Остров

All about the girl who came to stay?[2 - Хочет кто-нибудь послушать историю о девчонке, гостившей у меня?]

И бесподобный припев:

Ah, girl, girl, girl…[3 - Ах, девушка, девушка, девушка…]

Этот шлягер, записанный на переносной магнитофон, мы слушали ранним утром, торопливо глотая чай с бутербродами и собираясь на работу; днем, вернувшись в свое общежитие; вечером, таская с собой эту бандуру с крутящимися бобинами, когда гуляли с местными отчаянными девахами вблизи лениво курящихся терриконов. Словом, мотив этой песни сопровождал нас всегда и всюду, не надоедая, не приедаясь подобно иным хитам, звучащим с эстрады. Потому, наверное, и запал он мне в душу на всю оставшуюся жизнь. А может просто от того, что мы были молоды, беспечны и воспринимали всё происходящее с нами как увлекательное приключение, чем-то напоминающее бесконечное веселое кино.

Мой внутренний кодекс мало-помалу начинал давать сбои, образ Зои как-то тускнел, приобретал всё более размытые очертания по мере того, как она стала всё реже и реже отвечать на мои письма.

Однажды вечером, когда мы сидели с местными девчонками на скамеечке возле общежития и, балагуря, так, ни о чем, крутили свой многострадальный магнитофон, к нам подошел странного вида мужик, неопрятно и грязно одетый, заросший многодневной щетиной, с каким-то синюшным лицом. От него за версту несло перегаром. Тогда не было такого понятия – бомж! Опустившихся и потерявшихся в жизни людей, с которыми, впрочем, ни мне, ни кому-то из моих друзей до этого вплотную пересекаться не приходилось, называли бичами. Откуда пошло такое название?

Существуют различные версии. Одну из них впоследствии высказал Владимир Высоцкий, в стихах которого бичи иногда фигурировали в качестве весьма колоритных персонажей, достаточно вспомнить песню «Про речку Вачу и попутчицу Валю». Так вот, по его версии, которую я, впрочем, и до него слышал не раз, бичами называли людей, чаще всего моряков или рыбаков, отставших от своего корабля, или списанных за какую-то провинность на берег, а потом загулявших, запивших, промотавших все заработанные деньги и опустившихся на самое дно. Они не имели своего угла, жили где попало: если на севере – то в люках теплотрасс, там тепло, а также в подъездах многоквартирных домов, в подвалах, на чердаках и в других, мало приспособленных для этого местах. Ведь слово beach переводится с английского как берег, пляж. Отсюда всё якобы и пошло. Может, и так, но в позднем СССР аббревиатуру «бич» остроумно расшифровывали по другому: «бывший интеллигентный человек», что частенько соответствовало действительности. В нашем случае так уж точно.

Мужик попросил закурить, ему, разумеется, дали.

– Может, за водочкой сбегать? – ехидно спросил кто-то из наших.

– Не отказался бы, – с каким-то странным, не вяжущимся с его обликом чувством собственного достоинства ответил бич.

Мы переглянулись.

– Что, папаша, не спится? Шел бы домой, поздно уже, – сказал ему Витька. – Живешь-то где, далеко?

Сидевшие с нами дамы отворачивались, картинно закатывая глаза и всем своим видом показывая, что незачем разговаривать с этим ничтожным человеческим существом. Но нашему чемпиону было, по-видимому, интересно.

– Далеко-о, – протянул бич, кивнув на ближайший террикон. – Там и обитаю. А что, зимой тепло – отвал согревает, и не только меня. Уголёк опять же среди породы встречается, наберёшь – людям продашь, на еду и питьё хватает.

Поясню, что породные отвалы, или терриконы, которыми покрыты все угольные регионы страны, а может, и мира, действительно источают тепло, поскольку в их недрах идет непрерывный процесс тления, покуда не выгорит весь уголь, перемешавшийся с породой во время её транспортировки в отвал. По-научному данный процесс называется пирометаморфизмом. Никто эти гигантские курганы, конечно, не поджигает специально, возгорание происходит само собой, непроизвольно. И так же неожиданно прекращается, когда иссякает топливо. А до тех пор люди, живущие по соседству, выискивают среди породы куски антрацита и используют этот бесплатно доставшийся уголёк для обогрева своих жилищ. Вот, оказывается, и бичи промышляют тем же.

– А где семья-то, папаша,.. а почему не работаешь? – никак не мог угомониться Виктор. – Не старый ведь ещё мужик.

Бич устало махнул рукой:

– Всё было, сынок, да утекло сквозь пальцы.

В подробности он вдаваться не стал, попросил ещё сигарету и перед тем, как уйти, произнёс загадочную фразу:

– Не пересекайте океаны ради людей, которые не пересекли бы ради вас и лужи. Спасибо, ребята, будьте здоровы!

Мы с Витькой переглянулись: ничего себе, вот так бич, какие перлы выдает! И понимай, как хочешь! Через несколько шагов он обернулся:

– Это не я придумал, ребята, это Фёдор Михайлович Достоевский сказал.

– А он не всегда был бичом, – словно читая мои мысли, промолвила одна из сидевших с нами подруг. – Он главным инженером на шахте работал, семью имел. Что потом произошло – никто не знает. Жена с детьми уехала, он запил и лишился должности. А затем вообще с шахты попёрли. Тогда он по дешевке продал дом, теперь вот живет в шалаше у отвала, пока уголь не весь выгорел.

