Золото самурая

– Я понятливый: просто передать кейс.

– Правильно усвоил. – Йонас оскалился в жутковатой ухмылке, потом опустил взгляд и добавил уже более мягким голосом: – Вот держи адрес и деньги. Можешь лететь хоть сейчас.

– А если завтра? – состроил озабоченную физиономию художник.

– Можно и завтра, но не позже. После встречи сразу ко мне, позвонишь на мобильник, тебя найдут, просек?

– Годится, – утвердительно кивнул Андрей.

– Вот и хорошо, – похлопал его по плечу Йонас. – А я пока тебе выправлю разрешение на въезд в погранзону. Все, я пойду, дела.

– До встречи, – благодушно бросил художник.

Следующим утром Андрей уже летел в самолете. Кейс, набитый какими-то документами, расчетами и чертежами, которые художника абсолютно не интересовали, покоился на его коленях.

«Бумага – это всего лишь мелко нарезанная древесина… – рассуждал Андрей, стуча по чемоданчику пальцами. – А вот поди ж ты, без нее никуда. Иная бумажка таких деньжищ стоит… Э-хе-хе, не для меня большой бизнес. А оно мне надо? Живут бизнесмены, конечно, неплохо да уж очень недолго…»

Еще через пару дней он покинул Оренбург и двумя рейсами с пересадкой в Хабаровске прибыл на Камчатку.

4. Банзай!

На «Микадо» было два смертника-тейсентая – Юкио Цурукава и Якумо Катакура. Каждый из них был обучен выполнять поставленную задачу самостоятельно, и имел почетное звание кайтен – «человек-торпеда». Сознательно отдававшие свою жизнь Императору, эти люди пользовались большими привилегиями, по сравнению с другими членами команды. У них был отдельный и довольно просторный для субмарины кубрик на двоих, продовольственный паек смертников был хорошим даже тогда, когда заметно поистощились запасы продовольствия. Никто из команды не догадывался о настоящих задачах подлодки, а эти двое – тем более. Они имели возможность много молиться, читать и думать о сущности бытия. Их не привлекали ни на какие работы. Им достаточно было увидеть цель и беспрекословно выполнить команду, к которой оба себя готовили – уничтожить врага ценою собственной жизни.

В девять утра объявили тревогу. В кубрик к кайтенам зашел полковник Умэдзу. В руках его была бутылка сакэ и две небольших глиняных чашки. Цурукава и Катакура встретили его стоя на вытяжку. Командир субмарины и оба воина были в парадном обмундировании, как и полагается в торжественных случаях. Полковник поставил на стол маленькую спиртовку, откупорил бутылку и налил ее содержимое в большую пиалу. В торжественных случаях сакэ принято пить подогретым. Умэдзу произнес пламенную речь о том, что Родина не забудет своих сыновей, и разлил пиалу в принесенные чашки, оставив свою долю себе. Они молча выпили, затем узким коридором полковник самолично проводил смертников в шлюзовые камеры, расположенные в заднем отсеке по левому и правому борту. В каждой из них размещалась управляемая тейсентаем торпеда, похожая на минисубмарину. Их иллюминаторы были отвинчены. Смертники хладнокровно дали техникам приковать себя стальными наручниками к штурвалам. Три раза дружно прозвучала команда «Банзай». Задраили иллюминаторы, потом шлюзовые двери, вода начала поступать в камеры, и уже через две минуты кайтены были готовы для выполнения боевой задачи.

Однако полковник полагал использовать тейсентаев в самый последний момент. Пока же лодка лежала на дне и готовилась к обычной торпедной атаке.

Умэдзу скомандовал командиру торпедистов:

– Приготовиться к бою.

– Цель поймана. Координаты цели… – послышался в наушниках голос майора Наримури.

– Левый борт к бою готов, – доложил торпедист.

– Огонь! – скомандовал полковник.

– Торпеда вышла, – доложил Наримури.

Томительно шло время. Секунды казались вечностью. Наконец экран локатора, перед которым сидел полковник, отразил вспышку. Попадание! Головной корабль получил пробоину и потерял управление. Сильный ветер стал разворачивать его перпендикулярно курсу. На обеих кораблях русских подняли тревогу. С минуты на минуту «Микадо» могли засечь. Не раздумывая, полковник приказал торпедировать второй эсминец. Потом, не дожидаясь попадания, отдал приказ кайтенам продублировать торпедные залпы.

