Леший.

Леший.
Алексей Травин

Два охотника отправляются на поиски Лешего. В погоне за недостижимой целью они размышляют о прошлом и стараются осознать свое место в сюрреалистичном мире, окруженные красивой северной природой.

Алексей Травин

Леший

Солнечная кожа

В палатке мне снятся яркие сны. И такие глупые, что я смеюсь, очень громко смеюсь и просыпаюсь на несколько секунд. Дождь стучит по тенту палатки, наполняя мое тело приятной негой, разливаясь по спине и груди. Как же хорошо лежать здесь внутри в теплом спальнике, когда на улице дождь! Остатки смеха из сна растворяются эхом вдалеке, когда я снова закрываю глаза.

Хоть бы это лето никогда не закончилось. Я зашел в комнату и запачкал ковер, на моих пятках свекольный сок после пробежки по огороду и мокрый песок. Как же будет ругаться мама, когда увидит меня, ведь я только что вернулся после бани и уже успел превратиться в свинью. «Но мне нравятся свиньи» – думаю я и начинаю хрюкать, встаю на четвереньки и тыкаюсь носом в диван. Под ним я замечаю черешню – наверное тетя угостила мою сестру, ничего мне не сказав. Они сидели на этом диване и наслаждались спелой черешней, пока я носился по берегу моря. И не оставили мне ни одной ягодки! Но таков удел свиней – ешь, что найдешь. Поэтому я подковырнул языком залежавшуюся, пыльную черешню и с довольным хрюканьем ее проглотил. Мимо палатки пролетели утки. «Птичий хрюк» – подумал я сквозь сон. Ведь в клюве у птиц тоже есть пара дырочек, как и на пятачке. «Но внутри клюва содержится больше объема, как в музыкальном инструменте, поэтому звук получается другим и птичий хрюк никогда не называют хрюком. Эти утки всех обманули!» – думаю я и перехожу к последней стадии сна, где смотрю на косяк уток и начинаю злиться, потому что одна из них летит неровно, постоянно вихляет и вытягивает шею, словно стараясь привлечь к себе внимание. Как же меня злит эта утка! Но мой гнев быстро сменяется восхищением, когда в ее движениях начинает угадываться некий танец, и она становится кружащимся дервишем, который завораживает своими простыми и мягкими движениями.

Я проснулся, когда в палатке стало невыносимо жарко. В ослепившей меня пелене пробуждения все еще кружился одинокий дервиш, стоящий по колено в глубоком песке пустыни. Смахнув его образ со своих глаз, я постарался встать и понял, как невыносимо болит моя спина: вчерашний подъем на Кунадское плато с нагруженным рюкзаком давал о себе знать.

Внутри палатки было душно, как в теплице. Я представил запах помидоров и навоза, которые смешивались в приятное воспоминание о солнечном дне на Белом море. Проведя пальцем по тенту палатки, на котором скопился конденсат, я вспомнил как прятался в теплице от бабушки. Вытерев помидорный пот, скопившийся на брезенте, я наблюдал как она ищет меня, чтобы заставить работать на огороде. Даже в самый жаркий день она надевала шапку и кофту, а затем обливалась потом, согнувшись над грядкой с сорняками. А я сидел в теплице, и вдыхал дурманящий голову запах листьев от спелых помидоров, наслаждаясь беззаботным гедонизмом своего детства.

Мое пробуждение было долгим. Вчерашняя усталость и духота внутри палатки не хотели отпускать меня от ленивых воспоминаний, прижимая к мокрому от пота спальному мешку. Но моё нежное и ласковое утро оказалось разрушено резким криком:

– Где завтрак, ёб твою мать?

Я мигом выскочил из спальника и посмотрел на часы. Мне нужно было начать готовить завтрак полтора часа назад! Натянув на себя футболку и штаны, я открыл палатку и выкатился на залитый солнцем луг.

Богдан Иванович Смуров сидел возле погасшего костровища, и смотрел на мою палатку. Он продолжал делать это, выражая тем самым крайнее недовольство, даже когда я подошел к стоянке.

– Да похуй, – он неожиданно выругался и закурил, прислонясь к стоящей рядом березе. Ругался он очень много, порой казалось, что он совсем не может обойтись без крепких выражений, даже излагая самую простую мысль. Несмотря на преклонный возраст, седую копну волос и множество морщин, которые не оставляли на его лице ни одного гладкого места, его сложно было назвать стариком из-за нечеловеческой силы и выносливости. Он сидел без футболки, и казалось, что лучи солнца забирают все силы из его тела, превращая грудь с обвисшей кожей в сушеные финики, и раскаляя обтянутые тонкой кожей ребра. На фоне общей худощавости его руки были похожи на два огромных, отлитых из золота якоря. До сих пор погруженный в утреннюю дрему, я вспомнил старые советские книги про приключения юнги в южных морях, которые читал на летних каникулах. Солнце заливало чердак, свежий ветер с моря развивал стенки полога, и отсыревшая после долгой зимы книга начинала пахнуть приключениями этого юнги, который носился по палубе в окружении бывалых моряков с рыжими бородами. Дубленая кожа Богдана напоминала мне страницы этой книги, она была как жаркое северное лето с привкусом соли на губах.