Уже в общежитии, лёжа в постели, я повторил про себя: «Не пересекайте океаны…», и подумал: надо запомнить, здорово сказано! После чего тут же крепко и безмятежно заснул.

Месяц практики пролетел незаметно, и мы разъехались по домам, на каникулы. Я приглашал к себе Витьку, но он почему-то поехать не смог. В нашем маленьком городке мы наконец увиделись с Зойкой, она тоже приехала на каникулы из Москвы. В первый же вечер я позвонил ей по телефону:

– Давай завтра встретимся где-нибудь.

– Где?

– Ну, например, на пляже, ты ведь, наверное, ещё не успела позагорать?

– Ошибаешься, пока ты прохлаждался на шахте, я в поте лица приобретала загар.

– Да ты ведь только три дня назад приехала!

– Ну, ты же знаешь, как ко мне прилипает солнце, мгновенно.

– Зой, я утречком заскочу за тобой, и вместе поедем на пляж. Идёт?

– Хорошо!

Часов в девять утра я подкатил к Зойкиному дому на такси. Она только-только проснулась и, узнав, что внизу ждёт машина, с досадой меня отчитала:

– Митя, скажи, ну кто на пляж на такси ездит, да ещё в такую рань! Мы же с тобой не в ЗАГС собираемся!

Я попытался её поторопить, но она продолжала ворчать:

– Что за провинциальные купеческие замашки!

Конечно, себя она уже считала столичной штучкой, в Москве ведь теперь училась.

На пляже мне пришла в голову идея отправиться на другую сторону водохранилища, я там ещё не бывал. Мы приехали в порт, взяли билеты на рейсовый теплоход, и наш миникруиз начался. Ходу до Вильядж де Кот?, так называлось небольшое селение на противоположном берегу, было не более минут сорока. На палубе играла музыка, работал буфет, и мы ощущали себя персонажами какого-то шикарного голливудского кинофильма. На том берегу тоже был пляж, правда, похуже нашего, городского. Мы несколько раз искупались, позагорали.

– А ты мог бы переплыть водохранилище? – спросила Зойка задумчиво.

Я вообще-то держался на воде хорошо, к тому же не раз слышал байки от своих школьных товарищей, что кто-то из них якобы преодолевал это рукотворное море вплавь.

– Не знаю, не пробовал, но если ты хочешь… Только имей в виду, возвращаться в город тебе придётся одной.

– Да ладно, я пошутила. Скажи, а неужели смог бы переплыть?

Я подумал, прикинул. В принципе, сил бы мне вполне хватило преодолеть эти девять с чем-то там километров. Вода была теплая, ветер отсутствовал. Только сколько времени заняла бы вся эта канитель? Солнце уже садилось, а в темноте преодолевать фарватер опасно, можно попасть под винт какого-нибудь судна.

– Ты что, всерьёз, что ли, воспринял мои слова? – удивлённо спросила Зоя. – Ну, ты даешь, с тобой, оказывается, опасно шутить!

На пляже имелась какая-то забегаловка с двумя или тремя столиками. Можно было заказать лимонад, засохшие пирожные и сухое вино. Мы остановились на газировке и вине. Это был «Рислинг». Большей кислятины мне в мои нежные годы ещё пробовать не приходилось. Зойке, кстати, тоже. Но мы героически осушили бутылку, запив вино лимонадом. Уже давно стемнело, на южном небе мерцали звезды.

– О Боже, – спохватилась Зойка, – когда отходит последний катер?

Мы побежали к причалу. Матрос уже убирал сходни, но увидев нас, притормозил. Мы были одни на этом последнем теплоходике, исключая, конечно, шкипера и матроса. Они находились в рубке, а мы спустились в самый низ, где в пустом салоне едва горел свет. Вся моя резвость в один миг иссякла. Мы сели на мягкий диван и долго молчали. Я осторожно обнял Зою и поцеловал. От неё пахло вином и нагретым за день на солнце молодым, упругим телом. Весь путь мы обнимались и целовались и на этом не остановились. С ней у меня такое было впервые. Впрочем, не только с ней.

В то самое лето мы сильнее всего ощущали взаимное притяжение, можно сказать, искреннюю влюбленность. Впоследствии в наших отношениях что-то произошло, непонятным образом надломилось. Внешне всё оставалось как прежде, мы слали друг другу письма, в которых рассказывали о своем житье-бытье, об институтских друзьях, о развлечениях. Но я видел, что в Зойкиных посланиях пропала былая искренность, она явно что-то недоговаривала. Читать между строк я ещё не умел, но интуитивно чувствовал: она находится на каком-то распутье.

Особенно меня потрясло одно её письмо. Оно было, казалось бы, ни о чем: о пакостном настроении, мерзкой московской погоде, о ссоре с какой-то подругой. Ну что тут такого, бывает, просто-напросто на человека накатила хандра, временная депрессуха! Но я хорошо знал Зойку, она так могла писать, лишь испытывая какое-то очень сильное чувство. К кому-то, кто ей, по-видимому, пока что не отвечает взаимностью! Я догадался об этом, но ничего предпринимать не стал. Сейчас-то я понимаю, скорее всего, она хотела услышать от меня какие-то волшебные слова, способные излечить её от испытываемой боли, помочь разобраться в себе и найти правильное решение. Но я увидел только одно – у неё появился другой. А раз так, пусть решает сама кого кому предпочесть! Советчики в таком деле излишни.