Начиненные мощными зарядами взрывчатого вещества, торпеды-субмарины ринулись на штурм. Мгновение длинною в целую жизнь, и вот Якума Катакура увидел в иллюминатор днище эсминца, только почему-то судно кажется короче, чем должно быть. Может это оптический обман – в воде такое бывает? Но времени для раздумий у смертника уже не оставалось. Незаметным поворотом штурвала он направил лодку под четко видимую ватерлинию, ближе к середине, зная, что смертоносный заряд способен разломить эсминец надвое. Сознание какое-то мгновение еще ощущало оглушительный удар и скрежет пронизываемого железа, потом наступила пустота…

Юкио Цурукава безукоризненно выполнил задание: задний эсминец взорвался и сразу пошел ко дну. Никому из команды не удалось спастись. Одного командир субмарины не понимал: почему Б-46 «Красный дракон», управляемый Якумой Катакурой не попал в цель? Русский эсминец продолжал оставаться на плаву. Полковник отдал приказ о всплытии.

Перископ показал, что русские не готовы к отражению атаки: судно уже значительно накренилось и вот-вот должно было затонуть. Матросы спустили на воду две шлюпки, тяжело груженные деревянными ящиками, и торопливо отплывали в сторону чернеющих во мгле скалистых берегов.

– Полное всплытие, – приказал Умэдзу. – Отдраить люки, приготовиться к надводному бою.

«Микадо», похожая на гигантскую акулу, разрезающую волны своим черным хребтом, шла вперед полным ходом, ныряя в набегавшие волны. Из высокой башни, похожей на обрубленный плавник, торчали стволы крупнокалиберного пулемета. Лоцман с капитанского мостика зорко осматривал окрестности – именно здесь, у двух всегда облепленных чайками красных скал, торчащих из воды угловатыми парусами, были значительные перепады глубин с неожиданным выходом на отмели. Сигемицу знал эти места: незадолго до войны он ходил здесь на шхуне, которая занималась контрабандой, незаконной ловлей рыбы и вывозом из Советской России недовольных властью бывших нэпманов. Тогда он и выучил русский язык.

Неожиданно появившаяся из воды «Микадо» застигла русских врасплох. Те, креня шлюпки, в бессильном отчаянии отстреливались в несколько автоматов, не понимая, что не могут причинить ни малейшего вреда бронированному корпусу подводной лодки. Мешали волны. Чтобы шлюпки не перевернулись, русским приходилось идти к берегу наискось. Но и японцы сбавили ход, боясь налететь на каменистые рифы. Впрочем, первая шлюпка русских была уже почти неуправляема, лишь два раненых матроса из последних сил гребли веслами, но и они вскоре упали, сраженные пулями. Другой шлюпке повезло больше: команда, руководимая офицером, еще как-то умудрялась ею управлять.

Увлеченные преследованием, японцы не сразу заметили на горизонте приближающуюся к берегу эскадрилью самолетов. Это были американские бомбардировщики.

– Этого еще не хватало, – пробормотал Умэдзу, но его лицо по-прежнему было бесстрастно.

Он дал команду погружаться, но не успели задраить люк, как вблизи субмарины упала первая бомба. От взрыва сразу заклинило киль, и лодка потеряла управление. Тем не менее, она начала погружение, но еще одна бомба попала во второй отсек, положив замертво значительную часть находившегося там десантного отряда. Была нарушена система воздухоснабжения. Система всплытия вышла из строя. Офицер торпедного отсека доложил по переговорному устройству, что вода начала стремительно прибывать. Пробраться в безопасное место через задраенный и заполненный водою второй отсек было уже невозможно.

«Они не успеют переодеться в водолазные костюмы и покинуть лодку через торпедные аппараты, – подумал капитан. – Прощай лейтенант Кумэда, ты был безукоризненным офицером».

Умэдзу приказал всем облачиться в легкие водолазные костюмы и шлюзоваться в обеих камерах-обоймах, предназначенных для мини-субмарин. Это был достаточно длительный процесс. Стальные внешние шторы шлюзовых камер открылись только тогда, когда, вздрогнув от удара, подлодка коснулась дна. Первым вышел в океан лоцман Сигемицу, и в это время в «Микадо» попала очередная бомба…

Закаленное постоянными испытаниями тело тридцатилетнего лоцмана постепенно обретало чувствительность. Сигемицу открыл глаза. Увидел перед собою рубинового цвета морскую звезду – она лежала, как и он, без движений на каменистом грунте. Поодаль колыхались заросли ламинарии. Они напомнили ему непроходимые чащи в междугорье за его родной деревенькой, находящейся недалеко от Немуро. Сигемицу не хватало воздуха: очевидно лишь какие-то крохи его запасов остались в баллонах. Но лоцман нашел в себе силы и, с трудом работая ластами, поплыл к поверхности.

5. Хозяйство Йонаса

В одном из окраинных районов Петропавловска-Камчатского на просторном участке идеально выровненной почвы, засеянной канада-грин, окруженная высоким кирпичным забором, возвышалась белокаменная четырехэтажная вилла. Ее венчали четыре разновеликие, крытые красной черепицей башни с медными флюгерами. К дворику виллы примыкал обширный хоздвор, скрытый от посторонних глаз высоким крепким ограждением и получивший название «территория». Там находилась консервная мини-фабрика, барак для рабочих, флигель охраны, просторный гараж для трех иномарок и двух японских мотоциклов, теплицы и разные технические помещения.

