… да и не в этом дело. Дело в справедливости. Должно быть по справедливости.

– Думаешь, расстрелять меня будет справедливо? – спросил Камышин.

– Не знаю. – Полесников покачал своей огромной головой. – Только знаю, что не смогу пойти в штыковую, когда ты будешь рядом. Понимаешь? Не могу ждать удара в спину.

Спорить и переубеждать не имело смысла. Этот поволжский тугодум уже выстроил в голове картину, и изменить её могли только новые, очень весомые обстоятельства.

– Значит, быть посему, – согласился Камышин. – Утром доложишь командиру. И… и всё. Дальше, пускай он разбирается.

До чрезвычайности хотелось спать. Более всего на свете. Всё остальное заволокло туманом – равнодушным туманом. Не имела значения дурацкая смерть Пашки Рябина – задиры и самодура, – не имел значения предстоящий трибунал, с его коротким и однообразным наказанием: "Расстрел!" Не имел значения правильный мужик Полесников, с его природной тягой к справедливости. И ещё меньшее значение имела совесть. Она почти растворилась.

Камышин проспал всего час. Вздрогнул во сне и проснулся – дрёма слетела моментально. Костёр догорал, угли покрылись пеплом. Камышин подкинул дров и вспомнил, что утром…

"Надо написать маме. И сестре. Как сформулируют приговор, и что напишут в похоронке – неизвестно… Вдруг напишут, что я предал Родину? Я им должен всё объяснить".

Камышин достал лист бумаги, разделил его на две половинки. Письмо сестре получилось быстро и сразу. Не мудрствуя, Камышин описал тот бой. Поминутно. Без прикрас и ничего не добавляя от себя.

Письмо матери застопорилось на первых же строках. Камышин понимал, что для матери не имеет значения, как и почему убит её сын. Имеет значение, только то, что его больше нет в живых.

Горизонт забелел. У привязи проснулись кони, прядали ушами, переминались. Камышин так и не написал второго письма.

Полесников направился к командирскому блиндажу. По дороге оглянулся, бросил взгляд. "Докладывать побежал, – понял Камышин. – Поспешает. И мне следует поспешить".

"Прости меня, мама. Я сделал всё, что мог. Ты меня знаешь лучше, чем кто-либо другой, а посему, всё что случилось, ты поймёшь правильно. Твой сын, Рома".

Камышин открепил медаль, из кармана гимнастёрки вынул книжку красноармейца. Письма свернул треугольничками, положил в общую кучу. Усмехнулся – до того мала и жалка получилась куча. Завернул в листок "Суворовского натиска" и подумал, что дальше война покатится без него.

*

Командир умывался. Плюхал в лицо водой, кряхтел и щурился. Посматривал на вошедшего Полесникова, удивлялся до чего у того кислая физиономия.

– Чего такая рожа? Жив, руки-ноги целы. Чего куксишься? Или дизентерия с тобой приключилась?

– Никак нет. Разрешите поделиться соображениями.

– По поводу?

– По поводу наступления, товарищ капитан.

– Ну… поделись, – удивился командир. – Не вижу для этого препятствий.

Полесников подошел к карте, повёл карандашом вдоль линии фронта.

– На этой высоте у фашистов значительное преимущество. Они простреливают фланг и вот это направление нашей возможной атаки, – от точки вражеских укреплений карандаш пополз дальше, вглубь от линии фронта. – В этом лесу оборона противника хорошо эшелонирована. Наверняка спрятана артиллерийская батарея и…

– И даже танковый взвод, – встрял командир. – Думаешь, я без тебя не разумею? Немцы здесь отлично закрепились. Подозреваю, батарея у них не одна… – Командир говорил с напряжением в голосе. Он разрабатывал план боя третий день и до сих пор не придумал приемлемого варианта развития атаки. – Вот отсюда у них отличный прострел. Любое наше движение, как на ладони. А танки чуть в глубине, на подхвате, если прорыв или… – он махнул рукой. – Н-да. Тяжелый будет бой. Многие лягут. Ты что предлагаешь?

– Предлагаю провести разведку.

– Разведку… – повторил командир. – Были уже разведчики, Полесников. Были. Из четырёх групп одна вернулась. Часть огневых точек теперь отмечена на карте. Только опоздал ты с предложением. В разведку идти можно ночью и только окружным путём. Вдоль нашей линии, потом низиной до леса, далее кромкой леса по болоту. Минимум двое суток туда, двое обратно. Видишь как? А наступление назначено на послезавтра. Не успеем.

– Успеем, товарищ командир. Мы прорежем колючую проволоку прямо здесь, у минного поля, – карандаш побежал по карте, рисуя прямую. – Здесь до леса рукой подать. За сутки обернёмся туда-сюда. Выясним расположение батарей и танков. Сможем накрыть их огнём без пристрелки. Непосредственно перед атакой.

– Погоди-погоди, полетел! Ты прямо фронт прорвал своей кульминацией, – командир обожал это слово "кульминация", – и войну выиграл! Идти таким путём самоубийственно.

– Никак нет, я всё просчитал. Существует определённая возможность.

– Не темни, Полесников! Выражайся конкретнее.

– Вражеские сапёры разминировали проход через своё поле, разрезали заграждение. Вот тут, – Полесников ткнул в карту. – По всему судя, собираются к нам в тыл.

– Откуда сведенья?

– Бойцы боевого охранения заподозрили неладное. Я стал наблюдать. Своими глазами видел.

– Понял. – Капитан крякнул: – Получат по наряду вне очереди, что мне не доложили. Как планируешь действовать?