Морщинистый, угрюмо сшитый
Из кожи грубой и сердитой –
Мешок с веревкой непростой.
Сперва потрогала брезгливо,
Потом лукаво и хитро
Открыть пыталась суетливо
И заглянуть в его нутро,
Увы, захлопнуто оно –
Сковала сила колдовская.
Ну, любопытство не порок,
Хотела спрятать уж мешок,
Но ножка, ловкая и злая,
Уже ступила на порог.
«Не бойся… – ей Амера тихо, –
Хотя, признаться, я страшна,
Но ты не бойся, мне шумиха,
Да перед свадьбой, не нужна.
Садись, трусишка, ну, смелее,
Послушай исповедь мою,
Признаюсь, я куда старее,
Чем перед всеми предстаю.
Конечно же, мне не семнадцать,
А далеко за сотню лет –
Стара как мир, чего скрываться?
Средь нас мужчин сегодня нет».
Промолвив, хрипло засмеялась,
Шепнула тайное словцо,
И перед девой показалось
Старухи чахлое лицо:
Последние ее седины
Лежат на ссохшихся плечах,
А тело – древние руины,
Но, что за блеск в ее очах? –
Огонь любви? Нет, жажда мести!
Она ей продлевает век,
И сотни лет из-за невесты
Течет поток кровавых рек.
Вещают старческие губы:
«Давным-давно вдоль тихих вод
Был не воинственный народ –
Все рыбаки да лесорубы,
Тогда жила в дому отца
Девчонка малая, шалунья –
Не ужас ночи, не колдунья –
Всего лишь дочка кузнеца.
Она любила поутру
Пойти к реке тропой неспешной,
Вдыхать рассвет и воздух вешний,
Дрожа с осиной на ветру.
Ей нравился их дом еловый,