Около месяца Йонас присматривался к Нилу, допуская его лишь в икорный цех. Потом начал брать парня на свои многочисленные, разбросанные по полуострову объекты. Возил по рыболовецким артелям, промышлявшим на берегах Охотского моря и на реке Камчатке, показывал песцовые и собольи зверофермы.

Нил составил план работы над книгой, наметил главы, со слов хозяина написал главу «Путь к вершине» о прошлом увлечении Йонаса альпинизмом. За будущую книгу был обещан умопомрачительный гонорар – пять тысяч долларов, но оговоренный аванс в размере семиста баксов Нил так и не получил.

– Неплохо, – похвалил Йонас, прочитав изложенное на бумаге.

Он выдавал Нилу обширную информацию о себе и своем бизнесе; естественно, она должна была подаваться только в выгодном для хозяина свете. То, что Нил будет слишком много знать, Йонаса не смущало.

«Ничего, – думал он, – пусть потрудится писателишка, а потом… Потом видно будет. В наших краях человеку исчезнуть навсегда и бесследно ничего не стоит. Это, кстати, и Лию припугнет, последнее напоминание о разлюбезном ей Сашике растворится».

Нил немного завидовал свободе Андрея. Тот жил в небольшой гостинице, расположенной в центре города, ходил, куда вздумается, рисовал пейзажи, выполнял заказы нужных Йонасу людей. Пару раз изобразил самого Йонаса. Тому очень понравился один портрет, и он распорядился повесить его в своем кабинете.

А вот Нилу отлучаться куда бы то ни было с территории хоздвора без разрешения Йонаса категорически запрещалось. Всегда надо было спрашивать позволения, как в пионерском лагере. Впрочем, не один он был подневольным: комендант Алентов – лысый невысокий человечек с острым, вечно шмыгающим аллергическим носом и трое рабочих по цеху, крепкие жилистые мужики, тоже выходили в город крайне редко. Со слов самого разговорчивого из них – украинца Миколы – даже хозяйская жена Лия покидала виллу лишь с разрешения мужа и то разве что в магазин, который, кстати, находился неподалеку. Изредка она появлялась на хоздворе для того, чтобы взять мотоцикл – новенькую «Хонду», которую чаще всего Седой подгонял ей прямо к крыльцу. Нил однажды видел, как Лия вырулила из открытых охранником ворот и с места взяла такую скорость, что у него от восхищения дух перехватило.

Самого Нила на хозяйскую половину никогда не приглашали. Он жил в деревянном отдельно стоящем флигеле, вторую половину которого занимали два охранника «территории» – Серый и Казбек – замкнутые бритоголовые качки. Да и остальные работники хоздвора, за исключением Миколы, напоминали зомбированных людей: совершенно не идущие на контакт, замкнутые, неприветливые. Каждый из них выполнял свою задачу, но все были взаимозаменяемы как детали несложного механизма, а во время авралов, когда доставляли большую партию икры, трудились все вместе в большом алюминиевом ангаре-цехе сутками напролет, без сна. Единственным плюсом незавидной батрацкой жизни была регулярная и довольно приличная кормежка, которую на хоздвор доставляли в больших термосах из местной столовой.

Начатое еще в Москве письмо Игорю Нил решил дописать на Камчатке. Его можно было бы отправить на почту с Миколой – тайным алкоголиком, по ночам на свой страх и риск убегающим в самоволку за бутылкой. Потом Нил передумал – решил устроить другу сюрприз, приехать неожиданно. Кончится же когда-нибудь это странное заточение!

Однажды Нил сумел ненадолго отпроситься у Йонаса в город, для того, чтобы ощутить колорит местной жизни, который ему якобы необходимо было прочувствовать для отображения в книге. Побродил по набережной Авачинской бухты; под крики огромных стай чаек, то и дело взмывающих в небо, полюбовался горными изломами ее красивых берегов. С пропуском Йонаса заглянул в порт, где, несмотря на кризис в стране, все еще кипела жизнь: гудели и скрипели металлом громадные краны, сновали угрюмые и чумазые рабочие, разгружались и загружались стоящие у пирса суда и суденышки.

Затем Нил зашел в гостиницу к художнику.

– Андрюха, ну как ты тут освоился? Как работа?

– Привет! – приятель протянул ему руку. – Да так, гуляю по городу, рисую. А ты чем занимаешься?

– Пишу, – неопределенно похвастался Нил. – Пару глав накропал. Йонас вроде доволен, обещал пять штук зеленых в качестве гонорара.

– Да ну? – восхитился Андрей. – Вот это бабки! Ты пиши, что он скажет, как ему надо. Кстати, у тебя с его женой что?