Мы познакомились два дня назад, когда нас назначили на одинаковое задание. В офисе посчитали, что нужно отправить опытного и молодого анчина. Я до сих пор не могу понять, почему именно нас назначили на такую невозможную миссию. Возможно все понимают, что мы просто побродим пару недель по лесу и вернемся обратно, ведь Компании невыгодно платить первоклассным анчинам за бесцельную прогулку среди карликовых берёзок и сосен. Богдана Ивановича не считали анчином первого класса. Несмотря на свой опыт, он казался Компании слишком ненадежным, особенно после нашумевшего случая, когда он сжег целую деревню, выпустив на волю Жар-птицу. А если в твоём резюме есть такая история, о жирных контрактах можно забыть.

Дрова я подготовил с вечера, поэтому уже через час в котелке кипела овсяная каша. Есть совсем не хотелось, но сегодня нам предстоял долгий путь до Вяземских болот, поэтому необходимо было перекусить. Во время подобных походов я воспринимал еду больше, как топливо, чем источник вкуса и удовольствия. В самые трудные моменты я начинал фантазировать, что являюсь вовсе не человеком, а роботом-погрузчиком японской мануфактуры Suzuki Redstar, используя еду как топливо. Представить это было не сложно: еду для заданий нам выдавали совершенно безвкусную, но очень калорийную и питательную. Думаю, что для Компании мы и были чем-то вроде роботов, которые зарабатывают для нее огромные деньги с продажи сказочных существ.

– Ну и дрянь, блядь. Сейчас бы варенья сюда! – проворчал Смуров, пробуя первую ложку каши.

– Представьте, что вы робот, а каша – это топливо. Мы идем, оно расходуется, закидываем еще и так далее.

– Что за робот?

– Японской мануфактуры «Suzuki Redstar» – сказал я как школьник, читающий стих на табуретке, – Робот-погрузчик!

– Они же вроде андроидов делают, эти японцы. Вот андроиды это заебись.

– Не знаю, мне погрузчики нравятся, – ответил я, и мы погрузились в молчаливую трапезу.

– Эх, пожрать бы нормально, – мечтательно протянул Смуров, собирая пучком травы остатки каши.

– Когда вернемся, получим деньги и сможем себе позволить сходить даже в ресторан Gourmandise. Побродим тут пару недель, сделаем вид что пытались его найти, и получим по стандартному тарифу. Ну вы знаете, как все прошлые подобные походы заканчивались.

Богдан Иванович замолчал и погрузился в свои мысли. Я съел свою половину, и залил котелок теплой водой из бутылки. Собрав палатку, я вернулся за грязной посудой, но как только я потянулся к тарелке с налипшей овсянкой, Богдан схватил меня за рукав:

– Ты сколько раз ходил на Лешего? – спросил он шепотом, уставившись на меня бешеными голубыми глазами.

– На Лешего не ходил, но мне рассказывали парни, что дело глухое.

– А мы найдем! Мы найдем эту тварь!

– Обязательно найдем, если отпустите мой рукав.

Богдан Иванович разжал свои цепкие пальцы, и я направился к речке мыть посуду. Несмотря на то, что про него говорили, я совсем не боялся старика. Бывают люди, от которых не чувствуешь угрозы, и Смуров был одним из таких.

Освященное солнцем, Кунадское плато лежало перед нами и заиграло всеми оттенками зеленого. После того, как я наполнил фляги водой и слегка ослеп от бликов солнца на воде, плато казалось словно нарисованным акварелью. Воздух двигался от жары, вызывая желание спрятаться от палящих лучей, а вокруг нас раскинулась красивая и беспощадная изумрудная бесконечность, без укрытий и с редкими опушками, похожими на пустынный оазис. Переждать солнцепёк в палатке не представлялось возможным, потому что Богдан не станет меня ждать. Он словно робот на солнечных батареях, вшитых под его золотистую кожу, будет идти вперед, пока не дойдет до самого края и свалится в водопад.

Вдруг мне захотелось опустить голову в прохладную реку, как животное на водопое. Как же приятно хоть на минуту погрузиться в подводный мир, и быть окруженным его загадочными звуками. Обтекающая камни вода создаёт особую музыку, где каждый инструмент поражает своим безупречным постоянством. Эти камни играют музыку под напором воды уже сотни лет, но любой музыкальный инструмент не вечен: совсем скоро они начнут покрываться трещинами, не выдержав силы воды, и рваться как струны, погружая оркестр в природный хаос.

Когда я погрузился под воду и воздух в легких уже начал заканчиваться, что-то коснулось моей щеки. От неожиданности я вынырнул, поднял голову и увидел хвост, сверкнувший между речными камнями. Как подхваченная течением семга во время нереста, из воды выпрыгнула русалка и села на камень. Каким же отвратительным было это создание, коварная шутка природы! Она беззвучно раскрывала свой рыбий рот и подмигивала белыми, слепыми глазами без зрачков. Из её пятачка торчали мальки, которых она доставала изнутри длинным языком, покрытым зловонной слизью. Всё лицо русалки было усеяно небольшими ракушками, бородавками, чешуей и другими странными наростами. Ее обвисшая грудь опускалась в воду и, подхваченная потоком воды, шлепала по соседним камням. Хвост непрерывно поворачивался в разные стороны, словно пытаясь привлечь мое внимание, и блестел на солнце.

