Разин Степан. Том 1

– Того жаль, а этого не?

Ириньица упала на лавку и закричала слезно:

– Дедко, не жги меня словом! Жаль, ох, спит, не можно его будить, а разум мутится.

– Живу спустят – твоя планида, а ежели, как мою покойную, на козле? Памятуй, пустая голова с большим волосьем!..

– Дедо, назри малого… Бери деньги из-под головашника… корми, мой чаще, не обрости Васютку…

– Денег хватит без твоих. Ой, баба! Сама затлеешь и нас сожгешь…

11

Спешно вошла по каменной лестнице, пахло мятой, и душно было от пара. На площадке с низкой двустворчатой дверью в глубине полукруглой арки встретил Ириньицу русобородый с красивым лицом дьяк в красном кафтане, в руке дьяка свеча в медном подсвечнике.

– Пошто ты, жонка?

– Ой, голубь, мне бы до боярина.

– Пошто тебе боярин?

Дьяк отворил дверь. Ириньица вошла за ним в переднюю светлицу боярина. Белые стены, сводчатые, на столбах; столбы и своды расписные. По стенам на длинных лавках стеганые красные бумажники[77 - Б у м а ж н и к – матрас, набитый хлопчатой бумагой.], кое-где подушки в пестрых наволочках, в двух углах образа. Сверкая рефитью, жемчугами, поклонилась дьяку в пояс:

– По Разбойному, голубь, тут, сказывают, иман молодой козак – лицо в шадринах, высокий, кудревастый…

– Пошто тебе лихой человек?

– Ой, голубь! Сказывают, голова у него пробита, а безвинной, и за что?

– Знаешь боярина, жонка, – на кровь он крепок… Битье твое челом не к месту – поди-ка в обрат, покудова решетки в городу полы. Жалеючи тебе сказываю… больно приглянулась ты мне.

Ириньица кинулась в ноги дьяку, заплакала. Дьяк поставил свечу на пол, поднял ее, она бросилась ему на шею.

– Голубь, что хошь проси! Только уласти боярина…

– Перестань! – сказал дьяк, отводя с шеи ее руки. – Глянет кто – беда, а любить мне тебя охота… Сказывай, где живешь?

– Живу, голубь, за Стрелецкой, на горелой поляне, за тыном изба, в снегу…

– Приду… а ты утекай, не кажись боярину, не выпустит целу, пасись, – шептал дьяк и гладил Ириньице плечи, заглядывая в глаза. – И где такая уродилась? Много баб видал, да не таких.

– Скажи, голубь, правду – уловлен козак?

– Знай… не можно о том сказывать… уловлен… Степан? Разя?

– Он, голубь! Пусти к боярину, горит сердце…

– Не ходи – жди его, он в бане…

– Не могу, голубь мой! Пусти, скажи где?

Дьяк махнул рукой, поднял свечу с пола.

– С ума, должно, тебя стряхнуло? Поди, баня ту – вниз под лестницей… Завернешь к левому локтю, дойдешь до первой дверки – толкнись, там предбанник… Ой ты, малоумная баба!

Ириньица, бросив в светлице душегрею, шапку, сбежала по лестнице, нашла дверь. На полках предбанника горели свечи в медных шандалах. На широкой гладкой лавке лежал зеленый бархатный полукафтан и розовая мурмолка с узорами.

Из бани мертвый голос выкрикнул:

– Тишка, где девки? Эй!

Ириньица приоткрыла дверь, заглянула в баню – на полке желтело угловато-костлявое что-то с кривыми тонкими пальцами ног. От фонаря, висевшего на стене, блестел голый череп.

«Все одно, что покойника омыть», – почему-то мелькнуло в голове Ириньицы; она ответила:

– Что потребно боярину – я сполню!

– Э, кто ту? Сатана! Да мне и девок не надо – лезь, жонка, умой старика… утри!

Ириньица быстро разделась до рубашки, не снимая сетки с волос, встав на колени на ступеньку полка, привалилась грудью к желтому боку.

– Мочаль… мочаль! Разотри уды мои… Э-эх, и светлая!.. Дух от тебя слаще мяты! Откуда ты, жено? Ой, спасибо…

В предбаннике завозились шаги.

Боярин крикнул:

– Тишка, не надо никого – один управлюсь!

– Добро, боярин! – шаги удалились.

Холодные руки хватали горячее тело.

– Черт, сатана, оборотень! – бормотал старик, и лысая голова с пеной у рта билась о доски полка. Ирнньица подсунула руки, отвернула лицо – голова перестала стучать. – Добро! Убьюсь, пода… не тебе… мне страшно… Укройся – не могу видеть тебя! Боюсь… кончусь – тебя тогда усудят…

Ириньица ушла из душного мятного пара в предбанник, оделась и ждала. Боярин слез с полка. Она помогла войти в предбанник. Заботливо обтерла ему тело рушником, бойко одевала. Он кашлял и тяжело дышал. Шел, обхватив ее талию рукой, говорил тихо, с удушьем:

– Сердце заходится! Должно, скоро черту блины пекчи.

Она привела его в светлицу, подвела к лавке, положила головой на подушку, закинула на бумажник ноги, покрыла его ноги своей душегреей. Боярин дремал, она сидела в ногах, очнулся – попросил квасу. Дьяк в красном кафтане стоял с опущенной головой, прислонясь спиной к стойке дверей. По слову боярина сходил куда-то, принес серебряный ковш с квасом; боярин отпил добрую половину, рыгнул и, передавая ковш дьяку, сказал:

– Дай ей – трудилась! Эх, Ефимко, кабы моложе был, не спустил бы: диамант – не баба.

Дьяк молча поклонился.

Боярин спросил:

– Что хмурой, спать хошь?