– Уууу, пизда вонючая! – раздался крик за моей спиной и в русалку прилетел увесистый камень. Она издала протяжный визг и скрылась в потоке воды.

– Не надо было так, может она просто из любопытства вышла, на нас посмотреть.

– Я как этих уродцев вижу – блевать тянет, не переношу. Кикиморы, бесы – хуй с ними, но эта тварь… Я один раз на хвост засмотрелся, чуть не утонул. Так что с ними у меня разговор короткий.

– На обратном пути можно будет поймать несколько, – сказал я, направляясь к палатке.

– Мы будем возвращаться миллионерами, нам эти уродины нахер не сдадутся. Собирай палатку, сегодня надо встать у водопада, – сказал Богдан Иванович и пошел складывать свою палатку, бросив последний злобный взгляд на реку в поиске блестящих хвостов.

Спустя пару часов мы шли через Кунадское плато. Солнце скрылось за облаками, и снова пошел дождь. Мы растянули тент и устроились на небольшой лужайке с редкими берёзками. Богдан Иванович достал консервы «гречневая каша с уткой», и разогрел их на газовой горелке, успев даже немного поспать в процессе приготовления пищи. Каша пахла грязными носками, но оказалась вполне съедобной. Усталость с голодом делали свое дело, заставляя не обращать внимания на вкус еды. Слипшиеся куски каши были обильно смазаны утиным жиром и легко проскальзывали в желудок. Набив животы, мы отправились дальше в сторону водопада.

Простая работа

Мы называем это место офисом. На самом деле это просто грязный подвал в пригороде Рейнмура, где-то недалеко от промзоны. А я ведь начинал свою профессиональную карьеру именно там, рядом с металлобазой. Считал себе сметы на ремонт помещений и получал свои семнадцать тысяч рублей в месяц. Но что яркого я могу вспомнить из того времени? Пожалуй, только как нагадил в штаны однажды, пока ехал в автобусе на работу.

А больше вспомнить мне нечего, все дни были похожи друг на друга. Поэтому я даже обрадовался, когда опоздал однажды на двадцать минут из-за пробки и встретил в коридоре директора завода. Он стоял, смешно уперев руки в бока, заранее подготовив для меня заявление на увольнение.

Я не спешил устраиваться на новую работу, преследуемый страхом снова сидеть в офисе и перспективой провести жизнь без впечатлений и воспоминаний. Мне было очень странно и больно осознавать, что день, когда я обкакался – это единственный день за эту зиму, который отличался от других. Я даже хотел поехать обратно к своей семье на дачу в Онегу. Мои родители, которые переехали туда из Рейнмура, как раз собирались разровнять площадку рядом с дачей и построить там новый небольшой домик. Наверняка бабушка будет недовольна этим, потому что она не любит перемены. А моя сестра возьмет отпуск на работе и приедет из Архангельска помочь со строительством. Немного подумав, я все-таки решил остаться в Рейнмуре и дальше искать работу, только хорошо оплачиваемую. Мне было не так важно, что делать: шкерить рыбу на судне или убирать сортиры, главным условием выступали только деньги. Мне ведь так хотелось купить ту новенькую игровую приставку, а еще скинуться на домик возле дачи! Проведя целую весну в Рейнмуре, я только и делал что искал подходящие мне вакансии, но нашел свою работу в совершенно неожиданном месте.

Мне нравится гулять по майскому северному лесу, который пробуждается после долгой спячки. Как же хорошо находиться в лесу во время поздней северной весны, когда все опушки наполняются звуками ручейков из талого снега, а солнце нежно ласкает красные от лёгкого мороза щеки. В тот день я свернул с тропинки, и спустился вниз к небольшому озеру, где обнаружил целый берег, на котором уже растаял снег. Наклонившись над кустиками водяники и собрав горсть кислых ягод, я услышал едва различимый звук:

– Ау…

Этот звук доносился с той стороны, где начиналось болото. Я прислушался, и услышал снова:

– Ауууу… – раздалось более протяжно, и на этот раз громче.

Я начал сомневаться, стоит ли мне идти на этот звук. Ведь я совсем не знал болото, а мои навыки ориентирования в лесу оставляли желать лучшего. Но услышав снова это протяжное и на этот раз полное жалости и отчаяния «Аууу», я всё-таки решил найти его источник.

Идти по болоту оказалось немного страшно. С каждым шагом мне казалось, что я проваливаюсь все глубже, и вытаскивать сапог из густой почвы становится все сложнее. Вскоре болото сменилось буреломом, которого я никогда не видел в этих краях. Деревья как будто стали выше, и каждая ветка пыталась уцепить меня за рюкзак. Выйдя на небольшую опушку, я со страхом осознал, что не могу найти путь назад.

Где-то близко, то совсем тихо, то громко, раздавалось всё то же протяжное «Ауууу…»